Десять дней октября - Алексей Поселенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Это точно», — подумал Артем, кладя чищеную картошку в кастрюлю с холодной водой. Он вспомнил, как у него померкло в глазах, когда Эльвира сказала своё «не люблю» и как дал он ей пинка под зад.
— Но потом-то ты должен взять себя в руки, — продолжал дядька. — Вот в том же Новом Завете, не помню, где точно, но в одном из посланий апостола Павла сказано: «Гневаясь, не согрешайте: солнце да не зайдет во гневе вашем». То есть гнев сам по себе допусти́м и понимаем, поскольку является естественной реакцией человека в определенных ситуациях, но долгий гнев, обида, месть, растянувшиеся на дни, недели, а подчас и годы, — это уже не приемлемо для христианина. Вот о чем речь идет.
— Не знаю, не знаю… — покачал головой племянник. — Всё же разные случаи бывают. В руки себя взять это одно, а вот простить да пожалеть, это уже другое. Ведь всяких отморозков хватает. Ладно — жена изменила, но ведь и дикие вещи иногда случаются, если, не дай бог, кто на ребенка твоего руку поднимет. Как такое прощать, да и не гневаться потом? Ты всё же перегибаешь, дядя Гена. Нереально это всё.
Дядька тяжело вздохнул.
— Да, племяш, как ни печально, но люди подчас действительно ведут себя хуже животных. Я не берусь никого судить, так как просто не имею на это права, и тебе ответить на твой вопрос до конца не смогу. Но понимаешь в чем дело, мы ведь пока что с тобой говорим только об ответной реакции. Жена изменила, друг предал, ударил кто-то… А как по мне, тут гораздо важнее другой вопрос — как сделать так, чтобы люди вообще друг друга по щекам не били.
— Ха! — Артем распрямился на табуретке. — Вот именно! А то как-то интересно выходит — как реагировать, когда тебя бьют, сказано, а как жить так, чтоб не били? Там про это что-нибудь написано?
Дядя Гена вытер руки о полотенце и стал крошить картошку с луком на сковороду.
— Написано… Только давай потом об этом поговорим, а то уже Людмила, наверное, скоро придет.
Соседка действительно пришла минут через пятнадцать с полной тарелкой толстых, поджаристых и горячих оладьев. Картошка тоже удалась на славу, и обед получился что надо. Дядя Гена ещё достал из погреба квашеной капусты и соленых груздей.
— М-м-м… — Артем блаженно улыбался, с удовольствием хрустя упругими грибами. — Груздочки… да с картошечкой жареной… Мечта!
— Ты, я смотрю, совсем деревенскую еду позабыл. В городе-то чем там питался?
— Да чем… Эльвира готовить-то не особо любила. Так… макароны, спагетти, в обед в столовке супчика похлебаешь и ладно. Пиццу какую-нибудь иной раз заказывали.
— Ну-у, разве же это еда? — засмеялась Людмила. — Давайте вот оладьи в варенье макайте. — Она ещё притащила с собой небольшую баночку клубничного варенья.
— Люда, ну зачем ты варенье-то принесла? У меня же своё есть, малиновое, да и мёда полно, — ворчал на неё дядя Гена.
— Малиновое, это малиновое, а моё клубничное, полевое, оно вкуснее.
У Артема на какое-то время на душе сделалось вовсе спокойно и хорошо. В избе было тепло, уютно, под ногами лежала кошка, никто ни с кем не ругался, не спорил, не выяснял отношения. Однако он понимал, что та, городская реальность никуда не делась, что есть на этом свете изменившая жена, есть предавший друг, есть куча других проблем. Дядя Гена говорит много чего интересного, рассказывает про то, что написано в Библии, но для него эти слова всё равно звучат как-то очень уж непривычно и нереально, словно из какого-то другого мира, как ни старался он вникнуть во всё это.
После того как Людмила ушла домой, а дядька с племянником убрали со стола и помыли посуду, они снова ушли в горницу и сели на диван.
— Ну так что там говорят о том как жить надо, чтобы тебя по щеке никто не бил? — спросил Артем.
Дядя Гена усмехнулся.
— Не забыл, о чем говорили перед обедом?
— Так интересно же, раз речь зашла. Давай уж до конца рассказывай.
— Да с этим тоже всё довольно просто, и ты наверняка слышал это уже не раз.
— А конкретно?
— Возлюби ближнего своего как себя самого, — спокойно сказал дядя Гена и с улыбкой посмотрел на Артема.
Тот непонимающе покачал головой.
— И всё, что ли?
— И всё, — кивнул дядька. — Чего уж проще…
— И как это поможет, чтоб тебя по щеке никто не бил?
— Так ведь это же сказано абсолютно всем, а не только тем, кого ударили. Как ты думаешь, если человек любит ближнего своего, он станет бить его по щеке?
— А-а, — протянул Артем, — вон ты о чем.
— Да это не я.
— Ну это понятно… Только как по мне, так это ещё более нереально по сравнению с тем, что вторую щеку подставить нужно.
— Почему же?
— Дядь Ген, ну ты как с луны свалился. Ты посмотри вокруг! Не видишь, какие люди тебя окружают? Какая любовь? Где она? Смеёшься?
— Ну что ж, если говорить только про «сейчас», то ты, наверное, прав, но это же сказано в целом, без привязки к какому-то конкретному времени. Ты подумай, если бы все люди так жили, так и не надо было бы говорить про прощение, так как просто некого и не за что было бы прощать, не надо было бы говорить про вторую щеку, так как просто никто бы никого не бил ни по каким щекам. Разве не так?
— Ну это же утопия! Неужели ты такой наивный? На земле, сам говорил, почти восемь миллиардов человек, и чтобы все друг друга любили? Чушь!
— На сегодняшний день, с сегодняшним уровнем сознания — чушь, но если хочешь знать мое мнение, то мне кажется, что у человечества просто нет другого выхода. Мы рано или поздно либо банально уничтожим себя, либо же придем к необходимости жить именно так.
— Да ну брось ты! Любовь… Даже говорить не хочется… Я вот тебе тоже уже рассказывал, что любил Эльвиру больше всего на свете. И что в итоге? Плевала она с высокой колокольни на мою любовь! Любовь… — повторил Артем. Его почему-то
