Охранительная концепция права в России - Антон Васильев

В диалоге Ивана Карамазова с чертом, своей совестью, обнаруживается разлагающее влияние атеизма на человечество. Черт говорит Ивану Карамазову: «По-моему, и разрушать ничего не надо, а надо всего только разрушить в человечестве идею о Боге, вот с чего надо приняться за дело!.. Раз человечество отречется поголовно от Бога, то само собою, без антропофагии, падет все прежнее мировоззрение и, главное, вся прежняя нравственность, и наступит все новое. Люди совокупятся, чтобы взять от жизни все, что она может дать, но непременно для счастия и радости в одном только здешнем мире. Человек возвеличится духом Божеской, титанической гордости и явится человекобог. Ежечасно побеждая уже без границ природу, волею своею и наукой, человек тем самым ежечасно будет ощущать наслаждение столь высокое, что оно заменит ему все прежние упования наслаждений небесных. Всякий узнает, что он смертен весь, без воскресения, и примет свою смерть гордо и спокойно, как Бог… но так как Бога и бессмертия все-таки нет, то новому человеку позволительно стать человеко-богом, даже хотя бы одному в целом мире, и, уж конечно, в новом чине, с легким сердцем перескочить всякую прежнюю нравственную преграду прежнего раба-человека, если оно понадобится. Для Бога не существует закона! Где станет Бог – там уже место Божие! Где стану я, там сейчас же будет первой место… «все дозволено», и шабаш!»[114].

Ф.М. Достоевский один из первых среди российских традиционалистов раскрыл природу государственного наказания и пришел к выводу, что ни превентивной, ни воспитательной функции наказание, даже самое тяжкое и жестокое, не выполняет. Тюрьма, лишение свободы человека с принудительным трудом и коллективной жизнью по принуждению действительно суровые наказания, но исправление с их помощью невозможно. И статистика рецидива преступлений и в XXI в. подтверждает истинность суждений писателя, который на личном опыте, на каторге убедился в бессмысленности и неэффективности тяжких наказаний. Здесь государство лишь мстит и изолирует преступника, но не перевоспитывает его, его испорченную, потерявшую благодать душу. В интервью Председатель Верховного Суда РФ В. Лебедев в 2008 г. по поводу рецидива преступлений в России заметил: «Прошлый год характеризовался увеличением динамики поступления дел в суд по всем категориям, в том числе уголовным. Каждый четвертый совершает преступление повторно. Здесь статистика настораживающая. В судах были рассмотрены дела в отношении 1 миллиона 250 тысяч человек. И наблюдается рост рецидивной преступности, – подчеркнул Лебедев, отметив, – что рост рецидивов составляет 24 %. 26 % из рецидивистов – это те, кто были освобождены условно или условно досрочно, причем 32 % совершают преступления в период отбывания условного наказания». По данным ФСИН РФ, в 2011 г. в местах лишение свободы в России пребывало почти 900 000 человек. Цифры сами говорят за себя. Государство ничего не может противопоставить росту преступности и достичь исправления осужденных за преступления.

Ф.М. Достоевский еще в XIX в. писал о том, что осужденные на каторге не раскаивались в содеянном противозаконном деянии: «Вряд ли хоть один из них сознавался внутренне в своей беззаконности… В продолжение нескольких лет я не видал между этими людьми ни малейшего признака раскаяния, ни малейшей тягостной думы о своем преступлении и что большая часть из них внутренне считает себя совершенно правыми…». И как точно и глубоко прочувствовал великий писатель порочность государственной системы наказаний за злодеяния: «Конечно, остроги и система насильных работ не исправляют преступника; они только его наказывают и обеспечивают общество от дальнейших покушений злодея на его спокойствие. В преступнике же острог и самая усиленная каторжная работа развивают только ненависть, жажду запрещенных наслаждений и страшное легкомыслие. Но я твердо уверен, что знаменитая келейная система достигает только ложной, обманчивой, наружной цели. Она высасывает жизненный сок из человека, энервирует его душу, ослабляет ее и потом нравственно иссохшую мумию, полусумасшедшего представляет как образец исправления и раскаяния»[115].

Охранители предложили альтернативу слабой государственной системе юридического регулирования поведения людей и в особенности перевоспитания преступивших через закон собственной совести. Во главе угла должна быть христианская идея всепрощения, сострадания и братской любви. И.А. Ильин цель государственного наказания видел в воспитании здорового высоко нравственного правосознания правонарушителя. Если же правонарушитель раскаялся и принял правовой идеал, то и государственное наказание теряет для него всякий смысл и работает вхолостую. И.А. Ильин указывал: «Уголовное наказание имеет и только и может иметь одно единое назначение: принудительное воспитание правосознания. Присудить человека к наказанию значит признать, что его правосознание находится в данный момент в таком состоянии, что для него необходимо подвергнуть его обязательному, публично организованному взращиванию и укреплению; это значит признать, что он не может быть предоставлен без дальнейших мероприятий обычной нормальной жизни, свойственной человеку как самоуправляющемуся духовному центру; это значит признать, что за период времени между преступлением и судом он не сумел самостоятельно познать неправоту самовоспитания»[116].

Христианская модель исправления порочных людей должна строиться на следующих началах:

– отношение к преступнику как к несчастному, разорвавшему связь с благодатью соборного общения людей;

– сохранение братского, милосердного отношения к правонарушителю, согрешившему, нуждающемуся в перерождении правосознания;

– возможность нравственного, духовного перерождения и возрождения преступника с возвращением его в лоно церкви и общества.

В «Братьях Карамазовых» старец Зосима сравнивает государственный суд над преступником с христианским отношением к оступившемуся: «И что было бы с преступником, о Господи! Если б и христианское общество, то есть церковь отвергло его подобно тому, как отвергает и отсекает его гражданский закон? Что было бы, если б и церковь карала своим его своим отлучением тотчас же и каждый раз вослед кары государственного закона? Да выше не могло бы и быть отчаяния, по крайней мере для преступника русского, ибо русские преступники еще веруют… Но церковь, как мать нежная любящая, от деятельной кары сама устраняется, так как и без ее кары слишком больно наказан виновный государственным судом, и надо же его хоть кому-то пожалеть… кроме установленных судов, есть у нас, сверх того, еще и церковь, которая никогда не теряет общения с преступником, как с милым и все еще дорогим сыном своим, а сверх того, еще и сохраняется, хотя бы даже только мысленно, и суд церкви, теперь хотя и не деятельный, но все же живущий для будущего, хотя бы в мечте, да и преступником самим несомненно, инстинктом души его, признаваемый… если бы действительно наступил суд церкви, и во всей своей силе, то есть если бы все общество обратилось лишь в церковь, то не только суд церкви повлиял бы на исправление преступника так, как никогда не влияет ныне, но, может быть, и вправду самые преступления уменьшилось бы в невероятную долю. Да и церковь, сомнения нет, понимала бы будущего преступника и будущее преступление во многих случаях совсем иначе, чем ныне, и сумела бы возвратить отлученного, предупредить замышляющего и возродить падшего. Правда, – усмехнулся старец, – и теперь общество христианское пока еще само не готово и стоит на семи праведниках; но так как они не оскудевают, то и пребывают все же незыблемо, в ожидании своего полного преображения из общества как союза почти еще языческого во единую вселенскую и владычествующую церковь. Сие и буди, буди, хотя бы и в конце веков, ибо лишь сему предназначено свершиться!»[117].

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Томсинов В.А. История русской политической и правовой мысли X–XVIII века. – М.: Изд-во «Зерцало», 2003. С. 21.

2

Крижанич Ю. Политика. – М.: Новый Свет, 1997. С. 410–411.

3

Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия // Полное собрание законов Российской Империи. Собрание третье. Т. 1. № 350. 1881–1913.