Мальчик девочку искал - Владислав Крапивин

– Ну вот, теперь от нее только польза, – с удовольствием сказал Авка. – А то хотела царить во всем мире.

– Царить она не будет, – сумрачно сказал Лучик. – Но и наверх тебя не отвезет… Кстати, а зачем тебе туда? Здесь ты прославленный герой и… А-а-а!

Авка подпрыгнул и оглянулся. К ним, как воздушный шар, тихо подплывал двухсаженный шароглот. Он аппетитно облизывал толстые губы.

– Иди отсюда! – заорал Лучик.

– Убирайся! Пошел вон! – завопил Авка.

Оба замахали башмаками, которые все еще держали в руках (у каждого по одному).

– Махай – не махай, а песенка твоя спета, Лучезар Окрыленный, – густым довольным голосом, – заявил шароглот.

– Почему?! Чего я плохого сделал-то?! – взвыл несчастный стихотворец.

– А чего хорошего? Надо к переэкзаменовке готовиться, математику учить, а ты болтаешься неизвестно где! Мать с отцом себе места не находят… Ну-ка…

– А-а! Не надо!..

Но было поздно. Пузырчатый язык шароглота сделался узким и длинным. Дотянулся, опоясал бедного Лучика поперек живота и рывком унес в распахнувшуюся пасть. Хлоп! – красные губы сомкнулись. Шар сделал глотательное движение. Улыбнулся и поплыл прочь.

Да что же это! Будто и не было на свете Лучезара Окрыленного! Авка окаменел.

– Эй! Пора, – басовито сказали у него за спиной. Авка деревянно обернулся.

Другой шароглот колыхался в двух шагах.

– Ну-ка… – Он деловито вытянул язык.

– Я… не…

Но упругая сила сняла Авку с тротуара и унесла… куда унесла? Он не понял. В какой-то пахнущий зубным порошком сумрак. Показалось Авке, что его скрутили в длинный жгут, завязали множеством узлов и швырнули вверх. Он летел, летел и… шлепнулся.

Посидел, раскинув ноги, открыл глаза. И увидел, что он – под сухим осокорем. На Щетинистом острове.

Самый надежный друг

Первая мысль была о Лучике. Радостная. "Если жив я, значит, и он – тоже!"

Вторая мысль: "Ох, а башмак-то у меня!" Потому что Авка все еще сжимал в руке белую атласную туфлю. Небось, влетит Лучезару, когда явится домой изжеванный да еще наполовину разутый. Родители не поглядят, что Окрыленный…

"Да ведь и мне влетит! Мои-то башмаки тоже тю-тю…"

Однако сам страдай, а друга спасай. Авка, постанывая от ушибов, добрался по осокорю до дупла. Оттуда по-прежнему пахло гнилым деревом и грибами. Авка пустил в темноту руку с башмаком и разжал пальцы. Может быть, по хитрым путям Глубинного мира башмак доберется как-нибудь до хозяина…

Потом Авка сел в развилке. Тыквогонская столица синела за болотом – башни, крыши, купола. Шпили императорского дворца. Солнце было желтым, предвечерним. "Сколько же времени-то прошло?"

Надо было возвращаться. Авка посмотрел вниз.

Внизу, у могучего подножья ствола спал в колючей траве Гуська.

Он спал, устроив из необъятных белых брюк постель – одну штанину подстелил под себя, другой накрылся. Съежился, как буква Z. Мелко двигал ногами в розовых бугорках от укусов пауков-мохнаток.

"Значит, все же не пошел один через болото! Ну, я тебя…"

Авка скатился вниз. Не очень-то ласково шевельнул "хлястика" ногой. Честно говоря, дал пинка.

– Хорошо устроился! Как на маминой кровати!

Гуська поднял лицо. Оно было острее обычного, на щеках серые полоски. Но он тут же заулыбался. Шире, шире. Сел.

– Ой! А-а-авка… Ты живой!

Еще и сияет!

– А ты хотел, чтобы неживой!

– Нет! Я наоборот хотел! Я знаешь как боялся! Тебя нет и нет… Я думал: подожду еще один день, а потом полезу за тобой…

– Как… еще один? А сколько их прошло?

– Сегодня уже третий…

"Ну да! Там-то, внизу, солнце незаходящее! Все дни – как один…"

Но эта мысль проскочила где-то позади другой, главной: "Ох, а мама с папой что скажут!"

– И ты… все это время торчал здесь?!

– Конечно! Я тебя ждал…

У Авки – слезы фонтаном!

– А ты понимаешь, что сейчас дома творится? У отца сердце больное! Меня по всей Тыквогонии ищут! И тебя, идиота, заодно! Думают, что мы где-нибудь потонули!.. Бзяка-бояка поганая! Испугался паршивых мохнаток…

Гуська перестал улыбаться. Глаза… они сделались не глаза, а глазища. Он встал. Отвернулся от Авки. Молча натянул штаны, подпоясал их под мышками веревочным пояском. Оглянулся через плечо.

– Ты, наверно, сам… идиот, вот!! – Он все же не посмел сказать "бзяка". – Ты… что ли, думаешь, будто я здесь безвылазно? Я же сходил, как ты велел! Всё сказал! Что ты… что мы в деревне. А потом опять сюда… чтобы ждать… – И слезы у него, как у Авки…

Нет, все же не как у Авки. У того – ручьем, а у Гуськи – крупные капли. Они смывали на щеках старые полоски и оставляли новые. Видимо, вспомнился жуткий переход туда и обратно среди кусачей болотной твари.

В первую секунду пришло к Авке облегчение – дома все в порядке. Но это лишь на миг. А в следующий миг…

Гуська плакал не отворачивая лица. Капли падали с треугольного подбородка. На подбородке был розовый бугорок – как на ногах. Неужели и сюда допрыгнула подлая мохнатка?

Всякие чувства приходилось испытывать Авке. И стыд тоже. Но самый большущий стыд из тех, что случался раньше, был крошечный пустяк по сравненью с нынешним. С тем, что липко и беспощадно вылился на Авку, заставил съежиться и задохнуться. И не просто стыд, а еще и режущая жалость к измученному и отчаянно храброму Гуське. И понимание, какой он, Авка… нет, не бзяка… Тут даже подходящего названия не найдешь, разные там "бзяки" и "гугниги" – это просто ласковые слова.

Господи, что же делать-то?!

Авка оглянулся. Сквозь размытый от слез воздух увидел то, что хотел. Сухой, торчащий из травы стебель тыквогонского черного репейника. Толщиной почти в руку, высотой до груди. Яростно потянул его, вырвал с земляным комлем. Сунул эту палицу Гуське в руки:

– На…

– Ты чего? – испугался Гуська.

– На!

– Авка, ты чего…

Авка вытянул руки по швам и низко наклонил голову.

– Огрей меня по башке… Не один раз, а сколько хочешь. Хоть сто!

– Зачем?

– Огрей, а потом прости… Ладно?

Гуська уронил палицу. Поднял мокрое лицо. Придвинулся, взял Авку за лямку.

– Ты, значит, больше не злишься на меня?

– Я? На тебя? – Авка взял Гусенка за птичьи плечи. – Я был глупый, как пустая тыква. Даже не понимал, кто мой самый настоящий друг…

Гуська уткнулся Авке в грудь треугольным подбородком. Розовым бугорком. Глянул снизу вверх.

– А сейчас… Значит, я больше не буду хлястик?

– Хочешь, я буду твоим хлястиком? – почти искренне сказал Авка.

– Не-а… Я хочу, чтобы мы одинаково… – И уже не подбородком, а щекой прижался к пыльной Авкиной рубашке.

Они были одни на Щетинистом острове, и можно было не стесняться такого вот чересчур нежного выражения дружеских чувств (если бы кто увидел, сразу: "Бзяки-обслюняки!"). Впрочем, эту трогательную сцену почти сразу прервал житейский случай. Веревочный Гуськин поясок ослаб, и пришлось ловить штаны. Это насмешило и Гуську, и Авку. Почему-то очень насмешило. Они принялись хохотать – сильнее, сильнее, пока оба не свалились в жесткую траву. Рядышком. Посмеялись еще. Потом сели под осокорем. Гуська весело подышал и спросил тоном равноправного человека:

– Авка, а как там внизу-то? Договорился с китами?

– Все в порядке. Уже едем…

– Вот, значит, почему был толчок! Будто кто-то качнул остров…

– Ага. Это когда они двинулись в путь. Мудрилло, Храбрилло и Хорошилло… Сперва поспорили, а потом согласились.

– Авка, расскажи! Ну, всё-всё, как там было…

– Ладно…

Очень хотелось домой, но не обижать же Гуську! И Авка начал рассказывать по порядку. Про все свои приключения. Вплоть до толстогубой и языкастой пасти шароглота.

Гуська притиснулся к Авке плечом.

– Жуткая какая страхотища! Я бы помер… Авка, ты будто рыцарь Шампур Тыквонадутый! Помнишь, его великан сглотнул, а тому хоть бы что!

– Ты ведь тоже как рыцарь, Гуська. Два перехода через болото в одиночку… Ох, а как ты тут один ночью-то?

– Ну, так… – без героизма в голосе отозвался Гуська. – Ничего… Только мороз по коже, когда шкыдлы воют…

– Кто воет?

– Шкыдлы. Это вроде болотных крыс, только с обезьяньими лапами. Они тут совсем недавно появились…..

– Я никогда не слыхал про таких!

– Я раньше тоже не слыхал. Мне про них недавно рассказал Фуба Горшок. Ну, знаешь, большой такой, его из гончарного училища выгнали, он теперь тыквенными семечками торгует на рынке…

– Врет, наверно!

– Не, он сказал: бзяка-засрака буду, если вру…

– Ты чего такие слова говоришь!

– Это он, а не я.

– А ты повторяешь! – Но тут Авка вспомнил, что Гуська уже не хлястик, нечего воспитывать. Сменил тон: – Ты этих… шкыдлов только слышал? Не видел их?

– Не… Ты не бойся, говорят, они только ночью вылезают из камышей. А при солнышке не показываются и не нападают.

"Ага, не бойся теперь… Сейчас ведь опять пилить через болото". Кстати, солнышко стояло уже невысоко.