Нелюбимый (ЛП) - Регнери Кэти

Глава 15

Бринн

Когда я просыпаюсь, моё бедро болит. Острые боли чередуются с тупым жгучим пульсированием, но полагаю, что боль следует ожидать, когда вы излечиваетесь от травм, как у меня. «Не будь ребёнком, Бринн. Будь сильной». Чтобы отвлечься, я дышу через нос, и у меня текут слюнки. Кто-то готовит, и пахнет запредельно вкусно.

— Кэссиди? — зову я, когда мой желудок урчит достаточно громко, чтобы разбудить мёртвых. — Ты здесь?

Нет ответа.

— Кэссиди? Кэсс?

— Иду!

Я опираюсь руками о кровать, поднимаю голову и пытаюсь принять сидячее положение, когда он отодвигает занавеску.

Я уже несколько раз видела его лицо, но снова и снова поражаюсь его необычностью. Это не только его очаровательные несовпадающие глаза, или эти три притягательные родинки, которые дразнят меня. Дело даже не в том, насколько он высок и силён, хотя он и одет в футболку, которая демонстрирует невероятно подтянутые руки с четко выраженными мышцами лесоруба.

Это гораздо больше, чем то, как он выглядит. Дело в том, что моё сердце было тронуто его добротой ко мне — тем фактом, что он несколько раз спасал мне жизнь и продолжает заботиться обо мне, о незнакомке. Когда я думаю о том, как он нес меня на спине часами напролёт сквозь этот неумолимый дождь, мне хочется плакать, пока все слёзы в моём теле не иссякнут. Я не могу вспомнить, когда в последний раз встречала кого-то столь самоотверженного. Из-за этого моё сердце немного ноет.

— Привет, — тихо говорю я.

— Как ты себя чувствуешь?

Я делаю глубокий вдох, и жжение в боку вновь вспыхивает невыносимой болью. Я задерживаю дыхание, пока боль немного не ослабевает.

— Больно… но я в порядке.

— Полагаю, что это будет болеть некоторое время, — он наклоняет голову набок. — Поднимешься ради нескольких яиц? Они свежие.

— Конечно, — говорю я с благодарной улыбкой. — Пахнет вкусно.

Он исчезает, только чтобы вернуться через мгновение с тарелкой яичницы. Мой рот наполняется слюной, когда он ставит тарелку на край стола рядом со мной, и я останавливаю его, когда он разворачивается, чтобы уйти.

— Подожди! Разве ты не поешь?

Он указывает большим пальцем в сторону кухни.

— Да.

— Ты не хочешь принести свою еду сюда? — спрашиваю я с надеждой в голосе.

Он на секунду задерживает на мне взгляд, потом отводит глаза.

— Подумал, что я просто быстро поем. Много работы, надо наверстать упущенное.

— О, — бормочу я, удивляясь своему разочарованию.

— Эй, — быстро говорит он. — Конечно. Я могу… я могу сделать перерыв. Я принесу свою еду сюда.

Его джинсы сильно поношены, и я замечаю, что он носит их низко на бёдрах. Он возвращается на кухню, чтобы взять свою тарелку. Когда он двигается, я вижу полоску загорелой кожи между джинсами и футболкой и чувствую, как мои щёки краснеют. Когда он поворачивается и ловит меня, таращащуюся, хотя на его лице нет никакого выражения поддразнивания или торжества. Как будто он этого не заметил, или он такой скромный, что не соотнёс мой взгляд с его мускулистым телом.

Я поднимаю свою тарелку и копаюсь в яйцах, а он возвращается и садится в кресло-качалку по другую сторону стола.

— Это, ох… ммм, — говорю я, проглатывая огромную порцию еды.

— Девочки хорошо работают, — отвечает он, откусывая меньший и более адекватный кусочек.

«Девочки?»

— Какие девочки?

— Мэйси, Кейси, Лейси, Грейси, Трейси и Стейси.

Моя вилка замирает на полпути ко рту, нагруженная рыхлым жёлтым совершенством.

— Кто?

— Мэйси, Кейси, Лейси, Грейси, Трейси и Стейси.

Он тихо смеётся.

— Куры.

Мой мозг осознаёт, что он говорит о курицах, но сердце полностью отвлечено мягким, низким рокотом его смеха. «Сделай это снова. Ради любви ко всему святому, пожалуйста, снова засмейся».

— Девочки в рифму, — замечаю я, откусывая ещё кусочек.

— Да, — соглашается он, но не смеётся, и я чувствую себя обманутой.

— Ты называл их?

Он кивает.

— Весьма интересно.

— Почему?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Ты не похож на тех, кто называет своих кур всех в рифму и глупо.

— Ты хочешь сказать, что я не весельчак?

Я качаю головой, улыбаясь ему.

— Просто серьёзный.

— Это плохо? — спрашивает он, пристально глядя на меня, словно ожидая честного ответа.

— Не для меня, — говорю я. — Мне нравится серьёзность.

Он возвращается к своей еде, но мне кажется, что я вижу, как уголки его губ дёргаются, как будто он одобряет мой ответ, хотя и не говорит этого. Я запихиваю в рот остатки яиц и ставлю тарелку обратно на стол.

Думаю, что нахожусь здесь уже около четырёх дней, но не уверена. В любом случае, вероятно, я должна позвонить родителям и дать им знать, что жива.

— Кэссиди, можно воспользоваться твоим телефоном?

Он дёргает головой, чтобы посмотреть на меня.

— Телефоном?

Я киваю.

— Стационарным или мобильным. Любым, какой у тебя найдётся. Я хочу позвонить родителям и сообщить им, что со мной всё в порядке.

Он качает головой.

— У меня нет телефона.

Я чувствую, как моё лицо вытягивается. Нет телефона? Я никогда о таком не слышала.

— Что ты имеешь в виду?

— Я не… я имею в виду, что мне некому звонить, — просто говорит он, пронзая вилкой ещё один кусочек яйца.

— Нет семьи?

— Возможно, ещё есть двоюродный дедушка в Нью-Гэмпшире, но мы давно потеряли связь.

Нет семьи? Нет друзей? Я собираюсь полюбопытствовать, но заставляю себя не делать этого. Может быть, он решил отдохнуть от мира по веской причине. Не я ли жила отшельником в своей квартире в течение двух лет? Чья бы корова мычала. Я не имею права критиковать его.

— Лаааадно, — говорю я, стараясь контролировать своё любопытство. — Я могу воспользоваться твоим ноутбуком?

Он перестаёт жевать и смотрит на меня.

— Ты хочешь воспользоваться моим… ноут...?

— Твоим ноутбуком. Твоим… компьютером? Я могла бы написать им по электронной почте.

— Ох, — говорит он с облегчением, когда сглатывает. — Компьютеры. Точно. Эм, у них есть компьютеры в библиотеке, в Миллинокете, но я никогда не использовал их.

— У тебя нет… — я пялюсь на него и понимаю, что это невежливо, но я в таком абсолютном шоке, что не могу ничего с собой поделать. — У тебя нет компьютера, мобильного или стационарного телефона?

— Что это такое?

— Стационарный телефон? Это телефон, ну, знаешь, прикреплённый к стене? С… шнуром, который…

— О, — говорит он, кивая. — Обычный телефон. Нет. Телефона нет. Дорога Телос в четырёх милях отсюда. Но на дороге Телос нет телефонной линии, потому что она по большей части только для доступа к лесозаготовкам.

Он нахмуривает брови, когда о чём-то думает.

— Ближайший телефон находится в кемпинге «Золотой мост» и магазине.

— Как далеко это?

— Около пятнадцати миль. Три или четыре мили бушвокинга (Прим. заросли кустарника, дебри) и ещё одиннадцать или двенадцать по лесовозным дорогам. Телос, а потом Голден.

— Буш... что? — спрашиваю я, фактически ощущая, как мы говорим на двух разных языках друг с другом.

— Бушвокинг. Знаешь, ехать через лес. По неровным тропам. Не по дорогам.

— Как ты ездишь, если не по дороге?

— У меня есть ВТС, — говорит он, как будто это всё объясняет.

— У тебя есть что?

— Вездеходное транспортное средство, — говорит он, отчётливо произнося каждое слово, как будто я должна знать, о чём он говорит.

Я смотрю на него, игнорируя его тон, разинув рот и, вероятно, выпучив глаза, пытаясь собрать факты воедино.

— О, Боже мой, — бормочу я. — Нет телефонов. Нет компьютера. Нет дорог. Ты здесь полностью изолирован.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Он кивает мне.

— Преимущественно, да.

— Почему? — тихо спрашиваю я. — Почему ты так живёшь?

Этот вопрос удивляет меня, особенно потому, что я уже решила не пилить его. Это бестактно, и я морщусь от неопределённой, осуждающей нотки в своем тоне. Я уверена, что у Кэссиди есть свои причины жить отдельно от общества. Это абсолютно не моё дело, и всё же я наклоняюсь вперёд, глядя в его глаза, моё любопытство настолько острое, что я могу почувствовать его.