Мысли и размышления - Митрофан Глобусов

Тротиловая шашка, заложенная в ваше пианино, — случай, безусловно, редкий и не очень современный. Кому вы нужны с вашим этим пианино? Кому вы вообще нужны? К тому же вы, как хозяин того или этого пианино, можете не заметить ничего подозрительного. Так уже было: шашка давно уже внутри музыкального инструмента, а никто не только не видит ничего, но и не слышит. Сидит себе и чаи гоняет. Футбол смотрит. Про кризис по радио слушает. Ну, если получится, то с женой переспит, то с любовницей в баню сходит, то эсэмэску другу напишет. На маленькую победоносную войну отправляться, конечно, не слишком хочется, но если пообещают бабок заплатить да еще и танк подарят…Так что тротиловая шашка внутри домашнего фортепьяно — всего лишь мелкий фальшивый надуманный эпизод в гигантской полифонии самой жизни, и автор тут явно перегнул. Но никакой автор не перегнет, заявив, что тротиловая шашка, куда ее ни закладывай, вполне способна с характерным звуком заявить о том, что ни вы, ни кто-либо из ваших соседей никогда уже не закайфует от чарующих звуков какого угодно концерта П.И. Чайковского для фортепьяно с оркестром. В этом случае лучше заранее либо инструмент в кустах спрятать, либо обменять восьмикомнатную квартиру в Москве на комнату в Черниговской области.

Стало быть, не только ваша евстахиева труба участвует в определении качества звучания. Вы с головы до ног и есть этот чувствительный определитель.

Как изменять мужу

Далеко не всякий любящий муж любит, чтобы ему изменяла его любимая жена. В этой области число упрямых традиционных консерваторов упорно зашкаливает. Настоящий мужчина для того и женится на хорошей женщине, чтобы она ему никогда не изменяла. Сходным образом размышляет и хорошая женщина, избравшая в спутники жизни настоящего мужчину.

Однако практика супружеских взаимоотношений неизмеримо сложнее традиционных взглядов на них.

Это и психологи доказали, и сексологи, и еще какие-то непредвзятые специалисты. Еще сложнее те психосоматические, а также нравственные мотивы, которыми руководствуется нормальная, добропорядочная жена, решившаяся на то, чтобы при первой же возможности изменить своему мужу.

Естественно, первый шаг к предстоящей измене самый трудный. Еще труднее решиться на первый шаг.

Случается, что люди десятилетиями вместе живут, а первый шаг так и остается интимно-несбыточным. Люди и спят вместе, и вместе обедают по выходным, и косметический ремонт в квартире ложится на их плечи. Они и продовольственный рынок вместе посещают, и детей воспитывают. А если им удается еще и машину купить на бензиновом ходу, то при поездке на дачу всю эту машину они совместно набивают какими-то коробками, хурдынками, детьми и ближайшими родственниками.

Значит, измена возможна только при наличии времени, свободного от всех домашних дел.

Муж, не свободный от всех домашних дел, является наиболее слабым препятствием на пути к предстоящей измене.

Человек он хороший, это верно. Он бреется по утрам, в туалете поет, политикой интересуется, футбол смотрит. Никто с такой тщательностью квартиру не пропылесосит, как он, и никто с таким азартом дюбель в бетонную стену не забьет. Никто с такой щедростью не обеспечит деньгами семью. Никто с таким удовольствием не сходит в супермаркет за докторской колбасой, морковкой и макаронными изделиями. Никто с таким выражение не почитает на ночь ребенку «Сказку о попе и его работнике Балде». А все равно получается, что он — препятствие на пути к предстоящей измене, хотя и препятствие, должен заметить, наиболее слабое.

Поэтому жена, испытав предварительно жестокие нравственные муки, постарается ему изменить, а он (не менее мучительно) постарается об этом не догадаться. Не может же он предположить что-нибудь неприятное, если его супруга, по ее словам, вынуждена периодически встречаться со своими подругами, которые в свою очередь так и норовят встретиться с кем-то еще.

Не менее тяжело представить, что жена, раз в две недели выезжающая на ночные сеансы по наращиванию ногтей, обязательно использует эти ночные сеансы как прикрытие тщательно скрываемой измены. Круглосуточный душ Шарко или балет «Щелкунчик» повышают психологическую сопротивляемость женского организма, а не его податливость объятиям тайного любовника. Срочное и немедленное отбытие супруги в полном одиночестве на живописные острова Фиджи никогда не бывает предвестником заранее запланированной измены. Даже красивый, но тайный производственный роман способен заканчиться дружеским ужином в «Праге», а не засекреченным коитусом в съемном гостиничном номере на двоих.

Совершенно иной коленкор, когда жена встречается периодически с разными любовниками или любовницами. Тогда измена более вероятна, чем даже в случае с душем Шарко, вероятность близка к ста процентам. Однако и тут резкая современная демократизация супружеских отношений не всегда указывает на то, что каждый из любовников или любовниц окажется удовлетворенным в одинаковой степени.

Способен ли по-человечески добродушный муж спросить, куда периодически уезжает из дома его жена? Чем она там занимается вне родных стен? Откуда у нее все эти шмотки, туфли, бриллианты, круги под глазами? Чье имя она произносит во сне?

Муж-то способен, в том числе и спросить.

А жена? Всегда ли она бывает расположена, чтобы хоть что-нибудь объяснить? Способна ли она, измотанная многолетними подозрениями мужа, в деталях поведать ему о чувствах и технологии своей измены? Сумеет ли она описать все запахи, шорох исподнего, движения рук, музыку, фрукты, вино на подносе и то, как потом, когда уже измена состоялась, произошло какое-то резкое вскакивание с постели, быстрое одевание и с возгласом «Меня дома муж ждет!» срочное вылетание в дверь?

На всю эту кучу вопросов ответов нет. Поэтому я бы советовал мужу у жены ни о чем не спрашивать, а жене мужу ни на что не отвечать.

Горький дразнит Толстого

На берегу моря сидел Лев Толстой, задумчиво перебирал шелковистую бороду.

Причалил баркас.

Это приплыл с Капри Горький, с бабушкой.

Горький увидел Толстого и нервно задергал прокуренными усами.

Толстой тоже приметил Горького и плюнул в воду. Обнаружив же бабушку, перекрестился.

Цепким писательским глазом зафиксировав плевок Толстого, Горький обиделся.

— Глыба ты! — крикнул он.

Толстой зорко посмотрел на утиный нос Горького.

«Не любят его женщины, — мелькнуло в его мозгу. — И собаки…»

— Зеркало ты! — еще более вызывающе крикнул Горький.

Толстой изумленно взметнул брови на бабушку Горького.

Бабушка сама с опаской поглядывала на внука.

— Матёрый ты человечище! — совсем уже вызывающе крикнул Горький, и добавил фистулой. — Нет Бога, нет!

Бабушка дико посмотрела на внука. Толстой же напротив, отвернулся. Далеко в море белел одинокий парус.

— Буревестники почему-то есть, — мудро прошамкал Толстой, — а бури все нет. Да и не буревестники это вовсе! Глупые пингвины! Прячут, сволочи, тела в утесах!

Бабушка громко высморкалась в пестрый ситцевый платок, с жалостью посмотрела на внука.

Горький заплакал. Слезы обтекали утиный нос.

— Пойдем, внучок, — речитативом предложила бабушка. — Я тебе пряничка дам, песенку спою.

Горький напоследок глянув со смутной надеждой на сгорбленного Льва Толстого, поплелся за широкой спиной бабушки.

Толстой все смотрел в море. Белый одинокий парусник подплыл к берегу. Парус оказался вовсе не белым. Алый!

— А хоть бы и глыба! — озорно сверкнул глазами Толстой. — Пусть даже и зеркало!..

Толстой молодо вскочил. Взял бритвенноострую косу. Обтер лезвие лопухом.

«Жаль буревестников только нет, — с сожалением подумал Толстой. — Но буря будет! Скоро грянет буря!»

Лев Толстой с лаской и жалостью посмотрел на маячившие вдалеке спины Горького и бабушки. Там же, вдалеке засвистал курьерский поезд.

Толстой удалился косить.

Былое и думы

Я прожил долгую и замечательную жизнь. Однажды иду по Тверской, а навстречу мне Твардовский. Он только что «Тёркина» своего сочинил и поэтому плывет довольный, сухенькие ладошки потирает. Увидел меня, страшно обрадовался. Говорит:

— А я, брат Василич, «Теркина» написал!

Улыбнулся я ему в ответ, крепко пожал сухенькую боевую руку, иду дальше.

А там — Солженицын. Весь в идеях, в бороде. Еще молодой. С дачи Ростроповича прёт. За ним, как водится, два легавых с берданками наизготовку, затворами перещелкивают.

Солженицын сразу узнал меня, кричит:

— Передайте всем, брат Василич, Россия гибнет!

— А вы что же? — спрашиваю я.

— Меня в эмиграцию гонят бесовы дети!

Ничего я не сказал на это гонимому писателю, а только сурово нахмурил свои лохматые брови. Но Солженицын понял — я все передам и дело его в надежных руках.