Серебряный воробей. Лгут тем, кого любят - Тайари Джонс

– Мама, не надо.

– Все кончено. Этим отношениям конец. Они ненормальные.

Я заснула в слезах. Какому подростку не приходилось засыпать в слезах? Проснулась с больной головой, вспомнила об утраченных мармеладках и еще поплакала. Мама постучалась в комнату в десять утра.

– Вставай, одевайся. Будем вести наблюдение.

– Нет, – ответила я, чувствуя удовлетворение от того, что отказываю. – Я никогда в жизни больше не буду вести наблюдение.

9

«Я всегда держалась правды»

Что касается дедушек и бабушек, у меня их недобор. Флоре, бунтарке, не нужна была даже дочь, что уж говорить о внучке. А маминого отца я видела каждую весну, но заговорила с ним всего однажды. Мама верила в ритуалы, так что в первую теплую субботу апреля она брала меня с собой посмотреть, как дедушка подстригает живую изгородь перед домом. Мы привыкли к тайным походам, однако наблюдение за ним было совсем другое дело. Когда мы ходили по пятам за Шорисс и ее мамой, то были возбуждены, все на нервах, как полицейские-новички. Эти приключения подхлестывали нас и оставляли после себя ощущение голода, как после плавания. Но во время ежегодных визитов к дому дедушки мы тревожились и чувствовали неуверенность. В 1986 году мама ехала к дому дедушки, не включая радио, и постукивала ногтями по краешкам зубов. Я щипала нижнюю губу так, что вскоре улыбаться стало больно.

Отношения с мамой стали напряженными с тех пор, как они с отцом запретили мне встречаться с Маркусом. Что еще хуже, Джеймс завел некий мужской разговор с глазу на глаз с отцом Маркуса, и тот совершенно перестал со мной общаться. Не знаю, о чем именно они беседовали, но почти уверена, что правда не прозвучала. Я спросила маму, не кажется ли ей, что такое поведение самую чуточку лицемерно? Она сказала, нет, находя в ситуации иронию. Между нами назрел конфликт, ощутимый и непрозрачный, как гипсокартон.

По просьбе матери я надела золотые серьги Флоры, потому что она надеялась, что дедушка поднимет взгляд от прополки сорняков и обрезки веток и увидит меня, точную копию мамы и бабушки. Она воображала, что тот остановится, посмотрит внимательнее и увидит эти золотые серьги-кольца – доказательство того, что я дочь Гвендолен. Надеялась, будто при взгляде на меня в нем на старости лет пробудится любовь и он распахнет для меня двери. Тогда я была бы словно игла, а мама – словно нитка, продетая в ее ушко.

Может, я разделяла фантазии матери. Ее желание было таким простым, честным и человеческим. Ведь каждый хочет, чтобы его любили. Каждый, кого отвергали, знает, как это больно. Каждый хоть раз в жизни хотел просто вернуться домой, заснуть в собственной постели, на подушке, пахнущей его собственными волосами.

И потом, у меня были свои фантазии. А если дедушка отвлечется от гортензий, полюбит меня и даже не вспомнит о матери? Мне было строго-настрого запрещено говорить, кто я такая. Надо было просто сказать: «Добрый день, сэр», проходя мимо. Можно было похвалить цветы, но нельзя никак намекать на то, что я ему родня. Мы же не собирались навязываться, просто создавали возможность встречи, будто слегка подталкивая судьбу.

Дедушка, Ластер Ли Абернати, был узкоплечий, седой, с такими тонкими волосами, что под ними просвечивала кожа. Он подрезал ветки садовыми ножницами, и его тонкие руки, обвитые мускулами, как веревками, сгибались и разгибались, по мере того как дедушка придавал кустарникам форму шара. Не знаю, чем этот раз отличался от предыдущих, но, когда он увидел, как я приближаюсь, прекратил деловито щелкать лезвиями и снял кепку, будто предоставляя мне шанс открыться.

– Добрый день, сэр, – поздоровалась я.

– Добрый день, – отозвался он.

– У вас очень красивый участок.

– Спасибо, – ответил дедушка, пристально глядя мне в лицо. – Куда идешь?

– Просто гуляю, – я махнула рукой в сторону Бульвар-авеню. – Ноги разминаю.

– Осторожнее, – предостерег он. – Сейчас там не самый безопасный район. Слишком далеко не заходи. Там все сидят на крэке. С ума посходили.

– Ой, я не знала.

Кустарник, разделявший нас, был подстрижен только наполовину. Одна часть была ровная и округлая, а в другой неряшливо торчали во все стороны молодые побеги и бутоны. Дедушка посмотрел на меня с прищуром.

– Давно гуляешь?

– Не очень, – ответила я. – Просто осматриваюсь.

– Ты местная?

– Нет, я из Северной Каролины.

Спонтанность лжи всегда была для меня загадкой, таким же непостижимым явлением, как гейзеры и внезапные наводнения.

– Ты шла от Центра Кинга?

Я кивнула.

– Наверняка хочешь посмотреть дом-музей, где родился Мартин Лютер Кинг? Придется вернуться. Пройди пару кварталов на восток. Его легко пропустить. Он выглядит совсем как остальные дома. Но ты его осмотри. Я слышал, там проводят экскурсии.

– Вы никогда в нем не бывали?

– Не было нужды, – ответил дедушка.

– Спасибо, сэр.

– Прошу прощения, что я в таком неопрятном виде, – извинился он. – Просто вышел поработать в саду и не знал, что кого-то встречу.

Я прижала ладонь к щеке и почувствовала, что улыбаюсь.

– А вы не узнаете меня?

– Нет, мэм, – ответил он. – Никогда прежде вас не видел.

– Я дочь Гвен.

– Не знаю никакой Гвен, – нахмурился дедушка. – Я знал ее когда-то давно, но совершенно порвал с ней отношения. Не знаю даже, что сказал бы ей. Все давно кончено.

– Вовсе нет, – возразила я. – Я могу за ней сбегать.

– Нет, – ответил дедушка. – Не надо. Ты хорошенькая девушка. Похоже, она хорошо тебя воспитала. Не загуби свою жизнь, как мама.

– Не хотите, чтобы я ее привела?

– Не-а, – мотнул он головой. – Моя жизнь меня устраивает. Погоди-ка.

Дедушка развернулся и пошел к домику. Когда за его спиной щелкнул замок, я провела рукой по подстриженному кустарнику, позволяя только что срезанным стеблям слегка уколоть пальцы. Я представила, как мама сидит в машине и поглядывает на часы. Может, даже пойдет меня искать.

Наконец дедушка вышел из дома, а следом за ним – женщина с извивающимся на руках карапузом. Она была старше меня, но моложе мамы. На кудряшках, убранных под серебристые заколки, остались вмятины от крепления бигуди.

– Что такое, Ластер? – спросила она.

– Я хочу, чтобы ты рассказала этой юной леди, как пройти в Центр Кинга. Она заблудилась, а ты знаешь, я становлюсь забывчивым.

– Не замечала за тобой забывчивости, – ответила девушка тоном, который отчасти был похож на тон дочки, разговаривающей с папой, но лишь отчасти.

Женщина устроила вертящегося малыша на другом бедре. Малыш (мальчик) был пухлый, с сияющим лицом. Он мне агукнул.

– Вы только посмотрите на него, – умилилась молодая мама. – Уже флиртует.

– Давай я