Джимми Хиггинс - Эптон Синклер

— Как это, интересно, ты их заработала? — спросил Джимми.

— Как? Молчала — вот как. А ты разве что-нибудь делал?

Ей нужно это сокровище — она должна обеспечить детей, на тот случай если с их отцом-пропагандистом что-нибудь случится. В конце концов отец-пропагандист уступил жене, и Лиззи решила хранить деньги по старинному женскому способу. Она положила десять хрустящих билетов в тряпицу, обернула этой повязкой себе правую ногу, зашила ее двумя-тремя стежками, а поверх надела чулок. Это приспособление можно было не снимать ни днем, ни ночью, ни зимой, ни летом,— словом, никогда не разлучаться с ним. Это был ходячий банк, причем банк, не подверженный панике и кризису. И ощущение, что эти двести долларов находятся все время неотлучно при ней, как бы растекалось по всему ее телу, согревая сердце, наполняя восторгом ум и даже способствуя работе печени и желудка.

II

Вскоре, однако, превратности судьбы заставили Джимми даже порадоваться тому, что женской натуре свойствен консерватизм. Пока гигантское 'наступление англичан тонуло в крови и осенней грязи на Сомме, а русское наступление захлебывалось под Львовом, Джон Каттер убрал в погреб последние бочки с яблоками, обмолотил последние початки кукурузы и отвез на рынок последний воз тыкв. Однажды вечером в субботу, после того как с поля воротились коровы, мокрые, дымящиеся от ноябрьского дождя, хозяин предупредил своего батрака, что тот ему скоро будет не нужен — он в состоянии держать подручного только до конца месяца. Джимми уставился на него в изумлении—он думал, что место останется за ним навсегда: он ведь научился делу, да и потом за все лето не получил ни одного серьезного замечания от хозяина.

— Работа-то окончена,— пояснил Каттер.— Может, ты думаешь, я буду платить тебе за то, чтобы ты сидел сложа руки? Вот придет весна, тогда приходи — охотно тебя возьму.

— А что же мне пока-то делать? — Джимми смотрел на него с яростью, чувствуя, как в груди у него снова вскипает ненависть к гнусной системе прибылей. Сколько хлеба и всякого добра помог он вырастить и собрать, а ему не достанется ни фунта!

— Знаю я, кого тебе надо,— огрызнулся он,— дрессированного медведя! Чтобы он все лето работал на тебя, а зимой лапу сосал!

Не только это разозлило Джимми,— дело было еще в том, что хозяину здорово повезло: рядом прокладывали железнодорожную ветку к громадному заводу взрывчатых веществ, который строился за городом, и Каттер получил полную стоимость своей закладной за узкую полоску земли, на которой росло несколько деревьев и больше ничего. Джимми ( присутствовал при совершении сделки и даже вставил в разговор два-три полезных замечания о ценности «строевого леса», но не получил за это от хозяина ни цента. Ему пришлось довольствоваться предложением за пять долларов в месяц снять на зиму домик, где он жил, и устроиться работать на укладке железнодорожного полотна. Дождь, снег, бураны — ничто не могло остановить постройку дороги. Работали в три смены, круглые сутки. Еще бы! Ведь половина мира жадно требовала средств самоуничтожения, а другая половина должна была трудиться, не разгибая спины, чтобы доставлять эти средства. Так по крайней мере представлялось все это Джимми Хиггинсу. Эта чертова война его просто преследует, и что он ей дался? Убежал от нее в деревню, поселился с семьей на глухой, запущенной ферме, подальше от города. И вдруг явилась целая орава этих «даго»[8] с кирками и лопатами. Они перенесли в сторону курятник, где Лиззи держала одиннадцать кур и петуха, и хлев, где у них откармливался поросенок, а через два дня огромная машина, пыхтя, ползла по полотну, хватала рельсы и шпалы с шедшей за нею платформы, перекидывала их вперед, укладывала перед собой и катилась дальше. Железная дорога как бы сама собой ползла вглубь страны, и скоро позади домика Хиггинсов с грохотом и лязгом понеслись товарные поезда, доставлявшие цемент, песок, рифленое железо для стен и крыш. А немного подальше, на пустыре в две квадратных мили, уже прокладывались железнодорожные ветки и строились приземистые домики на большом расстоянии друг от друга. Через несколько месяцев вся семья просыпалась по ночам от грохота колес и с замиранием сердца прислушивалась: поезд шел с завода взрывчатых веществ, до верху груженный тринитротолуолом или каким-нибудь другим трудно произносимым веществом, служащим для убийства и разрушения. Вот какую судьбу уготовил капитализм страстному антимилитаристу, пропагандисту международного братства

III

Время от времени Джимми заходил в свою организацию — уплатить членские взносы; и потом ему было необходимо хоть иногда отвести душу — послушать выступления против войны. Перед самым рождеством президент Соединенных Штатов обратился с посланием ко всем воюющим странам, убеждая их положить конец распре; он сказал, что в смысле причиненного человечеству зла обе воюющие стороны вполне стоят друг друга, и прямо заявил, что Америка не желает иметь ничего общего с этой борьбой. Само собой разумеется, это послание доставило глубокое удовлетворение членам лисвиллской организации: ведь об этом они твердят уже, слава богу, два года и четыре месяца! Вот не думали они, что президент капиталистического государства разделяет их точку зрения. Но раз так, случай нельзя было упускать, надо было использовать его до конца, и социалисты потребовали от президента капиталистического государства пойти дальше: подкрепить свои слова делом. Если воюющие стороны не хотят мириться, то пусть по крайней мере Америка омоет последнее пятно со своей совести — объявит эмбарго и перестанет снабжать Европу средствами самоуничтожения!

Однако по совершенно непонятной для Джимми причине этот самый президент капиталистического государства не сделал никакого дальнейшего шага; а время шло, и в конце января вдруг грянул гром: германское правительство объявило, что, начиная с завтрашнего дня, оно отменяет соглашение об осмотре торговых пароходов и объявляет беспощадную войну всем без исключения судам, плавающим в запретных водах.

Когда Джимми пришел через несколько дней на очередное собрание, в зале царило небывалое возбуждение. Президент выступил перед конгрессом с речью, призывающей к войне. Немцы и австрийцы, члены организации, были вне себя от ярости: они потрясали кулаками и кричали о неслыханном вероломстве — нападении на их отечество. Свежий номер «Уоркера» был полон резких протестов, и немцы вкупе с пацифистами требовали, чтобы организация начала движение за всеобщую забастовку трудящихся. Уличные митинги возобновились еще раньше: с тех пор как забастовка на заводе «Эмпайр» прекратилась, у полиции, естественно, не было предлога срывать их. Теперь крайние левые хотели, чтобы ораторы выступали против войны чуть ли не на каждом углу, чтобы антивоенные листовки подсовывались под дверь каждого дома. Они готовы были немедленно приступить к сбору денег и посвятить себя этой деятельности.

Но тут явственно обозначилась трещина, разделявшая партию: выступил Норвуд.

— Если Америка падет ниц перед наглой декларацией германского правительства, она поставит под угрозу все, что дорого свободному человеку. Голод выведет Англию из строя, погибнет британское морское могущество — оплот свободного правления во всем мире.

Буря выкриков и насмешек помешала Норвуду продолжать.

— Хороша свобода в Ирландии! — крикнула товарищ Мэри Аллен.

— А в Индии! А в Египте! — рявкнул товарищ Кельн, стеклодув. И как рявкнул! Недаром его могучие легкие целых двадцать лет тренировались ради такого случая.

В зале засмеялись: человек, называющий себя социалистом, выступает в защиту британских броненосцев! Но товарищ Геррити, председатель, застучал молотком, требуя, чтобы собрание шло по всем правилам: все имеют право высказываться свободно. Итак, Норвуд продолжал. Он, конечно, понимает, что совершенного правительства вообще не существует, но есть правительства лучше, а есть хуже. Нравится это слушателям или нет, однако исторически доказано, что свобода, которой уже добилось человечество в Англии, Канаде, Австралии, Новой Зеландии и Соединенных Штатах, опиралась до сих пор именно на мощь британского военного флота. Если флот этот пойдет ко дну, всем свободным странам придется создавать военную мощь во много раз большую, чем теперешняя. Иными словами, если при нынешнем критическом положении Америка не будет соблюдать традиционных обычаев морской торговли, результат может получиться один, и только один: ближайшие тридцать лет Америке придется тратить все свои силы на подготовку к борьбе, к схватке не на живот, а на смерть с германским империализмом. И если мы не хотим этого, мы должны воевать теперь.

— Так сами и воюйте!—заорал товарищ Шнейдер, пивовар, и лицо его стало таким багровым, каким оно еще ни разу не бывало за всю историю лисвиллской организации.