Зодчие - Александр Волков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В том же году, как Щуп с артелью ушел на родину, Головану довелось встретиться на улице лицом к лицу с Мурдышом. Тиун узнал бывшего княжьего холопа. Он ухватил Андрея за грудь и злобно-радостно прошипел:
– Попался, беглец!
– Я тебя не знаю! – спокойно ответил Голован.
– Не знаешь? Зато я тебя знаю! Ты Семейко Никаноров, извечный холоп нашего господина Артемия Оболенского!
– Не знаю, про кого ты говоришь, человече! – промолвил Голован сдерживаясь, чтобы не наброситься на Мурдыша с кулаками. – Коли хочется тебе сведать, кто я таков, иди к государеву стольнику Ордынцеву Федору Григорьевичу. От него узнаешь, что я московский зодчий Андрей Ильин…
Тут не вытерпел Аким Груздь, давно в нетерпении переминавшийся с ноги на ногу:
– Да что ты байки баешь с этим побродягой, Ильин? Отойди-ка, я с ним поговорю по-своему!
Тряся реденькой бороденкой, Груздь проворно засучил рукава.
Из толпы, которая уже собралась вокруг, послышались гневные голоса:
– Да что же это такое, хрестьяне? Боярские приспешники рады весь свет закабалить! Али мало их, собак, о прошлом годе учили?..
Яростные лица москвичей, сверкающие взоры так перепугали Мурдыша, что он рад был, когда выбрался из толпы, отделавшись парой здоровых тычков под ребра.
Глава XII
Пушечный двор
У московских придворных было в обычае собираться по утрам у царского дворца. Потолкавшись на площади часа полтора-два и вдоволь посплетничав, дворяне расходились, за исключением тех, кого выкликали царские спальники.
В один из июньских дней 1548 года Федора Ордынцева вызвали к царю. Стольник вошел в палату с душевным трепетом.
Восемнадцатилетний Иван сидел в кресле.
Царь был одет роскошно. Его голову покрывала черная бархатная скуфейка, расшитая крупным жемчугом. На царе была длинная, почти до пят, малиновая ферязь с рукавами до полу, перехваченная кованым золотым поясом.
Холодные глаза царя смотрели спокойно и властно из-под черных, почти сросшихся бровей. Тонкий, с нервными, подвижными ноздрями нос сбоку походил на орлиный клюв. От углов тонких, плотно сжатых бескровных губ шли две глубокие складки.
Жесткое это было, недоброе лицо, и чувствовалось в нем сознание огромного могущества, недоверие и презрение к людям. Но вдруг царь улыбнулся, глядя на смущенную фигуру молодого стольника, и черты его лица смягчились, подобрели.
– Подойди поближе, Федор! – приказал царь. – Слушай мою речь, будет она о важных делах…
Федор подошел потупив голову.
– Знаю я тебя давно, – продолжал царь, – знаю и твое прилежание к книжному ученью. И, думается мне, понапрасну толчешься ты по утрам у моего дворца, на то много есть других охотников. Надо тебе настоящее дело дать, и дело такое я нашел. Наша неудача военная меня хотя и огорчила весьма, но отнюдь не отвратила от мысли исконную русскую землю, захваченную безбожными казанцами, под нашу высокую руку вернуть.
Иван углубился в воспоминания о своем первом неудачном походе на Казань. Воспоминания эти были тяжелы для его самолюбия…
Царь выехал во Владимир в декабре 1547 года. Вслед за ним отправилось войско, повезли пушки. Время для похода оказалось в высшей степени неблагоприятным. Зима стояла небывало теплая, шли дожди. Дороги раскисли, обратились в болота. Переправлять орудия через реки приходилось с великим трудом. Только в январе 1548 года артиллерия прибыла во Владимир.
Ценой огромных усилий русское войско добралось до Нижнего Новгорода и там выжидало наступления холодов. Первые морозы вселили в царя и его полководцев надежду. Лед на Волге, казалось, укрепился. Войско двинулось в поход из Нижнего Новгорода в феврале. Но снова начались оттепели, лед сделался рыхлым; пушки проваливались, увлекая за собой лошадей и людей.
Три дня простоял Иван Васильевич на острове Роботка посреди вздувшейся реки. Поверх льда шла вода, скрывая многочисленные промоины. Казалось, сама природа преграждала русским путь к Казани.
Иван гневно проклинал судьбу. Но держать большое войско на пустынном острове было невозможно. Царь возвратился в Москву, отправив под Казань отряд под командованием воеводы Дмитрия Бельского и бывшего казанского хана Шиг-Алея,[105] теперь вассального правителя касимовских татар.
Бельский и Шиг-Алей разбили рать хана Сафа-Гирея на подгородном Арском поле и прогнали ее в город, но ворваться в Казань не решились: неизвестно было, как посмотрит на это ногайский князь; сильная ногайская орда, ударив русским в спину, могла уничтожить московское воинство.
И русские и казанцы хорошо понимали, что неудачный поход Ивана IV – только один из эпизодов многолетней борьбы. Казанский хан Сафа-Гирей не хотел жить в мире с Москвой, немало походов совершил он на пограничные русские земли, докатывался даже до Мурома; разбитый, отступал вспять, но не унимался.
Теперь, когда малолетство Ивана кончилось, наступила пора покончить хотя бы с восточными последышами Золотой Орды.
… После долгой задумчивости царь заговорил снова:
– Для нового похода надо нам все отрасли воинские крепить, и первую же из них – пушечный наряд. Вот и надумал я, Федор, отдать под твое ведение Пушечный двор. Сидит там окольничий Мусин-Пушкин. Недоволен я им: распустил людей, сам литейное дело не знает и учить не хочет – и стар, и ленив, и бестолков.
– Дозволь, государь, слово молвить, – робко заметил Ордынцев. – Завистники на меня подымутся: род мой незнатен, и заслуги за мной никакой нет…
– Насчет заслуг это ты мне предоставь знать, – обрезал Федора царь, и холодные глаза его загорелись гневом. – Будешь хорошо работать, направишь пушечное литье – вот тебе и заслуга, и за нее я тебя превозвышу. Хватит ставить на высокие должности родовитых бездельников, оттого и все наши неустройства. Но смотри у меня, Федор, литье изучи досконально, сам до всего доходи, чтобы тебя работники за нос не водили, как Мусина-Пушкина!
– Работы я не боюсь, государь, – дрожащим голосом ответил Ордынцев. – Сколько у меня силы есть, всю положу на дело!
– А силы у тебя, Григорьевич, много! – уже мягче промолвил царь, любуясь могучей фигурой молодого стольника. – Вон тебе плечи-то господь дал – косая сажень! Любую пушку на себе перенесешь!
– А и перенесу, коли понадобится! – весело ответил Федор.
* * *Артиллерия – один из важнейших родов войск – появилась в Европе в начале XIV века. И уже во второй половине этого века пушки были на Руси. Летописцы рассказывают об «арматах»[106] великого князя Дмитрия Донского, а он правил Москвой с 1359 по 1389 год.
Русские люди, искусные на всякое мастерство, быстро выучились пушечному делу: ковать и отливать пушки,[107] стрелять из них. Русская артиллерийская техника не только не уступала западноевропейской, но зачастую превосходила ее: во время войн и осад московские пушкари стреляли дальше и метче, чем пушкари противника.
Пушечным делом заведовал оружничий – один из видных чинов дворцовой администрации. А производство артиллерии и всякого огнестрельного оружия сосредоточивалось на московском Пушечном дворе.
Пушечный двор, обнесенный частоколом, широко раскинулся по берегу Неглинки-реки. Рядом с ним располагались Кузнецкая и Оружейная слободы.
Москва снабжала города и пограничные острожки пушками и пищалями, а зелье – порох – они готовили сами. Производство черного, или дымного, пороха из серы, селитры и угля являлось делом несложным. Перед походом объявлялось, сколько зелья должен сдать в казну боярский, дворянский, поповский двор. «А кто отговаривается, что зелья добыть не может, к тем посылать ямчужных[108] мастеров показать, как зелье варят».
…Федор Григорьевич, подъехав к воротам Пушечного двора, оставил лошадь на попечение привратника и прошел внутрь. Ему долго пришлось бродить по обширному двору, где были разбросаны литейные цехи, сарайчики для готовых пушек и ядер, поленницы дров, кучи угля, руды. Едкий дым носился в воздухе, щекоча нос и горло. Полуголые люди спускали по желобам расплавленный металл в ямы, где были установлены формы.
«Да, тут работать надо… – подумал стольник. – Порядок у них, как у нерадивой хозяйки в избе…»
На вопрос Ордынцева, где найти старшего мастера, его посылали то в одну, то в другую сторону. Наконец он заметил двоих, склонившихся над пушкой, положенной на деревянные козлы. Один, хорошо одетый, обмерял пушку аршином, заглядывал в жерло, заставляя второго повертывать ствол.
«Тут добьюсь толку…» Ордынцев с любопытством наблюдал издали.
Мастер выпрямился, поднял трость:
– Какова у тебя пушка отлилась? Какова?
– Винюсь, батюшка, прости! Бес попутал!
– Ты мне на беса не сваливай! – Трость заходила по спине виновного.
– Каюсь, недосмотрел…
– То-то! Перелить За угар[109] да за дрова пеню внесешь: три алтына. И получишь за нерадение двадцать плетей.
