Том (4). Купол надежды - Александр Казанцев

Замминистра рыбной промышленности подошел к Анисимову и крепко пожал ему руку.

– Слово моряка! Боюсь, что вы отобьете охоту у моих рыбаков заниматься своим промыслом, коль скоро жареных рыб будете получать в колбах. Я ручался, что ошибки больше не будет. Думаю, что не ошибусь, если пообещаю вам всячески содействовать распространению вашей искусственной пищи.

Замминистра мясной и молочной промышленности тоже подошел к академику.

– Буду рад видеть вас в нашем министерстве, хотя вы стараетесь сделать его ненужным. Впрочем, без молока вы все-таки не обходитесь.

– Конечно, и без масла тоже! Создание искусственных жиров – дело предстоящих наших работ, – ответил академик.

Референты тоже жали руку академику, а подходя к хозяйкам стола, Нине Ивановне Окуневой и очаровательной Аэри-тян, прикладывались к ручкам. Словом, все остались довольны.

Нина Ивановна обняла Аэлиту и расцеловала:

– Имей в виду, ты была выше всяких похвал!

– Нет! Среди дегустаторов не хватало кое-кого! – заплетающимся языком вставил Ревич.

– Кого это? – удивилась Окунева.

– Собаки несравненной нашей Аэлиты.

Официанты убирали посуду.

Глава пятая. Игра в мяч

Аэлита впервые принимала Николая Алексеевича у себя дома, вернее, на квартире уехавших друзей.

Это был ее день рождения, и Николай Алексеевич, оказывается, помнил об этом и сам попросил разрешения навестить ее.

В эту субботу ясли работали, и родители при желании могли привозить туда детей. Аэлита обычно этим не пользовалась, но сейчас, сама не зная почему, отвезла Алешу, вернулась и с непонятным волнением стала прибирать чужую квартиру, где никак не могла почувствовать себя дома. Все здесь казалось чужим, неуютным, холодным. Но хоть не чувствовалось удушья семейки Мелховых!

Совсем в другой обстановке хотелось бы принять Николая Алексеевича, который все больше казался Аэлите человеком замечательным. И он, как и пообещал, приехал к обеду. Никого больше Аэлита не ждала.

Бемс, помня Анисимова по институту, бросился к нему на грудь как к давнему другу. Аэлите пришлось унять бурную радость пса.

Пока Николай Алексеевич раздевался в передней, Аэлита стояла в дверях, смущенная тем, что зачем-то надела свое лучшее платье, такое же яркое, как на «пире знатоков». Она немало потрудилась над высокой прической «марумаге», но обошлась без косметики. И все же, вероятно, от смущения или волнения, щеки ее так пылали, что гость это заметил.

– Вы прекрасно выглядите, Аэлита, – сказал он, целуя ей руку.

– Ну что вы, Николай Алексеевич! – потупилась Аэлита. – Я сегодня состарилась еще на один год. Честное слово!

– Пришел поздравить вас с этим. Но все равно вам меня не догнать, – усмехнулся Анисимов.

– А мне и не надо догонять! – выпалила Аэлита. – Человеку не столько лет, сколько значится в паспорте, а сколько другим кажется.

Анисимов почему-то вздохнул:

– Какой-то мудрец сказал, что беда не в том, что мы стареем, а в том, что остаемся молодыми.

Аэлита задумалась, над скрытым смыслом этих слов. Он, вероятно, имеет в виду конфликт между возрастом и неостывшими желаниями, стремлениями. Конечно, он молод душой и уж, во всяком случае, в этом отношении моложе Юрия Сергеевича Мелхова, хотя и сед и прожил долгую жизнь.

Аэлита повела Николая Алексеевича в комнату, заметив, что в руке он несет сверток.

– Вот приготовил ко дню вашего рождения, – сказал Анисимов, принимаясь его развертывать. – Три поэта – три портрета.

Аэлита рассматривала искусную чеканку на меди.

– Это вы сами? – удивилась она.

– Увлечение молодости! Ради вас вспомнил. Вы меня многое заставляете вспоминать.

– Ну что вы, Николай Алексеевич! Но как похож Александр Сергеевич! А что это за подпись?

– На каждом портрете по две строчки. Тоже для вас написал. Хотел выразить в них свое представление о поэтах. Не знаю, как получилось. Во всяком случае, кратко.

Аэлита громко прочитала первую надпись:

– Лицей. Друг-няня. Сказки. Кружки.Певец зари. Царь. Выстрел. – Пушкин.

Действительно кратко! Но и ясно. Всего несколько слов. А ведь какая жизнь отражена. Право-право!

– Должно быть, чем ярче человек, тем проще о нем надо сказать.

Аэлита взяла в руки второй портрет!

Плетень. Березки. Сени.Любовь и грусть. – Есенин.

Удивительно! – только и сказала она. – А это что? – Она не успела развернуть третий пакет.

– Я прочту на память начало строчек. Может быть, догадаетесь:

Вводил в мир      маяком стихВладимир…

– Мая-ков-ский! – воскликнула Аэлита. – Он, конечно, он! Честное слово! В его поэзии, как и в фамилии, – огонь маяка! Теперь помогите мне развесить портреты. Хотя я тут и временная жиличка, но без ваших портретов уже не могу!

И она засуетилась в поисках молотка и гвоздей. Наконец отыскала и с победным видом принесла.

Когда все портреты были развешаны по стенам, Аэлита сказала:

– Вот теперь вы выдали себя с головой, Николай Алексеевич!

– Вы так думаете?

– Я знала только несколько ваших строчек: афоризмы в форме каламбура. Помните, «колесо заколесило»?

– Еще бы!

– Теперь я знаю, что вы пишете стихи. И никогда, никогда мне их не читали.

– Так ведь однокоренные рифмы допускаю. И только для себя.

– Это еще важнее, если для себя. Пообещайте, что прочитаете.

– Попозже, если позволите. Я ведь только на музыку писал.

– На музыку?

– Да. На классиков.

– А у Маши, в квартире которой я обретаюсь, прекрасная коллекция пластинок. Право-право!..

– Нет ли этюда Скрябина Э 1 из второго сочинения?

– Наверное, есть. У нее все есть. На Север с собой не взяла.

Пока Аэлита разыскивала пластинку и налаживала стереопроигрыватель, Анисимов сидел, углубленный в свои мысли. А пес Бемс доверчиво прилег рядом, привалившись к его ноге. Тотчас захрапев, он олицетворял собой покой и уют.

Анисимов находился под впечатлением «игры в мяч», как он мысленно называл свои недавние посещения министерств и беседы с теми самыми людьми, которые отведали искусственных яств на «пире знатоков».

Сначала он попал к бывалому моряку, который только еще обживал свой просторный, отделанный дубом кабинет. Референт, знавший японский язык, присутствовал при беседе с академиком. Речь шла о производстве черной и красной икры для населения.