Лабиринт Ванзарова - Антон Чижъ

Больной лежал тихо, смежив веки, и казался невезучим, которого занесло за решетку больницы умалишенных.

– Вам знаком некий доктор Котт Николай Петрович, ваш полный тезка? – спросил Ванзаров.

Ответа не последовало.

– Ради него перешли в наш мир? Чтобы спасти его? Или его изобретение? Не успели с ним повстречаться на Сенатской площади? Почему именно там?

Глаза резко открылись.

– Не может быть… Необычно… Ну, допустим… И что же дальше?

– Доктору Котту грозит опасность?

Сказав, Ванзаров понял, что логика промахнулась. Совсем немного. Но этого было достаточно. Лицо путника скривилось усмешкой.

– А я-то думал… Эх вы, философ-полицейский… Ладно, так и быть… Только потому, что вы не похожи на других… Котт уже мертв… А его изобретение пропало… Меня это уже не касается… Тут мне делать больше нечего… Тут все кончено… Разбирайтесь сами… Впереди новая дорога… Уходите… Больше от меня ничего не услышите…

И он закрыл глаза. Будто опустил занавес.

Заглянул Успенский, напомнив, что время вышло. Ванзаров спрятал дощечку в карман и вышел в коридор. Доктор закрыл замок на три лязгнувших оборота.

– Как впечатления, Родион Георгиевич?

– Какой диагноз ему поставлен?

– Прошу простить, это относится к врачебной тайне, – ответил Успенский. – Гляжу, пациент произвел на вас глубокое впечатление.

– Необычная личность.

– О да! Займусь его изучением с большим интересом. Мой вам совет: не верьте ничему, что он рассказывает. Некоторые больные обладают своеобразным гипнотическим воздействием.

– Вы должны помнить, что я не поддаюсь гипнозу, – ответил Ванзаров. – Чиновнику сыска по должности верить не полагается. За возможность пообщаться с вашим пациентом – искренно благодарю. Множество миров – заманчивая идея.

Успенский проявил вежливый интерес:

– Что же вас привлекло?

– Если что-то не вышло в этом мире, значит, есть шанс исправить в другом. Это успокаивает, дает надежду… Остается небольшой вопрос.

– Какой же?

– Как попасть в тот мир и что делать, если встретишь там двойника. Кстати, Ориген говорил, что рай – это школа душ. Где души получают сведения о последующем и о будущем.

Промолчал доктор слишком выразительно. А санитары стояли поблизости.

Ванзаров поспешил откланяться.

25

Дежурный чиновник 3-го Казанского участка приветствовал и доложил, что сыск пуст. Господин Шереметьевский отбыл еще днем, а чиновники разошлись по важнейшим делам. А других у них не бывало.

Ванзаров поднялся на третий этаж, отворил приемное отделение, вошел в темноту большой залы, включил электрическое освещение, повесил пальто на вешалку и сел за письменный стол, задвинутый в угол у самого окна. Подозрительным образом растаяла стопка неразобранных справок, запросов, отношений, заявлений, ходатайств, поручений по розыску беглых и прочая бумажная тоска, что выливалась на сыск обильным потоком.

Неужели коллеги-чиновники проявили дружеское усердие, взвалив на себя скучнейшие обязанности? Поверить в человеколюбие было невозможно. Не иначе господин начальник распорядился. Вроде простое указание, а какое ловкое – убивает сразу двух зайцев: Ванзаров обязан испытать к Шереметьевскому благодарность, а чиновники сильнее его невзлюбить. И то, и то полезно для тонкой подковерной игры, в которой начальнику сыска не было равных.

В окне сгустилась снежная тьма Офицерской улицы. Ванзаров смотрел на падающие хлопья и не мог решить: отправиться на Садовую улицу в адресный стол и выяснить, где проживает доктор Котт? Чтобы к нему наведаться? То есть поддаться бреду больного человека. Если доктор жив, будет досадно, что не сохранил ясность ума. А если нет… Если нет, что тогда? Маловероятно. Не было сообщений о смерти этого господина. Хотя из участка могли не сразу доложить. Да и адресный стол уже закрыт.

Рассмотрев возможности, Ванзаров счел за лучшее дождаться утра. Не придет в назначенный час, будет повод искать доктора.

С одной задачкой покончено. Оставалась более сложная. На часах было девять, а это значит, что в доме брата за стол рассаживаются гости. Стул, который должен занять самый важный гость вечера, пустует. Без него нельзя начинать. Наследница фабриканта наверняка надела лучшее вечернее платье, Елизавета Федоровна сверкает декольте и брильянтами. Борис, напомаженный, в парадном фраке, нервно посматривает на часы. Все готово, чтобы жертвенный ягненок стал угощением ужина.

От этой мысли шея Ванзарова ощутила невидимую удавку. Не прийти – все равно что проявить трусость: выглядеть Подколесиным из гоголевской «Женитьбы», который сбежал от невесты в окно. Да кто сказал, что сдобная барышня его невеста? Кто так решил? Почему за него, взрослого, самостоятельного мужчину, женщины вечно принимают решения? То матушка, то теперь золовка принялась. Когда этому конец наступит?

Взбодрив себя подобным образом, Ванзаров решил отказаться от ужина. Но что делать с другим ужином? Веселая вдова антикварного торговца наверняка закатила стол. От нее нужны сведения, и ничего, кроме сведений. Ситуация будет хуже застолья, за которым Ванзарову устроят смотрины. Тут женить не станут, во всяком случае сразу. Тут натиск будет откровенный. Чувственный.

Для чего вдовушке какой-то чиновник сыска? При таком богатстве и красоте пол-Петербурга будет у ее ног. Один разумный довод: на всякий случай. Связать сладкими кандалами. Чтобы Ванзаров не захотел копаться в убийстве ее супруга. Вдруг откопает, что мадам Морозова не свидетель, а преступница. Откопать-то откопает, но будет поздно: не сможет выдвинуть обвинение, не лишившись службы. Женская ловушка ей по силам.

Бояться порочной вдовушки? Уклоняться от опасности? Не бывало такого…

Или все-таки отправиться к брату?

Клубок сомнений был разрублен стуком в дверь. Вошел дежурный чиновник, отдал послание, которое только что передал не курьер или посыльный, а какой-то кучер.

Крохотный конвертик дорогой бумаги, в каком принято рассылать визитки к праздникам или приглашения на прием. На лицевой стороне быстрым почерком написано: «Г-ну Ванзарову лично». Клапан заклеен. Пахло от конверта… Ванзаров узнал бы этот запах посреди парфюмерной лавки в Париже. Запах неповторимый, единственный, сладостный, мучительный.

Взяв с чужого стола нож для бумаг, он поддел клапан острием и, стараясь не порвать, провел по линии клея. Конвертик раскрылся. Внутри пряталась визитка. На внешней стороне бумага была пуста и чиста. На той, что скрывалась от случайного взгляда, быстрый подчерк вывел: «Жду внизу. А.».

Сунув визитку в конверт, а конверт в карман сюртука, Ванзаров схватил с вешалки пальто с шапкой, несколькими прыжками одолел лестницу.

Вьюга мела, мела во все пределы. Вьюга рыскала по улицам, проспектам, площадям. Искала кого-то в окнах, дворах, подворотнях. Заметала Петербург морозной пеленой. Офицерская была пуста. Никого – ни прохожего, ни мерзнущей фигуры. Только на той стороне улицы стояла карета. На козлах сидел возничий: пряча нос за воротником тулупа, безучастно дремал. В окошке появилось белесое пятно, сделало движение и скрылось. Ванзаров перешел улицу, распахнул дверцу, ступил на подножку, от чего карета накренилась, запрыгнул внутрь и захлопнул за собой.

В сумраке поблескивали украшения бального платья, мех шубы и серьги под газовой шалью, накинутой на сложную прическу, какая требуется для торжественного вечера. Ванзаров понимал только блеск ее глаз.

– Я сбежала с официального приема, сославшись, что разболелась голова. Муж должен был остаться, я попросила карету у знакомой дамы, чтобы добраться до дома. У меня мало времени…

– Простите мою медлительность, – сказал он, проклиная себя, что потерял драгоценные мгновения.

– Как я рада вас видеть, Родион Георгиевич.

– Взаимно, Адель Ионовна, – ответил Ванзаров, не справляясь с голосом. Горло повело себя подло, сдавило и хрипело в самый неподходящий момент.

– С нашей последней встречи прошло, кажется, два месяца, Родион Георгиевич.

– Пятьдесят дней, Адель Ионовна…

Не так давно они общались по имени. Но сейчас, не сговариваясь, будто понимая друг друга и причину, по которой должны говорить так, а не иначе, они обращались, как требуют приличия при встрече замужней дамы и мужчины, стоявшего на несколько ступенек ниже ее. Эти ступеньки социальной лестницы ему не перепрыгнуть. А ей незачем спускаться.

Поощряемый темнотой, Ванзаров смотрел на чужую женщину прямо, не отводя глаз. И не мог насмотреться. В размытых чертах она казалось настолько прекрасной, невероятной, невозможной, словно таких земных женщин нет и не может быть. Она не материальное создание из плоти и крови, она выдумка сна. Приходит в мечтах и уходит, оставляя в сердце тоску.

Словно забыв о приличиях, Адель Ионовна отвечала таким взглядом, будто обмахивала ресницами его лицо. Губы ее чуть-чуть изогнулись месяцем.

– Вы изменились, – прошептала она, продолжая гладить взглядом. – Стали почти прежним.

– Благодарю, – выдавил Ванзаров. Он мял шапку так, что вот-вот потечет сок.

– У нас мало времени, – повторила она.

– Так точно, – брякнул язык, которому не сиделось спокойно.

Волшебные глаза съедали душу. Будто что-то