На горах. Книга первая - Павел Мельников-Печерский

— Радехонек, Марко Данилыч, — отвечал Доронин. — И девицам-то вместе поваднее будет.

— Главное, на людях-то было бы пристойно да обычливо, — поддакнул Марко Данилыч. — Вот и Петра Степаныча прихватим, — с улыбкой прибавил он.

Быстро с места вскочил Самоквасов и с сияющими глазами стал благодарить и Марка Данилыча и Зиновья Алексеича, что не забыли его.

Решили на другой же день в театр ехать. Петр Степаныч взялся и билеты достать.

— Вот и согрешим, — с довольством потирая руки и ходя по комнате, говорил Марко Данилыч. — Наше от нас не уйдет; а воротимся домой, как-нибудь от этих грехов отмолимся. Не то керженским старицам закажем молиться. Здесь же недалече… Там, брат, на этот счет ух какие мастерицы!.. Первый сорт!..

— По-моему, и грех-от не больно велик, — отозвался Зиновий Алексеич. — Опять же ярманка!

— Конечно, — согласился Марко Данилыч. — А потом выберем денек, да к ловцам рыбу ловить. Косных у меня вдоволь… Вверх по Оке махнем, не то на Волгу покатим… Уху на бережку сварганим, похлебаем на прохладе!.. Так али нет, Зиновий Алексеич? — прибавил он, хлопнув по плечу друга-приятеля.

— Идет, — весело ответил Зиновий Алексеич. — Песенников не прихватить ли?

— Можно и песенников, — согласился Смолокуров. — У Петра Степаныча ноги молодые да прыткие, а делов на ярманке нет никаких. Он нам и смастерит. Так али нет, Петр Степаныч?

Самоквасов с радостью согласился. Об одном только просил — не мешали бы ему и ни в чем не спорили. Согласились на то Смолокуров с Дорониным.

Вплоть до сумерек просидели гости у Марка Данилыча. Не удосужилось ему съездить к водяному. «Делать нечего, подумал, завтра пораньше поеду».

Только что вышли гости, показался в передней Василий Фадеев. Разрядился он в длиннополую сибирку тонкого синего сукна, с мелкими борами назади, на шею повязал красный шелковый платок с голубыми разводами, вздел зеленые замшевые перчатки, в одной руке пуховую шляпу держит, в другой «лепортицу». Ровно гусь, вытянул он из двери длинную шею свою, зорко, но робко поглядывая на хозяина, пока Марко Данилыч не сказал ему:

— Войди!

Фадеев вошел и стал глядеть по углам, отыскивая глазами икону. Увидев, наконец, под самым потолком крохотный, невзрачный образок и положив перед ним три низких поклона, еще пониже, с подобострастной ужимкой поклонился хозяину, затем, согнувши спину в три погибели, подал ему «лепортицу».

— Насчет рабочих давеча по утру приказали сготовить, — сказал он сладеньким и подленьким голосом. — Насчет, значит, ихних заборов.

Молча взял бумагу Марко Данилыч. Быстро просмотрел ее и, вскинув глазами на приказчика, строго спросил:

— Это что у тебя за отметки? Сбежал, сбежал, сбежал.

— Давеча, только что изволили съехать с баржей, они гурьбой-с!.. — пожимая левым плечом и слегка откинув правую руку, ответил грозному хозяину Фадеев. — Цела половина сбежалась. Шестьдесят человек.

— А пачпорты как же? — спросил Марко Данилыч.

— Слепые были-с, — не разгибая спины, но понизив голос, молвил Василий Фадеев.

— Все шестьдесят?

— Так точно-с, — ответил Фадеев. Заискивающим взором только что побитой собаки робко, умильно взглядывал он на хозяина.

— Гм! — под нос себе промычал Смолокуров и, потирая губу о губу, продолжал рассматривать «лепортицу», чистенько переписанную, разлинованную, разграфленную — хоть самому губернатору подавай.

— Более четырехсот целковых экономии-с, — хихикнул Василий Фадеев.

— Жаловаться не стали бы, — думчиво молвил Марко Данилыч.

— Как же смеют они жалобиться?.. Помилуйте-с!.. — возразил Василий Фадеев. — Ни у кого никакого вида нет-с… Жалобиться им никак невозможно. В остроге сидеть аль по этапу домой отправляться тоже не охота. Помилуйте! — говорил Фадеев.

— А другие что? — спросил Марко Данилыч.

— Смирились-с. На всю вашу волю полагаются. Оченно просят вашу милость, простили б их супротивленье, — умиленным голосом и с покорным видом наклонясь, говорил Василий Фадеев.

— А тот сызранский-от? Из Елшанки, Сидор Аверьянов? — спросил Марко Данилыч.

— Сбежал-с, — тряхнув головой и погладив прилизанные виски, быстро ответил Фадеев и, ровно в чем провинился, уставился на хозяина широкими глазами.

— Без вида был?

— Как есть-с… Замолчал Смолокуров.

— Самый буянственный человек, — на все стороны оглядываясь, говорил Василий Фадеев. — От него вся беда вышла… Он, осмелюсь доложить вашей милости, Марко Данилыч, на все художества завсегда первым заводчиком был. Чуть что не по нем, тотчас всю артель взбудоражит. Вот и теперь — только что отплыли вы, еще в виду косная-то ваша была, Сидорка, не говоря ни слова, котомку на плечи да на берег. За ним все слепые валом так и повалили.

— Впрямь сызранский он? — спросил Марко Данилыч.

— Навряд-с…— тряхнув головой, ответил Фадеев. — По речам надо быть ему ярославцем… Из служивых, должно быть, солдатик горемычный… беглый… попросту сказать.

— То-то, солдатик. А ты будь пооглядчивей да поопасливей…внушительно сказал приказчику Марко Данилыч. — Не ровен час — могут неприятности последовать. Больно-то много слепых не набирай.

— Вашей же милости сходнее, Марко Данилыч, — пожав плечами, с плутовской ужимкой, ответил Василий Фадеев. — Слепые-то супротив зрячих много дешевле. Опять же слепенького, когда понадобится, и укротить сподручнее; жалобиться не пойдет, значит, из него хоть веревку вей… Вот хоша бы сегодняшна ваторга[83] — будь они с пачпортами-то, всей бы оравой сейчас к водяному, а не то и к самому губернатору. Судьбище пошло бы, вам неприятности от начальства, а теперича и жалобщиков нет, и без малого пятьсот целковых в экономии.

— Так-то оно так, а все-таки промеж дверей пальца не тычь, — сказал Марко Данилыч. — Нынче, брат, не прежнее время… Строгости!..

— Известно, по нонешним годам много строже пошло, — встряхнув волосами, молвил приказчик. — Однакож никто как господь… Бог милостив.

Марко Данилыч отвернулся от Фадеева, молча прошел к окну и стал разглядывать улицу. После короткого молчанья Фадеев, неслышно шаг за шагом ступая вперед и вытянув шею по-гусиному, спросил вполголоса Марка Данилыча:

— Насчет остальных какое будет от вашей милости приказание? Ни слова не ответил Марко Данилыч.

— Дрожмя дрожат-с, до конца сробели… Милости просят, — немножко помолчав, опять стал клянчить у хозяина Василий Фадеев.

— А те?.. Дядя-то с племянником, что в первых были? — спросил Смолокуров, продолжая глядеть в окошко.

— Не они были зачинщиками, Марко Данилыч, — проворно отвечал Фадеев. — Всему делу голова Сидорка. Он всю ваторгу затеял; он всех подбил, а Карпушка с племянником люди тихие, смирные… Им бы и в голову не могло прийти, чтоб супротив хозяина буйство поднять… Карпушка-то придурковат маленько; Сидорка ему и пригрозил: не полезешь, дескать, вперед, в воду тебя кину… Он сдуру-то и поверь, да по глупости своей и полез. Ежели б не Сидорка, Карп словечка не молвил бы, потому человек он не смелый… А Софронка, племянник-от его, и вовсе рта не разевал. Мальчишка еще глупый — куда ему?.. Просто разиня рот возле дяди стоял.

— Кто ж, опричь Сидорки, больше всех бунтовал? — спросил Марко Данилыч, все еще не повертываясь к приказчику.

— У меня они все переписаны, — быстро сказал Василий Фадеев и, вынув из кармана записочку, стал читать по ней:— Лукьян Носачев, Пахомка Заплавной, Федька Квасник, Калина Затиркин да Евлашка Кособрюхов… Только их теперь донять невозможно.

— Отчего? — повернувшись к Фадееву, спросил Смолокуров.

— Сбежали-с. Тоже из слепеньких были, — проворно перебирая пальцами, с плутовской ужимкой молвил приказчик.

Опять к окну повернулся Марко Данилыч, опять на улице начал прохожих считать.

— По правде сказать, как я уж вам и докладывал, одни слепые и озорничали, — после короткого молчанья заискивающим голоском опять заговорил Фадеев. — Останные, кажись бы, стояли смирнехонько… Потому нельзя им буйства заводить — пачпорты. Молчал Смолокуров.

— Опять же и то взять, — опять помолчав, продолжал свое нести Фадеев. — Только что приказали вы идти каждому к своему месту, слепые с места не шелохнулись и пуще прежнего зачали буянить, а которы с видами, те, надеясь от вашего здоровья милости, по первому слову пошли по местам… Самым главнеющим озорникам, Сидорке во-первых, Лукьяну Носачеву, Пахомке Заплавному, они же после в шею наклали. «Из-за вас, говорят, из-за разбойников, нам всем отвечать…» Народ смирный-с.

И покорно поник головой и глубоко вздохнул Василий Фадеев.

— Много ль народу осталось? — спросил Смолокуров.

— Шестьдесят человек ровнехонько.

— На разделку хватит?

— Должно бы хватить.