Воздушная война в небе Западной Европы. Воспоминания пилота бомбардировщика. 1944-1945 - Майлз Трипп

Это было утро одного из тех редких ноябрьских дней, когда небо было абсолютно чистым, а воздух – обманчиво теплым, словно весна сумела обогнать зиму. Гарри и я прогуливались по маленькой сосновой роще около комнаты инструктажей, пиная летными ботинками ветки и шишки. Без всякого предисловия он сказал:

– Вчера вечером мне приснилось, что я стою у надгробной плиты своего старого друга. Кого-то, кто погиб в авиакатастрофе, когда я был в Канаде. Я пробыл там недолго, когда он появился. Он протянул свою руку, чтобы поздороваться со мной... Мне не нравится этот сон.

Если ему этот сон не нравился, то я его ненавидел.

– Но я не думаю, что мы сегодня полетим, – произнес он.

С этим малым утешением мы побрели назад к комнате инструктажей, и, хотя Гарри говорил о повседневных вещах, я чувствовал себя неловко. Солнце сияло, были слышны знакомые звуки работы проверяемых двигателей, и все же, когда он рассказал об этом сне, я ощутил у себя на загривке те же мурашки, которые возникают при чтении рассказов о призраках или когда ночью услышишь странные завывания ветра.

В конце концов экипажи были вызваны для продолжения инструктажа. Когда все расселись, вошел Викарий. «Так, парни, – начал он, – произошло изменение цели. Четыре экипажа ждет разочарование, потому что предстоит налет только с использованием системы GH. Остальные сегодня не полетят». Он прочитал вслух четыре фамилии командиров экипажей, Диг был первым в этом списке.

А теперь Диг смотрел на нас, надеясь, что кто-нибудь сможет убедительно объяснить причины предчувствий Гарри.

Тем, кто нашел объяснение, оказался Лес. Он предложил, что в следующий раз, когда будет объявлен боевой приказ, мы должны будем устроить так, чтобы все время до инструктажа рядом с Гарри был кто-то из нас. Таким образом, никто не сможет подойти к Гарри без нашего ведома, и когда придет время инструктажа, то мы попросим его, чтобы он предсказал нашу цель.

Никто сильно не беспокоился об этой проверке; она ничего не доказала бы, и ни один из нас не думал, что Гарри преднамеренно допускал утечку информации. С другой стороны, его догадки были иногда сверхъестественными, и должна была наступить та точка, когда предсказания не могли быть больше объяснены лишь интуицией. Мы достигли этой точки. Мне не нравилась идея относительно проверки, и я сказал об этом, но Диг остался стоять на своем; он не думал, что делает нечто плохое, и если мы могли раз и навсегда убедиться в том, что догадки Гарри не наносят вреда, то каждый почувствовал бы облегчение. Последовал безрезультатный разговор о даре интуиции, и все вновь подтвердили, каким чертовски хорошим парнем был Гарри, и, наконец, соглашение претворить план Леса в жизнь при подходящем случае было достигнуто.

Когда был объявлен следующий боевой приказ, экипаж был разделен, и потому проверку отложили. Поскольку инструктаж был намечен лишь на вечер, я поехал в Бери-Сент-Эдмундс, чтобы проверить утечку топлива на восстановленном мотоцикле. Покинув гараж, я бродил по улицам и, наконец, оказался перед публичной библиотекой. Это был холодный ясный день, и лучи солнца через окна освещали книги, которые я открывал. Я знал, что в этот самый момент каждый «Ланкастер» заправляется максимальным количеством топлива, а это означает, что предстоит глубокий рейд над вражеской территорией, и чувствовал себя более беспокойным и возбужденным, чем обычно. Возможно, мой выбор книг был неосознанной попыткой установить связь с прежней безопасной жизнью, потому что я нашел и читал поэмы, которыми наслаждался в школе. Но если это и была некая своеобразная безопасность, которую я искал, книги все же не могли обеспечить успокоение, и я нервничал все больше и больше.

Когда я вернулся обратно, солнце стояло низко на западе, а небо на востоке уже потемнело. В Германии уже была ночь.

За едой перед полетом все пытались предположить, что будет нашей целью. Гарри сказал: «Берлин, возможно», но он признал, что у него нет никаких предчувствий на этот счет.

Лес и я вместе шли к комнате инструктажей.

На настенной карте длинная красная ленточка начиналась в Суффолке, опускалась вниз к Бичи-Хед[111], шла на юг и восток над Францией, проходила южнее Кельна, между Франкфуртом и Мангеймом, минуя Штутгарт, поворачивала на северо-восток в направлении Нюрнберга над неизвестными городами Саксонии к месту под названием Дебельн[112], откуда следовал сорокакилометровый отрезок захода на цель – Дрезден.

Никто никогда прежде не слышал о налетах на Дрезден, и это была практически безопасная цель, потому что она не была окружена мощным поясом противовоздушной обороны, как города Рура или Берлин. Я ощутил почти что радость, когда ведущий бомбардир начал раздавать бумаги, из которых следовало, что каждый «Ланкастер» будет нести одну 4000-фунтовую «булочку»[113] и канистры с зажигательной смесью.

Начался основной инструктаж, разговоры стихли, и экипажи, сгрудившись, сидели на скамейках перед столами, покрытыми картами. До последнего времени нам говорили, что Дрезден сравнительно незначительный город, но после недавно начавшегося наступления русских войск его население увеличилось за счет миллиона беженцев. В городе царил хаос, и наш налет должен был усилить беспорядок и разрушить коммуникации. В операции участвовали до восьмисот «Ланкастеров», атака выполнялась двумя волнами; наша эскадрилья должна была достигнуть цели в конце второй волны, атака которой, по расчетам, должна была начаться в 1.30. Бомбардиры будут по радио получать указания с находившегося над целью бомбардировщика наведения. Нам также сказали, что, хотя над большей частью Континента облачно, небо над Дрезденом должно быть ясным.

Во время инструктажа я вспомнил кинохронику, снятую в начале войны, и перед моим мысленным взором промелькнул длинный поток французских беженцев с их ручными тележками со сваленным скарбом и детскими колясками, разбегающийся в панике, когда падали бомбы с пикирующих бомбардировщиков «Штука»[114]. Воспоминание было коротким и ярким и растревожило мои чувства, так и не оставив меня.

Когда инструктаж закончился, нам надо было убить время в ожидании автобуса, который должен быть доставить нас на стоянку «Эй-Эйбла». Я оставил шумную и прокуренную комнату для инструктажей и вышел наружу. Ночь была холодной, мерцали звезды. Некоторое время я стоял один, размышляя о предстоящем вылете, о своем доме и об Одри.

Вернувшись к остальным, я ощутил, как все они были возбуждены и напряжены. Безусловно, это был самый дальний вылет, когда-либо выполнявшийся нами, и мы должны были оказаться в пределах ста десяти километров от наступающих русских, это означало, что мы будем находиться в воздухе в течение девяти часов.