Мотылек - Поппи Адамс

– Время пришло! – с видом чародея заметил отец. – Но крушинницы прилетят только после десяти часов.

Незадолго до десятичасового выпуска новостей по радио мы обмазали патокой шесть или семь лип вокруг подъездной дорожки, а когда выпуск закончился, мы обнаружили на стволах четырнадцать самок желтой крушинницы – двух беременных и двенадцать неоплодотворенных.

Последние были особенно важны для нас. После того как мы собрали мотыльков, я по очереди выдавила содержимое их брюшков, получив наиболее мощный афродизиак, известный в природе. Самцы слетаются на него с расстояния до пяти миль, даже если он находится в закрытом задымленном помещении, распложенном против ветра. С помощью этого сильнейшего средства мы собирались убедить всех самцов крушинницы в юго-западной части Дорсета прилететь к нам и принять участие в нашем эксперименте.

Вместе со световыми ловушками, расставленными вдоль живых изгородей из боярышника, мы развесили емкости с запахом неоплодотворенных самок и принялись собирать крушинниц в окрестностях нашего дома. Каждую ночь их прилетало несколько сотен, так что на следующий день мне приходилось выполнять трудоемкую работу по их усыплению и определению их пола. Затем я умерщвляла газом самцов, откладывала беременных самок для дальнейшего разведения мотыльков, а неоплодотворенных самок пускала на приготовление новой приманки. Все это напоминало военную операцию – массовое уничтожение местной популяции крушинниц. В то длинное, пропитанное вкусом смерти лето я от рассвета до заката неделями напролет только и делала, что отделяла мотыльков, подлежащих немедленному убийству в газовой камере, от тех, которые могли принести нам больше пользы живыми.

В то лето дел у нас с Клайвом было столько, что после небольшого перерыва на ужин в семь часов мы затем работали до глубокой ночи. Наступившая осень принесла с собой новые трудности – туман почему-то никак не хотел рассеиваться, и долина Балбарроу весь день была погружена в полутьму. Теперь, оглядываясь в прошлое, я вижу, как меня постепенно затягивала нездоровая одержимость отца работой, но, хотите верьте хотите нет, я не чувствую себя виноватой в бедах, которые начались после этого.

Как-то в начале осени мы с Клайвом в поте лица занимались умерщвлением и подсчетом второго поколения крушинниц, пойманных в предыдущую ночь. Это был лучший улов за весь год – ловушка вся переливалась радужным желтым цветом, и создавалось впечатление, что мы изловили какое-то небесное существо, извивающееся в банке в напрасных попытках вырваться. Вне себя от радости, мы решили показать свою добычу – более двух тысяч мотыльков – маме. И тут я, к своему стыду, осознала, что мы не видели ее вот уже два дня.

Мы отправились на поиски Мод и обнаружили ее в библиотеке. Она весело поприветствовала нас, сообщив, что перебралась сюда. В комнате стояла вонь. Обычный запах старых книг и оливкового масла вытеснил смрад подгорелых тостов, несвежего дыхания и чистого спирта. Мод лежала на полу перед диваном, подперев рукой голову, а ее обычно ухоженные волосы были всклокоченными и грязными. Вокруг валялись самые разные книги вперемешку, с номерами журнала «Идеальный дом», который мама выписывала. Неподалеку от нее стояли две тарелки, на которых остались одни крошки, и кружка с йогуртом, а также лежала коробка с печеньем «Кит-кэт». Пол библиотеки был усеян письмами от Виви, а также лакированными бутылями из тыквы, обычно стоявшими на подносе на подоконнике. Под окном на боку лежал пылесос – казалось, он вырвался из своего шкафа, решив помочь, но, заметив эту жуткую картину, от ужаса свалился с ног. Я насчитала пять бутылок хереса «Гарвис», от пустой до початой, и семь стаканов. Часы показывали половину одиннадцатого утра.

– Вы что, научились делать моль? – усмехнулась мама.

Сделав круглые глаза, Клайв вышел из библиотеки.

Я была потрясена.

– Пока еще нет, мама, – проговорила я, не в силах скрыть свой ужас при виде того состояния, в которое пришли она и комната, а также собственного эгоизма, не позволившего мне увидеть, что с ней стало. На меня нахлынула неодолимая волна из чувства вины, любви, стыда и раскаяния.

– Мама, прости меня! – воскликнула я, опускаясь на колени и обнимая ее. – Пожалуйста, прости!

По моим щекам потекли слезы. Я крепко прижала ее к себе и почувствовала, как она чуть напряглась, – словно такая смена ролей показалась ей неестественной.

– Дорогая, и за что же я должна тебя простить? – захихикала она, уперев подбородок мне в плечо. – Поверь, мне начхать, что вы так и не открыли божественную тайну моли. И всегда было начхать, – шепотом добавила с серьезным видом. – Только не говори своему папочке.

Тут ее ладонь соскользнула с подбородка. Она ударилась головой об пол и радостно засмеялась, глядя в потолок.

– Не скажу, – заверила я ее, выпрямляясь. – Но что же здесь случилось? – Я обвела комнату рукой.

– Где?

– В библиотеке. А еще ты валяешься на полу, и…

– Дорогая, ты про беспорядок? – проговорила мама, лежа на спине и вытянув руки. – Не тревожься на этот счет – так, немного пыли, мусора и… В общем, мы в любую минуту можем убрать все это.

Она стала что-то напевать. Было очевидно, что она совершенно не контролирует себя. Было бесполезно пытаться донести до нее свои мысли и чувства. И какое потрясение испытала бы настоящая Мод, если бы мы с ней сейчас зашли в эту комнату и обнаружили нынешнюю Мод в том виде, в котором она сейчас пребывала! Подумать только, Мод, одна из самых уважаемых женщин в деревне… Меня пронзила мысль, что в этом отчасти и моя вина. «Настоящая Мод» была убеждена, что я никогда не допустила бы подобного. Она знала, что я буду следить за ней, что я не пущу зло в нашу жизнь. Я подвела ее – а ведь она всегда помогала мне, как могла! Я предала ее, слишком увлекшись своей работой и своей жизнью, потеряв счет времени и пропустив нечто намного более важное.

– Дорогая, который час? – спросила мама, сев на пол.

Ставни были закрыты, и с того места, где лежала Мод, невозможно было определить ни время суток, ни даже время года. Мама оказалась в каком-то своем мире, где времени просто не существовало.

Я посмотрела на наручные часы:

– Ровно половина одиннадцатого.

Затем я подошла к окну, открыла ставни и добавила: – Утра.

То, что произошло затем, стало для меня громом среди ясного неба.

– Вирджиния, что ты хочешь этим сказать? – долетел из-за моей спины злой мамин голос. – Что ты хочешь сказать этим «утра»?

Я медленно повернулась. Я собралась было ответить, что ничего этим не хочу сказать, но из моего открытого рта не вылетело ни слова.

– «Утра», – повторила она нарочито слабым голосом. – Не смей глядеть на меня свысока, девочка моя! Слышишь? Я не потерплю от тебя такого поведения. Ты поняла?

Мама сорвалась на крик. Я увидела, что она сидит, прислонившись спиной к дивану.

– Ну-ка, смотри на меня, – приказала она и уставилась мне прямо в глаза.

Мне стало страшно: я никогда еще не видела ее такой. Ее широко раскрытые глаза сверкали каким-то безумным блеском. Направив на меня палец, она продолжала:

– Ты можешь думать, что стала большой и умной, потому что теперь работаешь вместе с папочкой, что мир вращается только благодаря тебе, но на самом деле, Джинни, девочка моя… – ее голос понизился, однако угроза не исчезла из него, а палец по-прежнему был наставлен на меня, – …тебе еще очень многому надо научиться, черт возьми, и если я еще хоть когда-нибудь услышу, как ты разговариваешь со мной в таком тоне… Мне плевать, кем ты меня считаешь и кем ты считаешь себя, но ты будешь уважать меня, потому что я твоя мать, поняла? Поняла, я спрашиваю? – повторила она, вновь сорвавшись на крик.

11

Артур и каннибалы

Я прервала работу и посвятила остаток дня уходу за мамой и уборке в доме. После ужина позвонила Виви. Мама крепко спала там, где я ее оставила, – на диване в библиотеке, закутанная в одеяло. Мне пришло в голову, что будь Виви дома, она никогда бы не позволила Мод дойти до такого. Она устранила бы проблему в зародыше: просто взяла бы маму за плечи, хорошенько встряхнула и велела бы ей взять себя в руки. Именно так и должна вести себя в подобных обстоятельствах хорошая дочь.

Виви что-то говорила, но я ее не слушала. Как я могла проглядеть очевидные признаки того, что Мод начала слишком много пить? Наверное, меня ослепили собственные честолюбивые замыслы. Нас с отцом вполне устраивало то, что в это лето нас оставили в покое, не мешая нашей работе.

Я вспомнила обещание, которое как-то дала маме после смерти Виры. Она заставила меня поклясться, что я ни в коем случае не позволю ей умереть такой смертью, как наша экономка, и, если нужно, даже буду для этого бить ее по голове. Она сказала: «Джинни, я хочу умереть быстро и достойно. Пожалуйста, запомни это». Я не сомневалась, что достойно Мод хотела бы не только умереть, но и жить – иначе говоря, я не сдержала своего обещания.