Борьба идей и направлений в языкознании нашего времени - Рубен Александрович Будагов

Значение слова, – рассуждают они, – действительно обобщает определенные признаки предмета или явления, но значение не может одновременно обобщать признаки разных предметов и разных явлений. Поэтому каждое значение полисемантичного слова рассматривается такими учеными как самостоятельное слово. Полисемия отрицается, не признается, рассматривается как фикция.

Но понятие обобщения есть понятие историческое. Слово всегда обобщает, но на разных этапах развития языка и в разных языках слово неодинаково обобщает признаки предметов или явлений. С позиции современного русского языка может показаться странным, что прилагательное caecus в системе латинского языка определенной исторической эпохи означало не только ʽневидящийʼ (слепой), но и ʽневидимыйʼ, altus – не только ʽвысокийʼ, но и ʽглубокийʼ, luctuosus – не только ʽприносящий печальʼ, но и ʽнаходящийся в печалиʼ, anxius – не только ʽполный беспокойстваʼ, но и ʽприносящий беспокойствоʼ, molestus – не только ʽобременяющийʼ, но и ʽпринужденныйʼ. То, что в одном языке на определенном этапе его исторического развития может выражаться с помощью разных значений одного слова (например, caecus – ʽневидящийʼ и ʽневидимыйʼ), в другом языке на другом этапе функционирования может передаваться двумя разными словами – ʽневидящийʼ (слепой) и ʽневидимыйʼ. В русском языке нет слова, которое было бы способно одновременно обобщать столь различные явления (ʽневидящийʼ – ʽневидимыйʼ), тогда как в латинском языке такое слово было (caecus). То же следует сказать и о других прилагательных и причастиях, приведенных выше. В свою очередь и полисемия русских слов часто не совпадает с полисемией соответствующих латинских или греческих слов. Следовательно, характер обобщения в слове признаков различных предметов или явлений определяется историческим развитием лексики данного языка, тем, как осмысляет человек окружающую его действительность, а также отношениями, существующими между словами в системе одного языка в отличие от системы другого языка.

Своеобразие полисемии в каждом языке на том или ином этапе его исторического развития становится очевиднее при сравнении между собой языков неродственных. При этом подобное своеобразие объясняется не только различными условиями жизни самих народов, носителей языков (случаи относительно простые), но и особенностями обобщений, происходящих в слове.

Приведу два примера из хауса – одного из наиболее распространенных языков Африки. Если существительное fage означает не только ʽсвободное открытое местоʼ, но и ʽместо, где вяжут снопы, устраивают игрыʼ, то своеобразие подобной полисемии сравнительно легко объясняется условиями жизни некоторых африканских народов (на открытом месте вяжут снопы, а иногда и играют). Но если полисемия другого существительного magana раскрывается более сложно (это не только ʽязыкʼ, но и ʽсловоʼ), то своеобразие такого обобщения оказывается не вполне привычным для новых европейских языков, в которых понятие языка и слова обычно передается двумя разными словами (ср., впрочем, полисемию древнегреческого logos – ʽзнаниеʼ и ʽсловоʼ)[178]. К проблеме полисемии слова нужно подходить, учитывая общее историческое развитие лексики данного языка и своеобразие обобщений, характерных для его разных лексических пластов.

Крупные лингвисты и этнографы, занимавшиеся языками так называемых первобытных народов, всегда подчеркивали, что даже в наиболее архаических языках слово всегда обобщает, хотя характер этого обобщения может существенно отличаться от обобщений, наблюдаемых в языках, находящихся на иной ступени исторического развития[179].

Вернемся теперь к вопросу о том, почему нельзя отрицать полисемию, ссылаясь на то, что в одном слове не могут обобщаться признаки разных предметов или понятий. Такое утверждение, при всей его кажущейся убедительности, по существу своему неправомерно. Дело в том, что в каждом обобщении, заключенном в слове, есть элемент не только логический, но и исторический.

В старом русском языке красный означало прежде всего «красивый, прекрасный, светлый» (ср. красна девица). Для обозначения же красного цвета употреблялись другие прилагательные – чьрвьчатый, червленный, черленый. Впоследствии, в эпоху образования русского национального языка прилагательное красный стало именовать цвет. Еще позднее, в XIX в., в связи с развитием революционного движения красный приобрело значение «свободолюбивый, революционный». Это значение является новой ступенью в историческом развитии слова. От фигурального значения, известного уже старому языку (красный – красивый), слово как бы устремляется к более точному «предметному» значению (красный о цвете) с тем, чтобы на основе этого значения вновь подняться к фигуральному осмыслению (красный – революционный).

Изменилось ли в истории русского языка обобщение, характерное для прилагательного красный? Безусловно изменилось. Это обобщение сделалось многоплановым: оно может теперь относиться и к цвету, и к политическим убеждениям, а иногда и к красоте. Стало ли при этом слово неопределенным, расплывчатым? Нисколько. Многоплановость обобщений не только не сделала слово неопределенным, но, обогатив его смысловую структуру, только придала ему большую емкость. Подобно тому как в логике могут меняться обобщения в процессе развития отдельных научных дисциплин[180], так и в языке меняются обобщения в словах в процессе исторического развития лексики. Задача конкретной истории, конкретных групп или рядов слов в разных языках заключается в том, чтобы показать, кáк и почемý меняются эти обобщающие признаки слов в процессе развития лексики.

Уточним теперь, что же определяется здесь логикой и что историей. Логический фон языка определяет органическое свойство почти каждого слова обобщать те или иные признаки предмета или явления, именуемого с помощью данного слова. Историческое же развитие языка показывает, как эти признаки предмета или явления обобщаются в слове. Если сама способность к обобщению определяется логической природой слова, то конкретная реализация отмеченной особенности слова в определенном языке в известную эпоху его существования детерминируется исторически. Поскольку в исторических путях развития лексики разных языков есть немало общего, полисемия этих языков обнаруживает известные точки соприкосновения. В той же мере, в какой каждый язык имеет свои особенности формирования и движения, полисемия одного языка часто не совпадает с полисемией другого языка. Единство логического и исторического определяет значения слова и его полисемию.

Как бы ни было многозначно слово, среди его разнообразных значений всегда имеется общее или основное, цементирующее остальные значения в определенную эпоху жизни языка. Так, возвращаясь к прилагательному красный, легко обнаружить, что обозначение цвета является теперь его основным значением (такое значение в толковых словарях указывается первым и имеет объективные признаки выделения по степени частотности). В другую историческую эпоху языка данное значение могло быть, как мы видели, не основным, а только периферийным.

То, как основное значение слова скрепляет остальные значения в стройную систему лексической структуры слова, определяется историческими условиями развития языка. Между языками, находящимися на разных уровнях развития, здесь обнаруживается немало расхождений. Сравним, например, семантическую структуру того же русского слова красный с семантической структурой какого-нибудь слова языка аранта, одного из австралийских языков, прекрасно описанного в свое время норвежским лингвистом А. Соммерфельтом[181].