Лучшее, что может случиться с круассаном - Пабло Туссет

– Иногда, Дюймовочка, мне кажется, что ты тоже немного того: все эти дурацкие неправительственные организации заглушают в тебе здравый смысл. Знаешь, что случилось, когда этот тип в одежде из кроличьих шкур стал рассказывать свою историю беднякам, которые, полупьяные, слонялись по улицам Доусона? Они его просто обсмеяли. Кто поверит какому-то бродяге, когда все помнили, как он направо и налево швырял деньги по городским кабакам, а теперь расхаживает по предместьям, пичкая нищих историями о чудесах? И еще меньше ему поверили, когда, пытаясь придать своей истории правдоподобность, он стал уснащать ее подробностями и рассказал про случай с сивашами. Посуди сама: Джордж Кармак, местный герой, которому приписывают открытие Эльдорадо, был белым, который симпатизировал индейцам, причем настолько, что женился на женщине из племени тагиш и совершил свое открытие именно благодаря помощи брата своей жены, индейца по имени Скукум Джим. Так что, когда наш блаженненький из Омахи стал рассказывать детали своего приключения, все окончательно убедились в том, что этот дурень не только наглый лжец, но и воображение у него небогатое. Он превратился в посмешище, шатаясь по салунам и бессвязно толкуя о золотых запрудах, таящих невероятные богатства; его перестали уважать, и чем больше он надрывался, тем большим безумцем казался в глазах остальных.

– Но у него же еще оставалось золото, которое он вытащил в шляпе, разве нет? Вот тебе и доказательство, что его история – правда.

– Верно, ему тоже пришла в голову эта мысль. Однажды он взял пригоршню золотого песка и, зайдя в салун, показал его всем и крикнул: «Глядите! А кто хочет убедиться собственными глазами, у меня еще два килограмма в шляпе…»

Я прервался, чтобы отхлебнуть вина, и пристально поглядел на Дюймовочку.

– И?

– Так вот, больше всего этим заинтересовалась парочка конных полицейских. Если вся эта бравада со шляпой не была надувательством, то это лишь ясно указывало, что парень украл золото у кого-то из почтенных горожан. Его задержали. Допросили. После двухчасового допроса он понял, что надо как-то выкручиваться, и намекнул на то, что выдумал сказку о двух килограммах, чтобы в баре его приняли за важную персону, – только так ему удалось оправдать ту горсть, с которой он появился в салуне. На его счастье, танцовщица одного из салунов на главной улице случайно опрокинула лампу во время выступления, отчего загорелось пол-улицы. Тогда в городе еще не было пожарной команды, и на полицию навалилось столько работы, что в конце концов они позабыли про несчастного беднягу.

– Худо дело…

– Хуже некуда. Так и заканчивается эта история. Стояло уже начало декабря, а прождать семь месяцев в этом месте, где все считали его подозрительным пьяницей, чтобы весной вернуться на запруду, было нашему пареньку уже не под силу. И вот он пустился в дальнюю дорогу обратно в Омаху, разочарованный и затаив злобу в душе.

– А как же золотая запруда?

– Тайна, покрытая мраком. Сын торговца скобяными товарами так никогда туда и не вернулся. А может, и вернулся, но это маловероятно. Теперь там проходит туристический маршрут для любителей приключений из салунов. Должно быть, кто-нибудь все же нашел золото, возможно канадское правительство. А может, и нет. Золотая лихорадка продлилась недолго, всего пару лет после этого. Поди узнай.

Мы оба замолчали. У Дюймовочки вид был очень серьезный, казалось, она мучительно размышляет над услышанным, пытаясь обнаружить в нем какой-то иносказательный смысл, который от нее ускользал. Воспользовавшись этим, я заказал себе буженину по-ламанчски. Дюймовочка больше ничего не хотела, даже отказалась от десерта.

– Слушай, а ты точно мне мозги не пудришь?

– А зачем мне?

– Потому что тебе это нравится. Уж я-то знаю.

– Знаешь, кто рассказал мне эту историю? Грег Фарнсуорт-младший, единственный сын, который годы спустя родился у того чокнутого парнишки. Пару недель я работал на его бензозаправке в предместье Авроры, в ста пятидесяти километрах от Омахи.

– Вот как… А я и не знала, что ты работал на бензозаправке…

– Только однажды, летом восемьдесят шестого. Мне нужно было несколько долларов, чтобы продолжить путешествие в Денвер, а ему нужна была пара хороших рук, чтобы навести порядок. По вечерам я обычно присоединялся к нему и старой Энни, чтобы выпить холодного лимонада на крыльце его дома. У них не было детей, которым они могли бы рассказать о своих сварах, и они пользовались возможностью, которую предоставлял им проезжий иностранец.

– А откуда ты знаешь, что это правда? Мне так она по-прежнему кажется похожей на рассказ Джека Лондона.

– Дюймовочка, пожалуйста… Неужели ты думаешь, что двое стариков, каждый из которых одной ногой стоял в могиле, стали бы выдумывать какую-то историю исключительно из удовольствия обмануть меня? Тот человек преклонялся перед памятью о своем отце, он рассказал мне о его приключении, чтобы оно продолжало жить, а не умерло вместе с ним. И похоже, я показался ему достойным слушателем. Именно я, проезжий постоялец. Он посвятил меня во все подробности, назвал все имена людей и мест, даты… Возможно, я напомнил ему того чокнутого, который отправился на Север в поисках необыкновенных перспектив, кто знает… Мало того, он показал мне золото, хранившееся в шляпе. Он берег его вместе с кроличьими шкурками и походными мешками отца как реликвию.

– Правда?!

– Коричневая широкополая шляпа, помятая, но жесткая, словно приобретшая новую форму в суме, и золото в ней. Песок действительно был золотым, он блестел, переливался… Он прилипал к влажной руке сверкающими крупинками, точь-в-точь как тончайший грим. Это одно из моих самых трогательных воспоминаний – та золотая пыльца.

Кругом было тихо. Только дрова потрескивали в камине. Все приняло такой серьезный оборот, что я почувствовал необходимым выкинуть какую-нибудь глупость. В качестве неотложной меры я по-негритянски выпятил губы, надул щеки, вытаращил глаза и начал неуклюже раскачиваться на стуле, подражая хореографии Джорджи Дана.

– Когда люди кругом ругают меняи говорят, что я живу без царя в голове,то никому не приходит на ум,что у меня премиленькая кофейная плантация.

– Ну что, теперь по глотку марочного шампанского и по чашечке кофе, договорились?

Дюймовочка снова заулыбалась.

– Нет, погоди… Сначала изобрази Пилота Гав-Гав. Дав слово, держись.

Чтобы доставить ей удовольствие, я наскоро скорчил физиономию Пилота Гав-Гав и подозвал официанта. Под конец ужина мы оба сникли, да иначе и быть не могло: мы томно потягивали шампанское, болтали о том о сем, но было ясно, что необходима смена декораций. Я спросил счет – восемь тысяч с чем-то, значительно меньше, чем я ожидал, – и мы попытались выйти. Я говорю «попытались», потому что, пока мы ужинали, в зал вошла еще одна пара и села за столик – так, что я, в отличие от Дюймовочки, мог их видеть, она же заметила их, только когда мы встали, чтобы идти.

– Тони, Хисела! Вот здорово, тыщу лет не виделись!

Вот паскудство. Когда Дюймовочка встречает кого-нибудь в ресторане, считай, что все накрылось. Она всегда тыщу лет их не видела и всегда старается оказаться в курсе самых последних событий. Вот они узнали друг друга, и парочка – лет за тридцать, похожая на бездетную семью, которая еще выбирается в ресторан посреди недели, – приветствует приближающуюся Дюймовочку, демонстрируя пышный набор исполненных энтузиазма жестов. Я сразу учуял, что посиделки теперь затянутся надолго, и решил прибегнуть к обходному маневру.

– Эй, крошка, я сейчас описаюсь. Сбегаю-ка я в туалет, пока ты здороваешься со своими друзьями, а потом подожду в машине, ладно?

Она согласилась и, не обращая на меня ни малейшего внимания, направилась к столику, за которым расположилась парочка, в радостно-возбужденном состоянии.

Я не пошел в туалет, потому что вовсе не собирался описаться, а просто вышел во двор. Было жарко. Последние весенние вечера. Мы были достаточно далеко от Барселоны, чтобы видеть звезды. Звезды и запах дыма всегда предрасполагают к буколическому, воздыхательному настрою. Я подошел к Черной Бестии, щелк – забрался внутрь, открыл окно и растворился в треске сверчков и дремотном состоянии, охватывающем человека после ужина.

Брат Бермехо

Возможно, внутренние пропорции Бестии безупречны для гонок по автостраде, однако довольно трудно нормально уснуть на сиденье, которое заставляет тебя скрючиваться в позе пилота. Но даже так, обливаясь потом, я погрузился в промежуточное между сном и явью состояние, стараясь выстроить пиликанье сверчков на размер четыре четверти, который распадался, как только чьи-либо шаги по гравию или шум мотора проезжающей по шоссе машины будили меня. Временами, набрав полную грудь прохладного вечернего воздуха, я испытывал это несказанное удовольствие – вновь почувствовать себя самим собой. Наконец мне приснилось, что я еду на огромной скорости по безлюдным горным дорогам, окруженный роями мошек, выхваченных светом фар, все к одной и той же дальней долине, которая ждала меня там, внизу, со своими деревенскими домишками и мягчайшими перинами кроватей длиной метр девяносто, на которых я в конце концов смогу выспаться всласть.