Зодчие - Александр Волков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сопровождаемый Джафаром ханский советник вошел к Кулшерифу, прикоснулся рукой к поле его халата: уже и этим сеид оказал ему почет. Касаться колен казанского первосвященника могли только князья, и лишь один хан имел право лобызать его руку.
– Великий имам, я приношу тебе ужасную весть! Опора царства и меч мусульманской веры – наш хан умирает!
– Сафа-Гирей?.. Хан Сафа-Гирей, которого я вчера видел полным сил и жизни?..
Неожиданное известие потрясло Кулшерифа. На лице его проступили багровые пятна.
– Но что случилось, сын мой?
– Пресветлого хана погубило пристрастие к напиткам, запрещенным законом. Сегодняшней ночью он пировал с друзьями. Утром хан осушил еще несколько чаш, а потом ему захотелось умыть руки. У умывальницы он споткнулся и упал так несчастливо, что разбил голову и грудь… Костоправ Измаил-мирза утверждает, что Сафа-Гирею не дожить и до вечера.
– Сын мой, ты действительно принес страшную новость. Кто еще знает о ней?
– Святой имам, я боялся народного потрясения. При хане трое преданных слуг и спешно вызванный мною лекарь Измаил. Я приказал им не выходить из ханского покоя, не выпускать костоправа и говорить, что хан почивает. А сам поскакал к твоему святейшеству.
– Ты хорошо сделал, сын мой! Я соберу курултай,[115] а ты поспешай во дворец, продолжай хранить тайну и жди моих распоряжений… А может быть, Сафа-Гирей оправится, на радость правоверным? – со слабой надеждой спросил Кулшериф.
– Невозможно, святой имам!
Кулшериф-мулла отпустил советника. Джафар уже держал кисточку и лист бумаги – писать имена тех, кого сеид вызовет на совет.
* * *У Кулшерифа-муллы собрались знатнейшие сановники, в огромном большинстве гиреевцы, враги Москвы.
Пришли завзятые ненавистники русских Ислам и Кебяк и их неразлучный спутник – мурза Аликей. Явились уланы,[116] князья. Пришел Камай-мурза, проведавший, что у Кулшерифа собирается знать. Джафар-мирза поморщился, узнав от слуг о его прибытии: Камай был из ахматовской партии. Но обычай не позволял выгнать незваного гостя. Собралось много и других эмиров[117] и беков.
В уголке притаился звездочет[118] Кудай-Берды. Он внимательно прислушивался к разговорам сходившихся вельмож, так как делал предсказания, применяясь к обстоятельствам.
Чтобы скрыть от любопытных причину неожиданного собрания, Джафар-мирза приказал дворецкому приготовить угощение. Гости рассаживались на коврах и подушках вокруг низких круглых столов, крестообразно поджимая ноги. Они засучивали рукава, чтобы удобнее брать кушанья.
Середину каждого стола занимало огромное блюдо с нежной жеребятиной. Каждый брал мясо руками. Сын сеида Музафар угощал избранных гостей, кладя им в рот лучшие куски своей рукой. Получивший угощение униженно благодарил, кланяясь сидевшему за отдельным столом Кулшерифу: его не должно было осквернять ничье прикосновение.
Как требовал обычай, хозяин пира Музафар-мулла извинялся перед гостями за скудость угощения:
– Покорно прошу, дорогие гости, простить нас за то, что мы осмеливаемся предлагать вашему утонченному вкусу такие простые, наспех приготовленные яства.
Гости, тоже по обычаю, восхваляли блюда в преувеличенных, цветистых выражениях:
– Если бы аллах дал нашим слабым ногам силу и резвость обойти все четыре стороны света, нигде бы наши глаза не порадовал вид столь вкусных, превосходно приготовленных блюд…
– Наши жеребята вскормлены старой соломой, их мясо жестко…
– Ты ошибаешься, дорогой Музафар-мулла: это мясо нежно, как самый свежий, сочный урюк, оно пахнет лепестками роз, которыми вы, очевидно, откармливали ваших жеребят…
Во время обмена любезностями блюда следовали за блюдами. Подавались цыплята, приправленные сладким луком; шашлык; похлебка с бараниной и пшеном; рис, сдобренный пряностями; жареные телячьи ножки, куропатки с соусом из сушеных слив; пирожки с творогом, напоминающие вареники; простокваша, салма, баклава,[119] баурсаки[120] с медом, халва… Слуги обносили гостей шербетом и кумысом, айраном.[121] Хмельные напитки религия запрещала, и Кулшериф-мулла делал вид, что не замечает, как слуги подают гостям пиво, бузу, арак.[122] А вышколенные рабы, поднося гостю чашу с бузой, улыбаясь, говорили:
– Прошу тебя, достопочтенный, принять из моих недостойных рук этот сосуд с кумысом, очень плохо приготовленным руками наших ленивых женщин.
Гость, с наслаждением выпив бузу, крякал и отвечал:
– Кумыс хорош! Видно, ваши кобылицы питаются благовонными травами, и руки ваших женщин могли бы взбивать пуховики для праведников, почивающих в райских садах…
Завершилась подача блюд великолепно приготовленным пилавом Хоть пир у Кулшерифа и был уловкой, предназначенной замаскировать созыв курултая, но достоинство сеида требовало, чтобы он был ничуть не хуже обычных его роскошных пиров.
Во время обеда слух гостей услаждала музыка, доносившаяся из соседнего зала.
Когда гости насытились, дворецкий подал знак. Проворные рабы очистили столы от остатков обеда, поставили драгоценные вазы и блюда с урюком, кишмишом, фигами и удалились.
– Аллах велик!.. – начал Кулшериф среди настороженного молчания.
Гости понимали, что не для простого угощения созвали их во дворец первосвященника, и ждали разрешения загадки.
Музафар-мулла уже знал от Джафара мирзы о близкой смерти хана. Еще во время пира, угощая собравшуюся знать, Музафар с трудом сдерживал волнение, а теперь его нетерпение дошло до крайних пределов. Что скажет отец? Будет ли он призывать к продолжению борьбы против русских или заговорит о примирении с Москвой?
От этого зависело – жить или умереть Кулшерифу. Честолюбивые мечты о первосвященническом престоле, казалось таком близком и доступном, довели Музафара до готовности собственноручно влить яд в пищу отца. Но чтобы уничтожить сеида Казани, нужна была веская причина, иначе преступление могло обратиться против самого преступника. Музафар-мулла помнил предупреждение султана: пока Кулшериф против русских, его особа неприкосновенна.
Весь во власти противоречивых чувств, Музафар вздохнул почти с облегчением, когда сеид снова заговорил после долгого раздумья.
– Аллах велик! – повторил Кулшериф. – В своей неизреченной милости он посылает нам горе, он не хочет, чтобы мы среди роскоши и неги зажирели, как бараны, которых откармливают под нож мясника. Друзья и братья! Вы все знаете, как долго боролся с урусами славный Сафа-Гирей, да будет ему лучшее место в райских садах, потому что по земле нашему хану уж не ходить…
– Как? Что такое? Разве хан скончался? – послышались испуганные возгласы. – Говори скорее, святой имам!
– Звезда нашего счастья, пресветлый хан Сафа-Гирей лежит на смертном одре!
– Горе, горе! – возопили крашеные бороды. – Великое горе!
Сеид рассказал о несчастье, случившемся с ханом.
– Вы, знатнейшие сановники Казани, вы, избранники всевышнего, должны решить, кому править после кончины Сафа-Гирея. Нельзя допустить смуту: ею воспользуется Москва и вновь попытается наложить на нас руку…
– Нет, нет! – зашумели взволнованные голоса. – Не допустим московитов хозяйничать в Казани!
– Храбрый наш Сафа-Гирей, защита веры и гроза врагов, угасает, – снова возвысил голос сеид. – А сыну его, Утемыш-Гирей-хану, только два года от роду. Правда, мать его, царица Сумбека, наделена не женскими добродетелями – умом и храбростью, но не ей же стоять во главе войска, не ей бороться с урусами, которые так упорны, что, глядя на них, сам сары-сабур[123] раскрошится…
– Много раз приходили к нам урусы – и уходили ни с чем, – отозвался мрачный князь Кебяк.
– Уходили, а свои города возводили на наших землях, – живо возразил представитель московской партии Камай-мурза. – Когда на Сахиб-Гирея урусы приходили – в 901 году[124] то было, – до Казани не дошли, а город на нашей земле, на устье Суры-реки, поставили: Василь-городом назвали в честь своего князя Василия. Вы, правоверные, знаете, чего нам этот город стоит, как он нас стеснил…
– О-о, знаем, знаем! – послышались раздраженные голоса.
– Уходили, – продолжал Камай-мурза, – а свои заставы всё ближе к нам подвигали… Трудно с урусами бороться: они когда отступают, и то побеждают!
– А ты не пугай! – гневно воскликнул улан Кощак, высокий молодой мужчина с воинственной осанкой; крымский царевич Кощак оставил родину с намерением возвыситься среди смут, раздиравших Казань. – Не пугай! – с силой повторил он. – Или ты за Москву?
– Да, я за Москву, – бесстрашно согласился Камай. – Я хочу уберечь от несчастья и себя и вас. Покоримся Москве без войны: не будем без нужды губить наших людей!
