Три полуграции, или Немного о любви в конце тысячелетия - Екатерина Вильмонт

Тата в задумчивости бродила по квартире. Машинально открыла стенной шкаф, и оттуда на нее вывалилась груда неглаженого белья. Гладить она ненавидела, но что же делать, откладывать больше нельзя. Она с проклятиями достала гладильную доску и поставила ее в комнате напротив телевизора. Когда на экране что-то мелькает, водить утюгом не так противно. Через пять минут должен был начаться какой-то фильм, вот и отлично. Тата принесла в комнату гору белья, налила воду в утюг, и, пока он нагревался, уставилась на экран. Поползли титры «По мотивам повести Валерии Жихаревой». Ну нет, это я смотреть не желаю! Она тут же переключилась на другую программу. И вдруг ее словно что-то ударило. Жихарева! Ведь это именно Жихарева рекомендовала Гущина! Вот, наверное, что мне подспудно мешает. У меня на нее аллергия… Но как странно, что Гущин сам в разговоре со мной ни разу о ней не обмолвился. Даже не упомянул о знакомстве с такой известной писательницей… А может, он с нею и не знаком? Может, кто-то просто передал ей рукопись молодого автора, она сочла ее талантливой и рекомендовала Олегу? Что ж, вполне возможно. Но Олегу-то Гущин об этом сказал? Или не он, а сама Жихарева? Очень странно… Надо спросить Олега… Но я не доживу до понедельника.

И словно в ответ на ее мысли, Олег Степанович сам ей позвонил:

– Привет, Наталья! Что делаешь?

– Глажу.

– А я, знаешь ли, хотел тебя поблагодарить.

– За что?

– За тетю Лену. Она так здорово у меня убрала, совсем другое дело.

– Олег, я как раз собиралась тебе звонить…

– Еще куда-то в гости пригласить решила? Или к себе?

– Нет, у меня тут другое… Гущин принес рукопись второго романа. Он тоже очень хорош, вот я и подумала: а не выпустить ли сразу два, как ты думаешь?

– Неплохо бы, только надо еще с Кузоватовым поговорить, ты ж его знаешь… Но я сперва хочу сам посмотреть. Хотя твоя рекомендация сама за себя говорит.

– Олег, у меня еще вопрос… Он первый раз сам тебе рукопись принес?

– Ну да, а что?

– Ты говорил, его вроде бы Жихарева рекомендовала?

– Да.

– А в какой форме?

– Не понял.

– Ну я хочу спросить… Она что, письменно его рекомендовала или как?

– Или как. Она позвонила и очень настойчиво советовала поговорить с молодым человеком, который принесет весьма талантливую вещь. А почему тебя это интересует, я что-то не пойму.

– Буду с тобой откровенна. Ты же знаешь, как я «обожаю» Валерию Семеновну.

– Это к делу не относится. Ты же сама утверждаешь, что Гущин талантливый…

– Да, конечно, но что-то меня в нем настораживает, вот я и решила просто в самой себе разобраться, не связана ли эта настороженность с моим отношением к Жихаревой.

– Ну, Наталья, это уж чересчур, какие-то бабьи глупости, даже не ожидал от тебя… Какая, к черту, разница, кто его рекомендовал, если книга талантливая и будет иметь успех?

– Тоже верно.

– И кончай ты эти интеллигентские самокопания, они до добра не доведут… Или… Постой-постой, а он, часом, за тобой не приударил?

– Да бог с тобой, Олег! – вдруг покраснела Тата и порадовалась, что видеотелефонов еще нет. – Я ему в матери гожусь!

– А то я уж подумал…

Она могла бы поклясться, что в голосе главного редактора прозвучала явная ревность. Еще только этого не хватало!

– Наталья, а что ты завтра делаешь, может, сходим в театр?

– Нет, Олег, я завтра не могу, я обещала дочке… – испуганно залепетала Тата. – Ну ладно, ты там не скучай! – И поспешила повесить трубку.

Бедолага Олег, видно, ему так тоскливо, что он хватается за меня как за соломинку. Ничего хорошего из этого выйти не может. Только испортятся наши прекрасные дружеские отношения. И ведь его зовут не Пашей…

Всю субботу Соня пролежала на диване лицом к стене. Благо мама куда-то исчезла и можно было свободно упиваться своим горем и безмерно себя жалеть. Но под вечер позвонила Антонина Михайловна и по голосу Сони поняла, что та в растрепанных чувствах.

– Киснешь?

– Кисну, да.

– Не надоело?

– Пока нет.

– Сонечка, ну не стоит он того, мать его за ногу!

– Да я не из-за него…

– Знаю, знаю, из-за своей пропащей жизни. Ну и как ты киснешь? Лежишь на диване и льешь слезы? Очень продуктивное занятие!

– Тетя Тоня, а что вы предлагаете?

– Да пока ничего. А где мать?

– Я не знаю, она утром что-то невразумительное сказала…

– Да ты небось и не слушала, упоенная своим горем.

– Наверное, да… Кстати, тетя Тоня, спасибо вам за подарки!

– Скажи-ка мне, душа-девица, Берта скоро вернется?

– Понятия не имею.

– А что, если я к тебе зайду, я тут неподалеку. Примешь?

– Господи, я так рада!

– Вот и отлично. Даю полчаса, чтобы привела себя в божеский вид.

Соня бросилась в ванную, умылась, переоделась и к приходу Антонины Михайловны и в самом деле была уже похожа на человека.

– Сонька, ну что за так твою мать, краше в гроб кладут! – воскликнула Антонина Михайловна. – Никуда это не годится. А что, Берта не объявлялась?

– Нет. Она вам нужна?

– Наоборот, она мне сейчас совсем даже не нужна, – почему-то перешла на шепот пожилая дама. – Я как раз хочу поговорить с тобой без нее.

– Господи, – перепугалась Соня, – вы что-то знаете о маме? Она больна, да?

– Нет, ты совсем сдурела! Я что, по-твоему, явилась сюда сообщить, что твоя мама умирать собралась? Боже упаси! Ничего такого, слава богу, нет. Я хочу поговорить о тебе. Сонька, так жить нельзя! Я обожаю Берту, но она тебя схавала! Она твою жизнь, можно сказать, заела – и все от бешеной любви к единственной дочке. А у тебя не хватает ума или сил ей сопротивляться.

– Я сопротивляюсь… – не слишком уверенно возразила Соня.

– Ты? Я видела твой протест! Этого пьяного субъекта, мать его за ногу! Это, моя милая, не протест, это соломинка, за которую ты хваталась, чтобы не захлебнуться в материнской любви. Я сама мать и знаю, что такое любить свое чадо, но меру-то во всем нужно соблюдать. И я вот что хочу тебе предложить… А рюмашка у тебя найдется?

– Найдется, найдется, – обрадовалась Соня. Ее угнетал этот разговор.

– А ты со мной дернешь?

– Могу.

Они уселись на кухне. Соня достала из холодильника какие-то баночки, мисочки, но тетя Тоня распорядилась:

– Никакой жратвы не надо, только хлебца черненького и соленых огурчиков. Под это дело самая задушевная беседа получается, а нам с тобой это очень надо сейчас… Ну давай, Сонька, за твою маму выпьем, чтобы она была здорова и чуть-чуточку меньше тебя любила. Да ты не хмурься, я ж из лучших побуждений… Я к вам из самой Америки примчалась… Эх, как мне там ее не хватает, знала б ты… И вообще… Ну так вот, Сонька, что я придумала. Я хочу пригласить тебя к нам, в Америку, месяца на два. Поживешь, оглядишься, я тебя кое с кем познакомлю, вдруг без Берты что и сладится. Отдохнешь, силенок наберешься, впечатлений, а там, может, и отлипнешь немного от маминой юбки, а то и замуж выйдешь. Необязательно на всю жизнь, но, как говорится, лиха беда начало… Как ты на это смотришь?

– Идея неплохая, но, увы, несбыточная.

– Это еще почему? Из-за работы?

– Нет, тетя Тоня, не из-за работы, хотя такую работу терять тоже не хотелось бы…

– Но Берта мне сказала, что ты не так уж много получаешь.

– Получаю я немного, но зато имею возможность ездить за очень маленькие деньги. Всякие рекламные туры… Но дело даже не в этом. Сейчас, тетя Тоня, практически невозможно простому человеку поехать в Америку.

– Это почему?

– Да американское посольство почти никому не дает визы.

– То есть как?

– Вот так. Уж я-то знаю. У нас были связи с одной американской фирмой, но все поломалось из-за посольства. Не пускают, например, брата к сестре, дочь к отцу, что уж говорить о просто друзьях.

– Нет, Сонька, ты что-то не то плетешь…

– То, тетя Тоня, то! Я ж с этим постоянно сталкиваюсь, и не только по работе. Вот у моей приятельницы сестра живет в Калифорнии, родная сестра. И сын ее, семнадцатилетний парнишка, три года назад ездил к тетке без всяких проблем, а прошлым летом приятельница сама туда собралась. И не выпустили ее. Вернее, не впустили! И таких случаев – тринадцать на дюжину. Они, миленькие, дерут по сорок долларов за отказ. Да еще и в паспорт этот отказ шлепают, что в некоторых случаях может затруднить получение другой визы, особенно английской. Нет уж, мне такого счастья не надо.

– Что, совсем никому не дают?

– Нет, кому-то дают, бывает, а по какому принципу, ей-богу, не понимаю. Но в основном отказывают.

– А я и не знала. Мы ведь живем в отрыве от эмигрантских колоний, в нашем Арканзасе русских раз-два и обчелся… Да, ты меня ошарашила… Но ведь можно судиться! Там в Америке все постоянно судятся.

– Нет, тетя Тоня, зачем? Обойдусь я пока без Америки. Конечно, я бы с удовольствием к вам приехала на недельку-другую, но…

– Вот чертовы америкашки! – задумчиво проговорила Антонина Михайловна. – Но ты, Сонька, не огорчайся, я все равно что-нибудь да удумаю, чтобы тебя от материнской юбки оторвать. Я не я буду! Я, конечно, могла бы протестовать, но мы ж еще подданства не имеем, только грин-карт, а это ведь не полноправная жизнь… Даже ихнего президента выбирать не будем. Мне, правда, как-то до феньки, кто им станет, но все-таки… Во, я, кажется, уже придумала!