Тайный суд - Вадим Сухачевский

– Нищих-то? – недоуменно спросил Борщов. – Эка невидаль! Да на каждом углу!

– Вы об обычных уличных попрошайках? Нет, эти несчастные, конечно, тоже их подданные, но только они, бедняги, в большинстве своем даже понятия не имеют об истинном подданстве своем. О, там у них строжайшее иерархическое построение! Лишь очень немногие из них, помойное, если так можно выразиться, дворянство, посвящается в истинное положение вещей. Вообще, в умении сохранять свои тайны даже мы могли бы им позавидовать. Так же, как их несметным богатствам могли бы позавидовать иные государства.

– Богатство? У нищих? – удивился Юрий.

Викентий, однако, не выразил на сей счет ни малейшего удивления, а Борщов хмыкнул:

– Ты, брат, по одежке-то не суди. Вон, усатый наш тоже небось ходит в солдатских сапогах да во френчике, а владеет полмиром. Да я еще во Владимирском централе слыхал, мне по секрету шепнули: вся нищая шантрапа со своих грошиков мзду платит каким-то своим паханам, а те тоже платят – кому-то еще повыше. И урки фартовые каким-то спиногрызам отстегивают, и блатные барыги со своих барышей, и даже начальнички всякие – что при царе Николашке, что при Совдепии. Сами не знают куда – а отваливают, иначе, точно знают, – кранты! Да что там! Ты про камушки, что у Якова Свердлова в сейфе нашли, слыхал? Небось заныкал, не поделился – вот из него за крысятничество нутро-то и вышибли[12].

– Ну вы, Ефрем, все же подбирайте выражения, – поморщился Домбровский, – вы сейчас не во Владимирском централе… Ну а в целом все верно: испокон веков существует некая воронка, в которую – иногда крохотными ручейками, иногда могучими реками – стекались деньги со всего мира. Трудно даже представить себе, сколько там накопилось за тысячелетия! Капиталы эти не были подвержены переменчивым колыханиям нашего мира, ибо существовали в виде вечных ценностей – золота, рубинов, алмазов. Любые смутные времена, умножая людские пороки и нищету, лишь умножали и без того несметные богатства невидимых царств и их невидимых властителей, так что легенды о гномах, стерегущих свои подземные богатства, как видите, отнюдь не лишены некоторых оснований. Но горе тому, кто об этих царствах слишком много знал – с той поры его жизнь не стоила и ломаного гроша. Укрыться было негде, а монархи действовали безжалостно, и их приказы исполнялись неукоснительно.

– Но ведь и вам о них, как я посмотрю, не так уж мало известно… – произнес Викентий.

– О нет, совсем чуть-чуть. Все, что я нашел в архивах Суда, собрано здесь, – Домбровский указал на лежавшую перед ним папку. – За время своего существования Тайный Суд несколько раз по необходимости вступал с ними в контакт, ибо только им были известны кротовые норы, которыми нашему сообществу иногда в крайних случаях приходилось пользоваться. Вы, кстати, помню, спрашивали, – взглянул он на Юрия, – как наши люди проникали в закрытые помещения. Вот вам и ответ… За это с их властителями Суд расплачивался чистоганом, казалось, они не должны были оставаться в обиде. Однако всегда это весьма и весьма плохо, порой совершенно страшно кончалось, ибо даже во имя справедливости нельзя заключать конкордат с дьяволом.

– Но если они такие всемогущие демоны, – нахмурился Васильцев, – то не кажется ли вам…

– Вот-вот! – подхватил Борщов. – Колбаска, капустка, сосулька, какая-то шпана, даже отравленные сосиски – не мелковато ли?

Домбровский покачал головой:

– Просто сейчас они ведут какую-то игру, один Сатана может угадать, какую именно. Возможно, хотят снова вступить с нами в контакт… Впрочем, не знаю… Вот, посмотрите-ка, на что они в действительности способны… – с этими словами он достал из папки какую-то фотографию.

Борщов, первым взяв ее в руки, лишь присвистнул и передал фотографию Васильцеву.

Господи! На ней он увидел человека, руки и ноги которого были прибиты железными костылями к стене. Еще один костыль пробил ему живот. И – самое страшное! – судя по мученическому взгляду, человек этот явно был еще жив.

– Да ведь это же… – тихо проговорил Викентий. Впервые Васильцев видел смятение на этом каменном лице.

Домбровский кивнул:

– Да, да, это Арнольд Серебряков, ваш предшественник. Уж простите, не хотел вам рассказывать о его печальном конце, но вот пришлось. Однажды в сложной ситуации он вынужден был, не поставив меня в известность, прибегнуть к их помощи, но расплатиться с ними по неким причинам не смог. Те владыки такого не прощают. Результат сами видеть изволите.

Тишина настала такая, что было слышно, как снежинки шелестят по окну. Борщов первым пришел в себя.

– А начальство их где? – спросил он. – Ну, я про этих, про короля с императором.

– Думаю, где-то совсем поблизости, – ответил Домбровский. – Уверен, где-то здесь, в Москве. Я еще от покойного Серебрякова слышал, что именно здесь их нынешняя резиденция. Да и не удивительно! Во все времена они были там, где страх и предательство обуяли сердца, так что, по всему, нынешняя Москва для них самое подходящее место.

– Но почему вы думаете, – спросил Васильцев, – что все это – их проделки? Я про сосульки и прочее.

– Первые подозрения закрались у меня еще прежде, но окончательно я уверовал в правильность своих предположений лишь после того… – он взглянул на Юрия, – после того, как услышал от вас…

– Ыш абарак бузык, – машинально повторил Васильцев эту застрявшую в нем абракадабру.

– Вот-вот, это самое. Видите ли, как я уже говорил, их подданные существуют всюду, где есть помойки и нищета, то есть вообще повсеместно на земле, и говорят поэтому на всех мыслимых языках; имеется, однако, и язык, отличающий их, так сказать, элиту, наподобие греческого языка у римлян или французского у нас, в России, век назад. Он не имеет сходства ни с одним языком, ныне где-либо существующим, вероятно, он достался им от каких-то очень древних предков, может быть, от шумеров, а может, и от кого-то еще, жившего намного ранее, ибо и помойки, и нищие были всегда. И вот, как мне удалось откопать в старых архивах, это самое «ыш абарак бузык» на том языке означает нечто вроде боевого клича, который способна выкрикивать только их знать.

– «Служу царю и отечеству!» – вставил Борщов.

Домбровский кивнул:

– Примерно.

Юрий вживе вспомнил того жалкого, пахнущего помойкой человечка в затрапезной кофте, в раззявленных ботинках и едва не улыбнулся: каковы, интересно, сами монархи, если такова их знать? Однако тут же взгляд его упал на ту страшную фотографию, все еще лежавшую на столе, и всякая охота улыбаться сразу отпала.

– Да, да, – проследив за его взглядом, сказал Домбровский, – они чудовищно опасны, так что пусть вас не расслабляет сегодняшняя удача. Уверен, все окончилось так благополучно лишь потому, что так это было ими по какой-то неясной причине запланировано. В дальнейшем, однако, не ожидайте столь легких побед. – Он обвел взглядом всех присутствующих: – Еще раз всех заклинаю – неусыпно будьте настороже!.. Кстати, – снова обратился он к Юрию, – у вас ведь нет оружия. Вот, держите-ка. – Он достал из кармана и протянул Васильцеву новенький парабеллум с какой-то нахлобучкой на стволе (как догадался Васильцев, то был глушитель). – Отныне всегда носите его с собой. При вашем зрении толку, возможно, и маловато, но все же вы, Викентий, преподайте-ка ему уроки стрельбы.

О своем детском подвиге со стрельбой из нагана Юрий говорить не стал, тем более что при других обстоятельствах едва ли смог бы его повторить.

– Сделаем, – пообещал палач.

– Остальные, надеюсь, при оружии?

Борщов помахал в воздухе крохотным пистолетиком с инкрустированной перламутром рукояточкой, похожим на грозное оружие не больше, чем какой-нибудь возникший из амурных романов Ромул Эдгарович Загребжельский был похож на битого не раз, с асимметричной от побоев головой бывшего шулера Ефрема Борщова, сидевшего тут с заклеенной пластырем шишкой на лысине.

– Это еще что за аркебуза? – покривился Викентий.

– Браунинг «Мата Хари», – сказал Борщов, несколько задетый, – коллекционный, между прочим, экземпляр, я за него недавно двести целковых отвалил. Очень даже, между прочим, надежное оружие (когда, конечно, в умелых руках). Ваша честь… Георгий Теодорович, дозвольте продемонстрировать этому маловеру.

Домбровский, улыбнувшись, склонил голову.

Борщов мигом привинтил к стволу крохотный глушитель, тщательно прицелился в стоявший на камине подсвечник с тремя зажженными свечами и со словами: «Пардон, ваша честь», – трижды нажал на спусковой крючок.

Раздалось три тихих щелчка, и на третьем выстреле одна из свечей переломилась пополам. При учете игрушечности его пистолетика, стрелял Борщов, в общем, прилично. Он победоносно взглянул на Викентия. На палача, однако, это большого впечатления не произвело.

– Будем считать, что более-менее, – сказал он. С этими словами достал большущий, под стать ему самому револьвер, мигом насадил на него глушитель и, практически не целясь, выстрелил.