В облупленную эпоху - Лев Воробьев

Марек не стал изобретать причин, освободивших бы его от обязанности шить часовых дел мастеру штаны — и он поступил мудро. Раз уж один из вариантов пророчества запущен, решил он, то игнорировать сей факт абсолютно невозможно. Нужно встретить судьбу во всеоружии. Вернее — взять контроль над ней. А это значит — вести наблюдение за ее вестником — Часовщиком, однако держаться при этом на безопасном расстоянии.

«Настоятельно рекомендую — хулиганы: чрезвычайно практичный фасон», — советовал Марек, совершив надлежащие обмеры сантиметровой лентой и записав их результаты карандашом на желтоватой бумажке. Теперь он с грустью разглядывал удивительные ноги Часовщика, стоящего перед ним в тех самых черных трусах и клетчатых штопаных носках на крепком табурете с укороченными ножками.

— Как посоветуете, Марек Гариевич, — улыбался клиент, присматриваясь к желтой лысине портного, переводя затем сочувственный взгляд на дряблое неживое веко.

— В четыре защипа? — вопрошал Марек со всем возможным хладнокровием, ощущая движение волос на волосатых худых руках, цепенея от ужаса.

— Безусловно…

Понятно, что часовых дел мастер, совсем напротив, взирал на Марека сквозь розовые очки баловня судьбы. В его планы входило абсолютное и быстрое проникновение в затхлый мир одноглазого портняжки, ибо в этом проникновении он видел ключ к скорейшему осуществлению пророчества. Но, к великой досаде мастера, всякий раз его пыл был охлаждаем холодной бесстрастностью портного. И каждая последующая примерка не приближала его к заветной цели, но даже — так ему казалось — все больше отдаляла. Но мастер не отчаивался и ждал очередной встречи, ломая голову над тем, каким образам на сей раз растопить холод в сердце сурового портного.

В противоположность мастеру, Мареку Зильберу с большим трудом удавалось сохранять хладнокровие во время этих примерок — он пребывал в ожидании неизбежной катастрофы. В том, что предсказание непременно исполнится, он уже не сомневался, ведь тому порукой появление сухоногого заказчика.

С кроем сразу не заладилось — брюки никак не желали садиться по вычурной фигуре клиента. Похоже, что в бостоновых штанах уродство последнего становилось даже более заметным, чем вовсе без оных. Несколько дней ушло, чтобы решить эту проблему. Да кроме прочего, еще и Часовщик становился день ото дня назойливее, усугубляя и без того катастрофические настроения портного.

Марек крепился из последних, кажется, сил, чтобы не сморозить какой-нибудь совсем уж отчаянный и неблаговидный поступок, но неизменно брал расшатавшиеся нервы в руки — помогало то, что от природы он был вежливым человеком. Впрочем, в один из визитов своего настойчивого клиента он все же не сдержался и отчеканил каменным голосом, тыча наперстком, надетым на средний палец, в настенный календарь при входе.

— Извольте взглянуть: вам было на среду назначено, а нынче только вторник!

Часовщик сконфузился, но затем вновь пришел во внеурочное время, под предлогом поисков пропавшего накануне зонта: «Не здесь ли оставил…»

Но вот штаны пошиты и отутюжены, и аккуратно перекинуты через спинку стула. И хозяин их должен явиться в последний раз с минуты на минуту и вступить во владение ими…

Брюки сели чудесно…

Но что же будет дальше? Мы понимаем, что часовых дел мастер будет искать повода для продолжения знакомства — он ждет счастья. Напротив, Марек уверен в том, что время исполнения пророчества настало…

Часовщик ждал счастья, но счастья не было, и он страдал. Марек Зильбер ждал несчастья, но и его не было. В конце концов, он плюнул на пророчество, ибо понял, что оно не сбудется. Ему не оставалось ничего другого, как радоваться жизни и своему исключительному мастерству портного. Он понял одну важную вещь — это было озарение, воспоследовавшее пережитому потрясению: в магическом скольжении иглы и нити, связующих ткань его повседневья — кусок с куском, содержится существенная, подчас непредсказуемая сила… Так, совершенно незаметно для нас, в гладко простроченные швы оказываются пойманы, как мыши в мышеловку, магическая трава папоротник; перышко среброголосой птицы; два-три заклинания — к примеру, рецепт приуготовления специальной глины к вращению на гончарном круге и использованный дважды трамвайный квиток с бессмысленными адресами и телефонами, смысл которых открывается, если прочитать их отражение в зеркале; мастихин с обмотанной медной проволокой ручкой; пара театральных масок; изношенная футболка с бурыми подтеками и отверстием с левой стороны, проколотым острым наконечником пики латинянина и прочий изрядно истрепавшийся реквизит допотопных мистерий.

Совершенно внезапно обнаруживается потаенная мораль этой истории. Получается, что любая вещь или даже мысль в мире вызвана к жизни вовсе не обыденными потребностями людей, хотя и приходится всякий раз весьма кстати… Суть не в том, чтобы творить вещи или мысли, потому что человек нуждается в красивой и прочной вещи, в остроумной и полезной мысли. И мысль, и вещь вторичны по отношению к тому магическому действу, которое осуществляется в процессе профессиональной деятельности ремесленника…

Выходит, жизнь всякого ремесленника есть колдовской поединок с силами судьбы; ему не остается ничего другого, как отвечать на вредоносные формулы бытия формулами своей ремесленной состоятельности. В этой борьбе есть свои школы и течения. Есть магия гончаров, кузнецов, часовщиков, живописцев, краснодеревщиков, программистов, сапожников, архитекторов и кулинаров.

У портных также есть своя магия, — так решил Марек Зильбер и, возможно, испытал гордость.

Виктор Кузнецов

БАРАНКА — ХЛЕБ НАСУЩНЫЙ,

или

ПРОСПЕКТ ШАФАРЕВИЧА

На карте Москвы он не обозначен, нет его и в каталоге столичных улиц. Однако «проспект Шафаревича» знают. В основном — те, кто с тоской пакует вещи. И не надеется на манну небесную за кордоном. Позапрошлой весной побывал среди них и я; тогда-то и дошло до меня, почему мрачное подземелье зовут именем известного математика…

Санитары заметно пошатываются, но каталки катят весело — вперегонки. Из-под развевающейся простыни на передней высунулись ступни и лодыжки, на второй — рассыпавшиеся седые волосы. Навстречу лихо едущим покойникам две немолодые женщины тяжело катят тележку с огромными кастрюлями неароматно пахнущих щей. Наверху — клиника, где на места умерших уже поступили новые больные…

— Прижмитесь к краю и остановитесь, — крикнул обучающий.

И электропогрузчик, пропахав бетон и асфальт дощатым поддоном и вилами, со скрежетом вылетел на бордюр передним колесом.

— Что вы делаете? Электролит вытечет из аккумуляторов! — взревел обучающий. — Почему жмете на педаль до отказа? И не работаете баранкой?

Подоспевшие ученики столкнули погрузчик с тротуара. Приподняли капот — осмотреть батареи аккумуляторов.

— Ничего, Владимир Федотович. Все в норме.

Из бокового тоннеля на полном ходу выскочил электрокар. И один из сидящих на нем — с большим гаечным ключом в руках — изображал автоматчика: он («та-та-та!») расстрелял толпу у прижатого к бордюру электропогрузчика.

— Что он крикнул? — спросил старший из учеников («дед», как называют его остальные).

— Они же знают, кто собирается здесь, — ответили с разных сторон.

Другие возразили:

— Не думайте так — он не нас расстрелял. Просто играет: детство забыть не может.

— Играет — в палестинского террориста, — сказал «дед». — Или в эсэсовца.

«Деда» зовут Иосиф Айзенштадт. Ему 64 года, он жилист и подтянут: ни живота, ни двойного подбородка. Зато глуховат на правое ухо и всегда просит собеседника перейти налево.

— Слушай, прочитал в «Иерусалимских вестях» о «территориях». И решил на поселение подаваться — там работа есть. Хочешь, в следующий раз принесу газету? — говорит он Юрию Бравицкому, аккуратному красавцу с седеющей шевелюрой.

— А я фотографии принесу, дети прислали из Беэр-Шевы. Они поселились в отеле «Дипломат», — ответил Юрий. — Запомни на всякий случай — может пригодиться.

— А сам-то когда?

— Я пока не спешу. Родители не транспортабельные.

— А кто раньше всех уезжает? — громко спрашивает Иосиф.

— Да я, пожалуй, — отвечает Леонид Перлов. — Паспорта уже получили.

Тоннель между корпусами крупнейшей московской клиники и есть «проспект Шафаревича». Курсы, которые открыл предприимчивый кооператив, зовутся здесь «ульпаном»: почти все, кто учится на водителя электропогрузчика, изучают иврит. Даже в здешнем полумраке стараются они запомнить диковинные буквы-крючочки, оглассовку и новые для себя слова.