Французская сюита - Ирен Немировски

И тут раздался оглушительный грохот: взорвался пороховой склад.

Едва отзвучало эхо после взрыва порохового склада (вся округа взбудоражилась; задрожали окна и двери, обвалилась невысокая кладбищенская ограда), как над колокольней с треском взвилось высокое пламя. В нее угодил зажигательный снаряд. В одно мгновение запылала вся деревня. Занялось сено под навесами, солома на чердаках; падали деревянные балки, растрескивались кирпичные полы. Беженцы толпами выбегали из домов; местные жители поспешно раскрывали коровники и конюшни, чтобы спасти скотину. Лошади ржали, вставали на дыбы, ошалев посреди пламени и криков, упирались, били копытами в горящие перегородки. Корова бежала, неистово вертя головой, мыча от боли и ужаса: к ее рогам прицепился пук горящего сена, от него во все стороны разлетались искры. Цветы в садах казались кроваво-красными. В мирное время люди справились бы с пожаром. Преодолев панику, собрались бы с силами; теперь несчастья сваливались одно за другим, и все потеряли голову. К тому же пожарных со снаряжением эвакуировали три дня назад. Спасения не было. «Где наши мужчины?! Мужчины бы потушили!» — рыдали крестьянки. Но взрослые мужчины еще не вернулись, а подростки носились кругами, вопили, суетились, создавая еще большую сумятицу. Беженцы плакали. Здесь же были Периканы, полуголые, растрепанные с закопченными лицами. Так же как после бомбежки на шоссе, все орали разом, заглушая друг друга, вся деревня стонала: «Жан! Сюзанна! Мама! Бабуля!» Все звали, никто не отзывался. Парни, что догадались спасти из пылающих сараев велосипеды, ездили буквально по ногам. Однако странное дело, каждый в обезумевшей толпе был убежден, что сохранил хладнокровие и сделал все что мог. Мадам Перикан держала на руках Эммануэля, за ее юбку цеплялись Жаклин и Бернар (Жаклин умудрилась, когда ее выдернули из постели, запихнуть кота в корзину, и теперь судорожно прижимала его к груди). Мадам Перикан повторяла про себя: «Слава Богу! Самое дорогое спасено!» Все деньги и драгоценности, зашитые в замшевый мешочек, были надежно спрятаны; она приколола мешочек изнутри к блузке и, пока бежала, чувствовала, как он ударяет ей в грудь. У нее хватило присутствия духа захватить меховое манто и чемоданчик со столовым серебром, лежавший в изголовье. И дети были здесь, все трое! Иногда ее сердце пронзала острая боль: два старших сына в опасности, Филипп и горячка Юбер. Побег Юбера привел ее в отчаяние; в то же время она им гордилась. Поступок безумный, совершенный вопреки материнской воле, но благородный, достойный настоящего мужчины. Филиппу и Юберу она ничем не могла помочь, зато трем малюткам! Своих малюток она спасла. По ее глубокому убеждению, материнский инстинкт подсказал ей накануне уложить их, не раздевая. Правда, Жаклин была без платья, в жакетке, надетой на голое тело, но все равно ей тепло и она не простудится. Как бы она замерзла в ночной рубашке! Бернар одет полностью, даже беретик не снимал. Сама мадам Перикан выскочила без чулок, в красных домашних туфлях на босу ногу и, стиснув зубы, вцепившись в малыша, который со страха даже плакать не мог, только таращил глазки, продиралась сквозь толпу охваченных паникой беженцев, абсолютно не соображая, куда идет. В небе над ними носились бесчисленные самолеты (в действительности их было два) и зловеще гудели, как шершни.

Она твердила без устали: «Господи, только бы нас больше не бомбили! Господи, только бы не бомбили! Только бы не бомбили!» Одни и те же слова всплывали в ее помраченном сознании. Она машинально говорила вслух: «Жаклин, держись за меня, потеряешься! Бернар, прекрати реветь! Ты не девчонка! Не бойся, мой маленький, все хорошо, мама с тобой!» А в душе по-прежнему молилась: «Только бы нас не бомбили! Господи, пусть других, только бы не нас! Ты видишь, у меня трое детей! Сохрани их, Господи! Только бы не бомбили!»

Наконец она прошла всю узкую деревенскую улицу и оказалась в поле. Пожар остался позади. Пламя веером взвивалось над домами. Снаряд поджег колокольню на рассвете, с той поры прошел, наверное, час. По дороге ехали одна за другой машины; люди по-прежнему бежали из Парижа, Дижона, из Нормандии, Лотарингии, вообще из Франции. Беженцы дремали. Изредка выглядывали наружу и равнодушно следили за всполохами вдали. Они столько перевидали! Вслед за мадам Перикан шла няня, казалось, она онемела от ужаса: шевелила губами, но ни слова не могла выговорить. Няня несла накрахмаленный плоеный чепец с муслиновыми лентами. Мадам Перикан с возмущением глянула на нее: «Право, нянюшка, неужели ничего более ценного не нашлось под рукой?» Старуха пыталась заговорить, но напрасно. Лицо исказилось от напряжения, побагровело, глаза наполнились слезами. «Боже правый! — вздохнула мадам Перикан. — Кажется, она сошла с ума! Что мне теперь делать?!» Но строгий выговор хозяйки принес няне чудесное исцеление. Она ответила, как всегда, почтительно, с затаенной насмешкой: «Вы, мадам, надеялись, что он сгорит? Для меня он большая ценность!» Этот чепец явился яблоком раздора между ними; нянюшка упорно отказывалась носить чепцы, подаренные хозяйкой. «А они бы ей пошли! Такие носит прислуга во всех хороших домах!» — сокрушалась мадам Перикан. По ее мнению, все слои населения должны носить знаки отличия, чтобы не вышло путаницы: висят же в магазине на всех товарах ценники. «Сразу видно, что эта верблюдица сама не стирает и не гладит!» — сердито говорила нянюшка на кухне. Дрожащими руками она водрузила своего любимого кружевного мотылька поверх высокого ночного чепца. Мадам Перикан глянула на нее, заметила, что няня какая-то странная, а почему, не могла сообразить. Все казалось ненормальным. Словно в дурном сне. Она передала нянюшке Эммануэля, сказала резко и решительно: «Нам нужно выбираться отсюда!» Опустилась на насыпь и замерла в ожидании чудес. Чуда не произошло; однако на дороге показался осел, запряженный в тележку. Возчик придержал поводья, оглядывая мадам Перикан с детьми; тут в ней проснулось безошибочное чутье богатых, позволяющее определить: продается — не продается.

— Постой! — закричала она. — Где тут ближайшая станция?

— В Сен-Жорже.

— А ехать до нее сколько, если тащиться, как ты?

— Эва! Часа четыре будет.

— Поезда еще ходят?

— Говорят, ходят.

— Отлично. Едем. Иди сюда, Бернар. Няня, не уроните малыша.

— Нет, мадам, мне ведь туда не с руки. С обратной дорогой, это уж восемь набежит.

— Не обижу, — заверила возчика мадам Перикан.

Сидя в тележке, она прикинула, что если поезда ходят по расписанию, то через день утром она уже будет в Ниме. В Ниме… В старинном материнском доме. Будет спать в своей спальне, мыться в ванной; при одной мысли об этом, мадам Перикан едва не лишилась чувств от восторга. Но сможет ли она уехать? В поездах столько народа… «С тремя детьми меня всюду пропустят!» В качестве многодетной матери мадам Перикан всегда и везде занимала по праву, словно особа королевской крови, самое почетное место. И не в ее правилах было отказываться от законных привилегий, она напомнит о них любому. Она гордо сложила руки на груди и оглядела окрестность с видом превосходства.

— Мадам, а как же ваша машина? — скулила няня.

— Сгорела дотла.

— А чемоданы, а детские вещи?

Чемоданы ехали на грузовичке вместе с прислугой. За последнее время из них осталось всего три, с бельем.

— Пришлось ими пожертвовать, — тяжело вздохнула мадам Перикан, возведя очи горе. В то же время она с наслаждением думала об обширных шкафах в Ниме, полных драгоценного полотна и батиста.

Няня, у которой пропали окованный сундучок и сумка под свиную кожу, горько плакала. Тщетно мадам Перикан увещевала ее, упрекая в черной неблагодарности Создателю. «Опомнитесь, нянюшка, главное, вы живы, а остальное — пустяки!» Ослик шел потихоньку. Крестьянин вез их по проселку, срезая, но и здесь было полно беженцев. Около одиннадцати они приехали в Сен-Жорж; мадам Перикан с семейством удалось протиснуться в поезд, идущий в сторону Нима. Здесь она услышала, что договор о капитуляции подписан. Некоторые не верили, но на следующий день прекратились бомбардировки и не слышно стало стрельбы. «Неужели все ужасы позади?» — понадеялась мадам Перикан. Еще раз осмотрела свое добро, «все, что ей удалось спасти», начиная с детей, кончая чемоданчиком. Положила руку на грудь, проверяя, на месте ли деньги и драгоценности. Да, она смогла при любых обстоятельствах не терять бодрости духа, мужества, хладнокровия. Не терять головы! Не терять… терять… Внезапно у нее вырвался сдавленный стон. Она откинулась назад, схватилась за горло и захрипела, словно от удушья.

— Бог мой, что с вами, мадам? Вам плохо? — всплеснула руками няня.

Мадам Перикан не могла говорить, но наконец выдавила с трудом:

— Нянюшка, ах, нянюшка, мы забыли…

— Что такое? Что забыли?