Нить - Виктория Хислоп

– Она не ждет меня дома. Она не знает, где я живу. Я уже давным-давно не видела ее.

Старик смотрел непонимающе.

– Мы жили в Смирне, – пояснила Катерина. – И я там потерялась.

Дальше можно было не рассказывать. Всему миру уже было известно о разгроме Смирны и о том, чем это обернулось для ее жителей.

– Что бы ни случилось, я не брошу ее искать, – добавила Катерина.

От этой детской веры в лучшее у галантерейщика сжалось сердце. Девочка и не знает, какой большой и суматошный этот город, не понимает, какая путаница началась, когда сюда хлынули новые люди. Он не знал, что сказать. Не хотелось разочаровывать малышку, но и ложных надежд подавать тоже не хотелось.

Словно для того, чтобы скрыть свой страх за нее, он бодро проговорил:

– Ну, тогда расскажи мне, как она выглядит, и если похожая женщина зайдет ко мне, я дам ей твой адрес.

Неторопливо и скрупулезно Катерина продиктовала имена и приметы матери с сестренкой и смотрела, как старик записывает:

– Зения Сарафоглу, волосы темные, глаза карие, с маленькой девочкой по имени Артемида.

Рукав у Катерины чуть-чуть задрался, и владелец магазина заметил шрам у нее на руке. Ему стало еще больше жаль девочку. Имя у матери не такое уж редкое, и найти ее надежды мало. Остается хоть что-то хорошее сделать для малышки. То, как она обрадовалась этим куцым ленточкам, глубоко тронуло его.

– Я тебе обещаю, что буду следить, не придет ли сюда твоя мама, а ты забегай за новыми ленточками когда захочешь. Идет?

Катерина разулыбалась от уха до уха и на минутку отвлеклась от своей задачи – найти маму.

– Спасибо, – сказала она. – Кстати, меня зовут Катерина.

– А меня – кириос Алатзас.

Катерина вернулась на улицу Ирини, Евгения даже не успела ее хватиться. Софию Димитрий учил каким-то трюкам с обручем, Мария сидела дома, а сама Евгения все еще была занята разговором с соседками. К ним подошли еще какие-то женщины.

Следующие несколько дней Катерина, в сопровождении кого-нибудь из близнецов или обеих сразу, посвятила еще более усердным поискам. Заглядывала в двери церквей, мечетей, синагог, многие из которых выгорели во время пожара 1917 года. В иных до сих пор жили беженцы.

Улицы в Салониках были усажены деревьями, чтобы можно было укрыться в тени от палящего летнего солнца. Теперь стволы превратились в доски объявлений для беженцев, отчаянно пытающихся разыскать своих родных. Сама Катерина не могла разобрать имена, их читали ей Мария и София. Имя у мамы было довольно распространенное, и Катеринино сердце замирало по сто раз на дню, но, когда девочки дочитывали фамилию, падало, утратив надежду.

Три девочки все смелее исследовали город и стали уходить с запутанных узких улочек старых кварталов к коммерческому центру. По пути им попадались то благоухающий цветочный рынок, то ручные тележки, которые катили сюда за много километров с пригородных ферм сами фермеры и их жены. Укрывшись от солнца в тени собственных тележек, они поджидали тех, кто захочет купить их помидоры, дыни, картошку и баклажаны.

Подходя к великолепному зданию в неоклассическом стиле, где расположился крупнейший в Салониках банк, они знали, что до моря уже совсем близко. Катерина любила сидеть на берегу, свесив ноги – так, чтобы они почти касались воды, любила смотреть на нее – так, чтобы глаза на минуту теряли фокус и видно было, только как пляшут на поверхности солнечные зайчики. Через несколько минут близнецы начинали тянуть ее за руки – каждая со своей стороны, – чтобы поднять на ноги и утащить домой.

– Идем, Катерина! Нам пора! Мама будет беспокоиться!

На самом же деле Евгения знала, что они не заблудятся, и была только рада немного от них отдохнуть. Близнецам просто хотелось пойти полюбоваться своим любимым зрелищем – универсальным магазином. Его витрины были словно бесплатный захватывающий кинофильм. Это был один из первых подобных магазинов в городе, и владелец находчиво разложил напоказ сразу все – от платьев и туфель до стеклянной посуды и фарфора. Девочкам этот магазин казался настоящим дворцом – в такие, должно быть, ходят за покупками принцессы. Они смотрели на женщин с красивыми прическами, на нарядно одетых детей, входящих в двери, и мечтали.

Вскоре они уже примелькались там, но все равно владельцы магазина каждый раз улыбались, завидев их: необычайное сходство близнецов и то, как они, словно в зеркале, повторяли каждый жест друг друга, зачаровывало всех. Со своими длинными косичками девочки были похожи на тряпичных кукол. Казалось, даже чулки у них морщатся одинаково – складка в складку, и носки башмаков оббиты совершенно идентично.

Почти каждый день, выходя на улицу, девочки встречали Димитрия и Элиаса. Иногда они пытались играть в тавли, иногда гоняли мяч. А однажды девочки увидели Димитрия одного, с хулахупом.

– Где же твой друг? – спросила Катерина.

– Не знаю.

– А братья и сестры у тебя есть?

– Нет.

– А отец? У меня вот нет отца.

– Да, отец есть. Но он работает, строит новый склад для товаров и еще новый дом для нас.

Мальчик объяснил, что его отец заново перестраивает дом у моря и что когда-нибудь они переедут туда.

Катерина слушала с круглыми от удивления глазами. Они с близнецами, бывало, засматривались на дома у моря и думали, кто же там живет – уж не королевская ли семья? Так вот почему Димитрий так непохож на всех остальных детей на улице! Три девочки часто хихикали, когда видели его – в отглаженных брючках, в белоснежной рубашке. Иногда только колени оказывались запачканными, но все остальное так и сияло чистотой. Даже друг Элиас иной раз над ним подтрунивал. Саул Морено старался следить за тем, чтобы сыновья всегда были аккуратно одеты – плохая реклама была бы его швейному бизнесу, если бы его собственные дети не щеголяли в нарядных костюмах, – но даже если с утра они выходили при полном параде, то к обеду уже выглядели оборванцами.

– Мы иногда ходим посмотреть на корабли, – сказала Катерина, – сами, одни. Хочешь с нами?

Димитрий слышал, как его отец говорил об этих «новых» греках, и знал: он против того, чтобы сын с ними сближался. В разговоре проскальзывали слова «просфигес» (беженцы) и «малоазиаты» – люди из Малой Азии, и говорилось все это недобрым тоном. Хуже всего, по мнению Димитрия, было то, что они «крещенные в йогурте», – это ему казалось крайне негигиеничным обычаем. Только много лет спустя он узнает, что это просто уничижительное определение для христиан, прибывших в Грецию в порядке обмена населением. А сейчас, стоя совсем рядом с девочкой, он подумал только, что ничем таким от нее не пахнет. Должно быть, отец ошибся. Эти новенькие девочки, кажется, совсем такие же, как те, что ходят с ним в одну школу, только очень уж грязные и оборванные.

Димитрий был не прочь побродить по городу вместе с Катериной, но его мать волновали два соображения. В последние месяцы ею овладел сильный и необъяснимый страх перед городом. На улице Ирини она чувствовала себя в безопасности, но стоило только дойти до конца этой мощеной дороги, как ее охватывал ужас. Павлина убедила ее, что сыну этих чувств лучше не показывать.

Другой причиной, почему Ольге не хотелось, чтобы Димитрий уходил далеко, было то, что к ним мог зайти его отец. Обычно он бывал дома дважды в неделю, хотя никогда не гостил подолгу. Димитрий понимал: потому-то ему и приходится всегда быть таким чистеньким, потому мама и заставляет каждый день надевать свежую рубашку, и умываться приходится каждое утро и каждый вечер, и ногти чистить. Все это было «на всякий случай».

Когда Константинос Комнинос изредка появлялся на улице Ирини, у него всегда было тут два дела. По вечерам он заходил перекинуться парой слов с Саулом Морено – одним из множества еврейских портных, покупавших его ткани. Но главной целью было проверить, как дела у сына. Отец осматривал отпрыска с головы до ног, а раз даже за ухо потянул, чтобы посмотреть, чисто ли оно вымыто.

Однажды Константинос появился дома по другому поводу. Димитрия отправили наверх, и он сидел там на своей узкой кровати и слушал, что происходит внизу. Тишину вдруг прорезал какой-то незнакомый звук. Плач взрослой женщины. Димитрий выбрался на верхнюю площадку лестницы и прислушался.

Это было похоже на две мелодии фортепиано: правая рука – мамин плач, левая – голос отца. Они переплетались, но ни одна не перекрывала другую – обе слышались с одинаковой громкостью. Многих слов Димитрий не понимал или не мог разобрать, но некоторые были ему знакомы. Среди них – «Смирна» и «Малая Азия».

Плач матери заставил его спуститься по лестнице. Отец сидел напротив Ольги и читал вслух что-то из газеты. Увидев сына, появившегося внизу, он остановился.