КОГИз. Записки на полях эпохи - Олег Рябов

– Слушай, старик, – прозвучало по телефону без приветствий, – тебе надо зайти ко мне!

– А кто это звонит-то? – удивленно спросил я.

– Да Игорь это Сергеев. Приходи ко мне домой прямо сейчас: я тебе кое-что покажу.

То, что я увидел у Сергеева дома, привело меня в восторг: это был альманах «Лирика» за 1913 год в первозданной сохранности, с автографами всех его участников, и Пастернака в том числе. Обмен произошел очень быстро: я отдал Игорю «Иллюстрированную историю нравов» Фукса на немецком языке и сборник «Вехи», став обладателем своей мечты. Уже через два дня я написал о чудесной книжке коротенькую заметку, которая была опубликована в газете «Ленинская смена».

В нашей стране очень много любителей книг. Но среди их миллионной гвардии есть категория людей, которых зовут коллекционерами. Их легко отличить от людей, просто читающих и книги собирающих, – это люди, которые, встречаясь с редким или уникальным изданием, хотят узнать его индивидуальную и часто, может быть, сложную судьбу. Они с интересом изучают штампы магазинов и библиотек, клейма переплетчиков и экслибрисы, автографы и надписи. И эти детали иногда дают им возможность увидеть интересные факты, а то и целую страницу из истории общественной жизни.

В «Литературной энциклопедии» можно прочитать, что впервые Б. Л. Пастернак опубликовал свои стихи в сборнике «Лирика» в 1913 году. Сейчас у меня на столе лежит эта книга с причудливым замысловатым орнаментом работы С. Боброва. Открываю и читаю на шмуцтитуле бисерным почерком: «Дорогому Борису Александровичу Садовскому от книгоиздательства “Лирика”. Март 1913. Участники “Лирики”». Далее идут подписи: Юлиан Анисимов, Николай Асеев, Сергей Бобров, Борис Пастернак, Сергей Раевский, Алексей Сидоров, Вера Станевич. Так как Борис Садовской был составителем этого сборника, то можно предположить, что это вообще первый дарственный автограф, который поставил на книге Пастернак как поэт!

Борис Александрович Садовской, наш земляк-нижегородец, был значительной фигурой в русской литературе начала века, и многие любители с удивлением не нашли его фамилии среди участников сборника «Дятловы горы», посвященного 750-летию г. Горького. Им интересуются горьковские собиратели, и в их коллекциях есть много его автографов, писем и рукописей. Тогда, в 1913 году, когда умиравший символизм, к которому в некоторой степени примыкал и Садовской, подыскивал себе молодых и талантливых преемников, Борис Александрович был одним из влиятельных людей в литературных кругах Москвы. И он приложил немало усилий, чтобы издательство символистов «Мусагет» начало издавать альманах «Лирика» для молодых, начинающих поэтов. И вот в 1913 году вышел этот первый и единственный сборник, открывший для нас имена Асеева, Пастернака, Станевич (будущей переводчицы «Джен Эйр», Фейхтвангера, Кафки).

Издательство просуществовало недолго, хотя в планах его были и новые сборники, и переводы Р.-М. Рильке, и книга статей Б. Пастернака «Символизм и бессмертие», и многие другие – все это оказалось неосуществленными планами. В 1914 году и Пастернак, и Асеев, и Бобров, одетые в латы футуризма, отвергли символизм как свое начало и организовали издательство «Центрифуга». Но строки из этого сборника навсегда остались классикой для любителей поэзии ХХ века.

Февраль. Достать чернил и плакать.Писать о феврале навзрыд,Пока грохочущая слякотьВесною черною горит.

Результат этой газетной заметки не заставил себя долго ждать: Игорь Сергеев пришел ко мне в день публикации поздно вечером напуганный, оглядывающийся и с бутылкой «Вермута» в кармане. Он прошел прямо на кухню и попросил закрыть дверь.

– Ты зачем это сделал? Ты зачем написал про этот автограф в газете?

– А чего особенного? Замечательный автограф. Хорошая заметка. Меня уже поздравляли сегодня. А ты что какой-то напуганный?

– Напуганный! Сейчас и ты будешь напуганный! Ты знаешь, что нас за этот автограф посадят?

– А почему посадят?

– А потому, что этот автограф Пастернака – не Пастернака, а мой!

– Как твой?

– А так, что это все я написал.

– Как ты? А зачем? А главное: а почему посадят-то нас? И почему нас, а не тебя?

– Ну, пускай меня, а не нас – мне от этого не легче. Мне сегодня сказали, что за подделку подписей лиц государственной важности наказывают так же, как за подделку денег. А Пастернак – лауреат Нобелевской премии.

– Во-первых, он Нобелевскую премию не получил, а во-вторых – ты бы выпил, и у тебя все пройдет.

– Тебе весело?

– Нет, мне очень грустно – я считал, что у меня первый автограф Бориса Леонидовича на книге. Зачем ты это сделал?

– А я на Минина в пятом доме купил у родственников Садовского несколько книг с автографами Борису Александровичу и этот альманах в том числе. Там дарственная подпись родная, а я только подписи сделал. Я тебя прошу: никому его не отдавай, а я завтра тебе твои книги принесу и пузырь разопьем.

6

Сергеев не появился ни на следующий день, ни через день. Зато через неделю ко мне пришел Яшка – забыл уже, как его фамилия, только звали его все «косой», и живет он теперь где-то в Калифорнии. В те годы мы с ним здорово дружили, он даже кота своего сибирского мне как-то оставил на хранение, пока ездил с женой и дочкой в Сочи. Помню: он сказал, что кота зовут Васька, но мы в семье все сразу же почему-то стали звать его Яшка. Так вот Яшка, в смысле – приятель, пришел с деловым видом и, так же запершись на кухне, попросил показать ему вырезку из газеты с моей заметкой. После он долго и внимательно разглядывал альманашек, и, мимолетом посмотрев на меня исподлобья, буркнул:

– Я с Сергеевым вчера общался, и он мне все рассказал! Знаешь, если ты мне достанешь вместо вырезки целую газету, я тебе заплачу за книжку сто рублей.

Не помню, кто тогда работал в отделе культуры в «Ленинской смене»: Володя Викторович или Саша Пашков, но газету для Яшки я нашел. А через год он мне под большим секретом у себя дома показал каталог русских книг, выставленных на торги аукционным домом «Друо», и я с удивлением и трепетом узнал на одной из фотографий свою «Лирику» и свою газетную заметку. Эстимейт меня тоже порадовал – 10 000 франков!

XIII. Как воровали Хлебникова

1

Раннее мартовское утро было сырое, грязное, будто прокуренное, а скорее, походило оно на невыжатую половую тряпку, которой вытерли прихожую в общественном месте. Но Николая это не смущало: он никакую погоду особенно не любил, так же как и непогоду. Он просто любил хорошо и добротно одеваться. Вещи на себя он обычно покупал в комиссионках: там можно было встретить что-то настоящее, заграничное и недорого. А иногда и дорого, но это были – вещи.

Пальто у него было – реглан из настоящего английского драпа «кастор» с подбитыми ватой плечами. Драп такой плотный, что крыши крыть можно, по крайней мере, «бекасинником» или «восьмеркой» с сорока метров не прострелишь. Ботинки – желтые, тупорылые, американские, еще довоенной моды, с рантами. К ботинкам – галоши девятого размера. В городских магазинах галош уже не продавали, и приходилось за ними ездить на рынок в Городец, в «сельхозкооперацию». Брюки были с манжетами, старомодные? из мягкой качественной ирландской шерсти и без стрелок, даже не глаженные? они выглядели на «ять». Шапка – пирожок, кожаная с соболиной опушкой, больше похожая на еврейскую чаплажку, он и купил ее у старого часовщика Марка Исаевича вместе с золотыми часами.

Любимой забавой Николая было разыгрывать «театр для себя», мизансцены для которого предоставлял с большим разнообразием город. Николай мог в полупустом автобусе через весь салон громким поставленным голосом вдруг обратиться к кондукторше с вопросом: «А это не на вашем маршруте вчера женщину зарезали?» – «Как – зарезали?» – «Как, как? Бритвой! По горлу махнули и вытащили у нее из лифчика двести рублей. Она как раз в этот день на базаре мясом расторговалась – свинью-то закололи…»

Мог ни с того ни с сего остановиться на многолюдной улице и, маша руками, а потом сложив их рупором, кричать кому-то несуществующему на пятом этаже стоявшего на противоположной стороне дома: «Ты щи-то из печки вынуть не забудь и ключ, уходя, под коврик положи!» Люди недоуменно останавливались и тоже задирали головы куда-то вверх.

По телефону он мог представиться корреспондентом газеты «Жэньминь жибао», а знакомясь, протягивал свою плотную холодную руку и произносил: «Сологуб!» Или: «Писатель Лажечников!»

Находясь рядом с ним, надо было всегда быть готовым к тому, чтобы стать одним из соавторов его мини-спектаклей, не будучи в курсе его режиссерской задумки.