Слезы Брунхильды - Жан-Луи Фетжен

Устремив перед собой неподвижный взгляд абсолютно сухих глаз, с гримасой ужаса, застывшей на лице, королева безотчетно прикусила губу — с такой силой, что струйка крови стекла из уголка рта на подбородок, прямая, как порез. Боль не смогла вывести ее из оцепенения, однако пробудила в ней первое чувство, поднявшееся из самых глубин ее души. Ненависть.

Ненависть к Богу, к епископу Германию и его проклятию. Ненависть, превышающую боль, превышающую страх перед этой карой, явившейся столь жестоким доказательством Божьего всемогущества; не раскаяние, даже не изумление, только животная ненависть к тем, кто убил Зигебера. Бог послушался Германия, так пусть Бог умрет! Пусть и Германий умрет, пусть разрушат его церкви, сломают кресты, пусть уничтожат во всей Галлии эту религию отмщения, которую ее насильно заставили принять — или пусть убьют и ее, сейчас же, немедленно!

Раскаты голосов и грохот шагов снаружи, в конце концов, вернули Брунхильду к действительности — по крайней мере, она подняла глаза и увидела пустой коридор за распахнутой настежь дверью. Дама-компаньонка убежала, но Брунхильда не заметила ее исчезновения, как прежде не ощущала ее присутствия с того момента, как та произнесла свою страшную весть. Неужели донесшийся гул — это звуки сражения: лязг мечей, грохот доспехов и стоны умирающих? Уже, так скоро? Весь дворец гудел, словно растревоженный улей, но ей не удавалось различить отдельных слов или звуков в общем шуме. Сейчас из этого коридора явятся вооруженные люди и убьют ее, потому что мстительный Бог того пожелал.

Но появился лишь один человек с мечом в руке, и когда Брунхильда выпрямилась, готовясь достойно встретить смертельный удар, она узнала вошедшего мужчину. Это был Гондовальд, один из приближенных Зигебера, тот, кого разбил сын Хильперика при Пуатье. Этот человек покрыл себя позором, сбежав во время сражения, и бесчестье вынудило его оставаться в Париже, когда король со своей армией отправился в Турнэ. Итак, Бог вдобавок захотел, чтобы она погибла от руки труса…

— Ваше величество, нужно спешить! Брунхильда отшатнулась, когда Гондовальд схватил ее за руку. Но он не собирался убивать ее, лишь хотел, чтобы королева очнулась от своего неестественного оцепенения.

— Люди Хильперика уже в городе. Сражения идут на мостах. Нужно бежать, немедленно!

— Но, Зигебер… Армия…

Гондовальд с тревогой взглянул Брунхильде в лицо, затем, осознав, что посмел схватить ее руку, резко отдернул свою руку. Он вложил меч в ножны, чтобы не пугать королеву, и отступил на шаг.

— Ваше величество, наш государь Зигебер мертв, и вы это знаете…. Хильперик выехал из Турнэ. Большинство наших военачальников бежали или присоединились к нему. Армии больше нет… — Гондовальд безрадостно усмехнулся. — …Судя по тому, что мне рассказали, даже сражения не было.

Брунхильда пристально смотрела на мужчину, с огромным усилием постигая смысл его слов.

— Зигила… Зигила был с ним, — прошептала она. — Он не мог сбежать!

— Зигила был ранен, когда пытался защитить короля. Остальные бросили его, и Хильперик захватил его в плен. Он…

— Продолжай…

Гондовальд взглянул на королеву и опустил глаза. Если он и находил крошечное утешение для самого себя во всем случившемся, оно заключалось в том, что для тех самых людей, которые относились к нему с таким презрением все последние месяцы, смерть Зигилы была несмываемым позором, свидетельствующим об их собственной низости.

— Его рассекли на части, еще живого, постепенно… клинками, добела раскаленными на огне. Ваше величество, умоляю вас — надо бежать! Иначе они убьют и вас…

Он заметил, что Брунхильда дрожит всем телом, и осторожно протянул вперед руки, чтобы подхватить королеву, если та лишится чувств.

— Ты прав, — прошептала Брунхильда. — Но, сейчас, самое важное — спасти моего сына. Короля…

Она устремила на Гондовальда лихорадочно заблестевшие глаза и резко вцепилась в его руку.

— Хильдебер! — прошептала Брунхильда. — Ты должен увезти его, немедленно! Увези его в Метц и позаботься о том, чтобы его короновали!

— А вы, ваше величество?

— Если я окажусь у них в руках, они не вспомнят о Хильдебере…. Идем!

Брунхильда выбежала в коридор и, миновав его, устремилась по узкой винтовой лестнице на верхний этаж. Там уже никого не было — ни стражников перед королевскими покоями, ни дам-компаньонок, ни просителей, ни торговцев, ни фокусников, ни жонглеров… Просто удивительно, с какой быстротой разлетелось страшное известие. Королева рывком распахнула дверь, ведущую в спальни детей. Две спальни оказались пусты, и только в третьей она увидела их — маленькую Хлодосинду на руках кормилицы и обоих старших сыновей, по лицам которых было ясно видно, до какой степени они напуганы.

В тот же момент стены дворца буквально сотряслись. Гондовальд бегом вернулся к лестнице, перепрыгивая через три ступени, спустился вниз и добежал до галереи, тянущейся над парадным залом. Двери зала только что рухнули под напором осаждавших — сторонников Хильперика или, просто, уличного сброда, пришедшего грабить дворец. В любом случае разница была невелика…

Гондовальд выругался сквозь зубы и помчался обратно к королевским покоям, Брунхильда неподвижно стояла на пороге комнаты, спиной к выходу. Когда Гондовальд показался на лестничной площадке, королева вздрогнула, словно застигнутая на месте преступления, потом, наконец, бросилась в комнату, схватила за руку маленького Хильдебера и повлекла его за собой. Ни слезы мальчика, ни душераздирающие крики Ингонды ее не остановили. Брунхильда лишь на мгновение обернулась с порога к дочери и буквально швырнула сына в руки Гондовальда, который, увидев ее глаза, невольно вздрогнул. Блуждающий взгляд королевы, ее мертвенная бледность и особенно та ярость, с которой она толкнула к нему юного принца, — всё это заставило Гондовальда на мгновение заподозрить, что она потеряла рассудок.

— Увези его! Если они его схватят, королевство погибнет!

— Ваше величество, я…

Гондовальд осекся, не в силах отыскать нужные слова. Как объяснить королеве, что сражение идет уже на первом этаже дворца и что, если он вместе с принцем спустится туда, их обоих убьют? Опустив голову, Гондовальд перехватил взгляд Хильдебера. Ребенок ничего не говорил, но не страх заставлял его молчать. Он смотрел на Гондовальда отстраненно, почти безразлично.

— Ваше величество, — снова заговорил тот, — через главный вход уже не выйти и по мостам не пройти. Даже если я смогу вместе с его высочеством выбраться из дворца…. На улицах полно вооруженных людей. Нас схватят…

Брунхильда снова устремила на мужчину долгий взгляд, одновременно пытаясь привести в порядок лихорадочно скачущие мысли и обуздать владевшую ей тревогу. Мосты, улицы…. Оставалась река. Неожиданно она вспомнила давнюю картину: Зигебер, обнаженный, стоит возле окна и прогоняет лодочников, привязавших свои посудины к причалам прямо под окнами…

— Идем!

Следом за ней Гондовальд и Хильдебер спустились на нижний этаж. Шум сражения казался там таким близким, что Гондовальд инстинктивно обнажил меч. Но, королева словно не обратила на это никакого внимания, и почти бегом устремилась к своей спальне. Когда все трое оказались там, она тотчас же закрыла дверь, все это время остававшуюся распахнутой.

— Вот здесь! — воскликнула Брунхильда, мимолетно улыбнувшись со слабой надеждой. — Окно!..

Гондовальд, наконец, догадавшись, подбежал к окну и выглянул наружу. Берег внизу, у подножия замка, был пуст, вдоль него тянулось множество лодок, оставленных привязанными к причалам на ночь. На реке, по крайней мере, на расстоянии полета камня отсюда, тоже никого не было.

— Что ж, можно попытаться, — сказал он, обернувшись к Брунхильде. — Я смогу спрыгнуть, если ухвачусь за подоконник с той стороны. Но для принца тут слишком высоко. Нужна веревка. И еще… если позволите, ваше величество…

— Что?

— Нужно найти для принца другую одежду и… хорошо бы отрезать ему волосы.

Тогда Хильдебер впервые открыл рот, и крик его, казалось, вырвался из самой глубины души:

— Никогда!

— Простите, ваше высочество, — сказал Гондовальд, опускаясь возле ребенка на колени, — но вас могут узнать.

Он обернулся к Брунхильде, ища у нее поддержки, но та отрицательно покачала головой. Как раз нужно, чтобы Хильдебера узнали, когда они прибудут в Метц. Если же принц будет одет в дорожные лохмотья и в придачу лишится знака принадлежности к роду королей — длинных волос, то его шансы на коронацию будут, без сомнения, весьма слабыми.

— Нет-нет, — прошептала она, в свою очередь, опускаясь на колени возле сына. — Никто не отрежет тебе волосы…

Хильдебер тихо заплакал, судорожно вздрагивая — он, как мог, пытался удержаться от рыданий.