Птички в клетках (сборник рассказов) - Виктор Притчетт

— В Канаду, говоришь? — переспросил его брат испуганным шепотом, упершись в стол худыми пальцами. Он словно не верил своим ушам. А ведь он этого ждал. — А меня оставишь одного?

— Ничего подобного, — возразил Мики. — Я сказал: едешь ты со мной? Ты меня слышал. Ну так едешь ты со мной в Канаду?

Чарли поджал губы, и в глазах его была смертельная тревога.

— Ты же знаешь, Мики, я не могу уехать.

— А что тебе мешает? Ничего с тобой нет. Ты здоров. Пенсия тебе идет, и там тебе будет не хуже, чем в своем доме. Что тебе нужно, так это уехать из этой проклятой страны. Тут только и могут жить, что старики да малые дети! — крикнул Мики.

Но Чарли смотрел в окно на горы. Уехать в огромный мир, сидеть в поезде с чужими людьми, спать с ними в одних домах, стоять дурак дураком, когда люди в чужой стране толкают тебя во все стороны, и локтями и плечами. А если нет — остаться одному без Мики, наедине с воспоминаниями.

— Ты меня не бросишь, Мики-мальчик? — выдохнул он в паническом страхе. Мики ошалел от его высокого, лихорадочного голоса, от вида его худого тела, дрожащего, как общипанная птица. Потом Чарли переменился. Голова его ушла в плечи, он весь сжался, съежился возле своего сердца, напрягся, чтобы оттолкнуть от себя мир, а в глазах заблестели подозрения, ревность, упреки — оружие острого ума.

— Это тебя учитель против меня настраивает.

Мики поднял его на смех.

— Когда мы снимали этот дом, ты не хуже меня знал, что я в сентябре уеду. — Да, он сказал правду, Чарли это знал.

Мики пошел советоваться к своему другу-учителю. Это был толстяк и выпивоха с пышной седой шевелюрой. Держался он по-актерски, любил удивить.

— Я насчет моего несчастного брата, черт его подери, — сказал Мики. — Что мне с ним делать?

— Деньги у тебя кончились, — сказал учитель и помолчал. — Ты с ним сколько лет возился. — Он опять помолчал.

— Не могу я жить на его счет.

— А ему нужно жить с тобой.

Он грозно воззрился на Мики, потом вся свирепость растаяла.

— Ничего ты не можешь сделать. Ничего решительно, — сказал он.

Мики налил еще по стакану.

Жизнь продолжалась. Солнце скользило вниз, как красавица птица, крылом вычерпывая лето. Крестьяне в полях отбрасывали длинные тени, рыбаки оставляли лодки и шли убирать хлеб. Мики было жаль покидать эту тихую красоту.

Но к больному вопросу пришлось возвращаться. Теперь они с Чарли спорили день и ночь. Иногда Чарли почти соглашался, но в последнюю минуту всегда замыкался в себе. Поскольку старые разговоры перестали его успокаивать, его верткий ум искал спасения в новых темах. Скоро Мики понял, что Чарли нарочно затягивает споры, ловко изворачивается, мучит его колебаниями, взывает к его совести. А Чарли казалось, что он добивается одного — чтобы брат до конца его понял. В благочестии своего страха он в Мики видел человека, никогда не молившегося перед его ледяными алтарями. Его надо этому научить. Так шла подспудная борьба, но однажды вечером она прорвалась наружу.

— Боже милостивый! — выкрикнул Мики, сидя с братом у зажженной лампы. — Побывал бы ты во Франции, тебе было бы о чем плакать. А в этой проклятой стране что? Трус на трусе, по лицам видно, глазеют на тебя, как овцы.

— Ах, вот как? — сказал Чарли, вцепившись в ручки кресла. — Вот о чем ты думаешь все эти годы? Ты говоришь, что я боюсь, так? Говоришь, что я трус. Ты это и думал, когда явился домой в своем мундире, как красный дьявол из ада, и притворялся, что рад меня видеть и рад побыть дома? А сам думал, что я трус, раз не служу в британской армии. Вот, значит, как?

Голос был тихий, высокий, заунывный — рассчитанный контраст с гневными выкриками Мики. Но тело тряслось. Открылась рана. Да, он трус. Он боится. Дрожит от ужаса. Но хитрый ум быстро прикрыл эту рану. Он мирный человек. Он никого не хочет убивать. Он молится великому господню покою. Поэтому он всегда избегал группировок, соглашался со всеми сторонами в спорах, не вмешивался в политику и все глубже уходил в себя. Иногда ему казалось, что единственное место в мире, где еще может приютиться великий господень покой, — это его маленькое сердце.

А что сделал Мики? В самый разгар беспорядков явился домой, разрушитель. В пять минут, несколькими словами, брошенными в кабаке и на улицах города, поколебал равновесие, которое Чарли возводил годами и наконец построил. В пять минут на Чарли появилось клеймо. Пропал "мистер Лаф, управляющий, мирный человек". Теперь он стал братом этого "чертова янки, который за англичан". Людей, у которых были братья в британской армии, подвергали бойкоту, им грозили, их даже убивали. Деревня, невинная на вид, как бело-зеленая поздравительная открытка, внезапно превращалась в ряд окон, за которыми дежурило зло. Не прошло и месяца, как он получил первое письмо с угрозой расправы.

— Это все ты, — сказал Чарли, обнаружив наконец своего врага. — Это ты во всем виноват. Если б ты не вернулся, я бы и не хворал, и не погибал заживо.

— Заврался, — сказал Мики, когда в первый раз услышал это обвинение и был не на шутку уязвлен безумием брата. — А остальные вы тут что делали? Служили господу богу, как певчие в церкви, а то стреляли из-за изгороди в какого-нибудь несчастного полицейского или выгоняли на улицу одиноких старух.

— Замолчи! — крикнул Чарли, отбиваясь от этих воспоминаний, и закрыл уши руками.

Мики бросил папиросу в камин и участливо обнял брата за плечи. Он уже стыдился того, что сказал. Но Чарли его не слушал — он вооружался против дальнейших нападок.

— Значит, я, по-твоему, трус, — сказал он. — А ведь я не уехал, когда мне грозили, и теперь не уеду. Ты думаешь, я трушу? — Тон был решительный, но за ветками, что мели по стеклу, в пространстве между холодными сентябрьскими звездами гнездились страхи.

Борьба была бесполезна, Мики собирался в дорогу, и Чарли наблюдал за ним, равнодушный и покорный, поддерживая в себе мужество новыми мыслями о брате. Этот новый образ был для него как тайное прозрение. Мики уже не был его братом. Это был Разрушитель, князь внешнего мира, властитель тьмы. Мики, удивленный неудачей своих благих намерений, попробовал действовать силой — известил владельца дома о скором отъезде. Чарли продлил контракт. Говорил он мало, собаку вообще словно не замечал, и она к нему не подходила. Когда Мики уедет, это уж будет его собственная собака. Раза два Чарли пнул ее ногой, чтобы помнила. Он перестал купаться в море.

Он останется здесь. До смерти еще много лет, успеет накупаться.

Мики в отместку стал откровенно им пренебрегать. Развлекался он теперь прямо-таки буйно. Каждый его поступок был бесшабашное прощание. Он пропадал на целые дни, а то и половину ночи. В Баллади он перепивал учителя, и тот в слезах сползал под стол, а сам он шел домой, распевая, как целая опера, и на рассвете вставал свежий как огурчик и шел стрелять уток.

— Стена ни к черту, — сказал Мики однажды в саду и стал сбрасывать камни, положенные по верху стены, тем показывая, что это уже не его владения. Целый стул расколол на дрова. Перестал стелить постель. Собрал дюжину бутылок из-под виски, выстроил в ряд в конце огорода и расстрелял, как мишени. Застрелил трех кроликов и двух из них выкинул в море. Сжег кое-что из старой одежды, разорвал свои письма и отдал вещевой мешок рыбаку, а второе ружье преподнес учителю. Он упивался бессмысленным разрушением. Чарли наблюдал за ним и молчал. Разрушитель.

Однажды вечером, когда желтое солнце пылало в лужах, оставшихся в песке после прилива, Мики набрел на Чарли.

— Ни черта, — сказал Мики, постукивая по ружью.

Но в эту минуту несколько чаек, летавших над скалами, повернули к берегу, и одна из них, большая, красивая, опередив других, сделала круг у них над головой, распустив темно-синие в тени крылья. Мики быстро поднял ружье и выстрелил, и не успело еще эхо прокатиться по скалам, как крылья повисли и птица упала, теплая и мертвая.

— Боже милостивый, Мики! — воскликнул Чарли, брезгливо отворачиваясь. — Для тебя уж нет ничего святого?

— А на черта она нужна, — ухмыльнулся Мики и подобрал птицу за крыло, которое скрипнуло и развернулось, как веер. — Пусть рыбы поужинают. — И выкинул чайку в море. Вот, мол, как он смотрит на крылья.

А потом, за неделю до отъезда, он, не подумав, нанес удар ниже пояса. Он пошел в Дилл прощаться с ребятами, и собака увязалась за ним, хотя Чарли звал ее, чтобы осталась. В Дилле был день скачек, но Мики почти все время провел в кабаках — всем рассказывал, что уезжает к себе в Канаду. Один человек, услышав это, предложил ему поменяться собаками. У него, сказал он, спаниель. Сейчас он дома, но он доставит его в следующий базарный день. Мики с восторгом согласился.

— Знаю, что доставишь, — сказал Мики. — Конечно, доставишь.

— А как же, — сказал тот. — Доставлю, и точка.

— Запад — замечательная страна, — сказал Мики. — Ну как, пьем дальше?