Повелитель гроз. Анакир. Белая змея - Танит Ли

Они продолжали молчать, словно оба не были готовы к продолжению разговора. Наконец Дхакер поднялся.

— Вот лежанка. Можешь отдохнуть и поспать.

— Вы наметили на утро что-то мучительное, — скорее сказал, чем спросил Кесар.

— Мой отец погиб в Тьисе, — отозвался Дхакер. — Я знал его. Он был добр ко мне. Не уверен, что мы доберемся до родной гавани — в мире все перепуталось.

Глаза, подобные вороненой стали, не дрогнули. Дхакер коротко поклонился и вышел. Дверь каюты надежно охранялась, хотя он и не ожидал от Кесара проявлений героизма. Даже быстрая смерть вряд ли привлекала его, поскольку он, похоже, вообще не верил, что способен умереть. Сейчас он будет спать, накапливая выносливость. И в агонии, утратив последнюю надежду, будет цепляться за жизнь, уверенный в своем праве на нее, пока последняя капля этой жизни не просочится у него меж пальцев.

Незадолго до рассвета Опаловый Глаз снова наведался в каюту и взглянул на спящего человека, на его сильное тело, которому вскоре предстояло стать его самым страшным врагом. Рана на левом предплечье, которую прижег Дхакер, невероятно быстро зажила — о ней напоминал лишь шрам вроде того, что остался после змеиного укуса.

— Берите его прямо сейчас, — приказал Дхакер своим людям. — Пусть очнется уже там.

Они выполнили приказ, вытащив Кесара в перламутровую пустоту — лишь небо, море и корабль. Тающие звезды осветили скованного человека на палубе, чьи руки были подняты и закреплены в таком положении при помощи острых клиньев, вбитых в оковы. Затем столб подняли и установили рядом с главным парусом. К тому времени человек полностью проснулся и все осознал. Это был старый способ казни — очень простой, обычный для всех западных стран. В Дорфаре им издавна пользовались для наказания рабов.

Жертва подвешивалась за руки, при этом ее пятки находили небольшую опору и судорожно цеплялись за нее, пытаясь перенести вес тела. Это стоит мучительных усилий, но человек будет делать эти усилия. Такой же небольшой выступ имелся на уровне ягодиц, и его тоже можно было использовать — неловко и с еще большим трудом. Без этих условных поддержек висящий человек не сможет дышать, а потому будет за них цепляться, постоянно соскальзывая и снова отыскивая их — и так до бесконечности.

В теле, лишь подвешенном за запястья, без этих опор, кровь не достигает легких, и наступает спазм. Задохнувшись, осужденный вскоре теряет сознание, и смерть может наступить еще утром. Но этот способ считался легким — в отличие от того, что был уготован Кесару. К тому же его воля, его неистребимая тяга к жизни продлят битву и за гранью беспамятства. Будучи на три четверти трупом, он все равно продолжит бороться, соскальзывая, сражаясь, ловя глоток воздуха, цепляясь и проигрывая свою жизнь — шаг за шагом, миг за мигом.

Ему будут давать воду и даже пищу, пока он будет способен есть.

Это может продлиться долгие дни.

Теперь в его жизни присутствовали свет и тьма, восход солнца, просвечивающий сквозь огромный парус, и закат за спиной, бросающий перед ним на палубу его тень. Закорианцы старались не наступать на нее, ибо это было дурной приметой.

Чуть позже Кесар перестал все это замечать.

Он задыхался. Чтобы сделать вдох, нужно было изо всех сил прижать к столбу пятки и нижнюю часть спины. Тогда руки слегка освобождались, и кровь с головокружительным ощущением приливала к легким, позволяя им расшириться. Он сохранял это положение, пока мучительная боль в напряженных ногах и спине не лишала мышцы сил. Затем снова повторялись все этапы агонии.

Очень скоро разные виды боли перестали отличаться для него. Приподняться и вдохнуть, превозмогая боль, — или обвиснуть и задыхаться в боли…

Он пил воду, глотал жидкую кашицу и смотрел в небо.

Море было спокойным, палуба слегка покачивалась, как танцовщица. Люди двигались вокруг или стояли, наблюдая за ним. Но они были призраками и не имели значения, так же, как небо и море. Значение имела лишь боль, и этим значением была жизнь.

Когда солнце взошло в четвертый раз, он позабыл свое имя.

Он слышал разговоры там, снизу. Один человек, с ярким отблеском в левом глазу, подошел и потрогал его ноги — мягко, почти заботливо.

— К’сар, ты все еще жив? Четвертый день, К’сар эм Кармисс. Не знаю никого, кто протянул бы так долго, — и затем: — У него сочится кровь изо рта. Легкие кровоточат.

Кесар повернул голову. Небо было малиновым, свет дробил парус на осколки. Что-то приблизилось и коснулось его лица. Миска, поднятая на палке. Вода. Он потянулся к ней губами.

— Нет, — прозвучал тихий голос девушки у самого его уха, а может быть, прямо в мозгу. — Не пей ее, Кесар. Не пей.

— Пошла вон, сука, — прохрипел он. Его язык нашел воду.

— Нет, — настаивал голос. — Не пей.

Вода была безвкусная, ему не хотелось ее, невзирая на жестокую жажду. Его тело сделало попытку кашлянуть, и немедленно острая боль пронзила ребра. Тогда ее руки обняли и поддержали его. Прохладные, ароматные руки — лучше любой воды.

— Послушай меня, — снова произнесла она. — Кому еще мы с тобой могли доверять с самого детства, кроме друг друга?

— Я должен жить, Вал-Нардия, — прошептал он. — Вернуть то, что они отняли у меня. И если ты хочешь, чтобы я жил, я буду жить — ради тебя. Яд, болезнь, рана в любом бою — все это ничто. Я пройду сквозь огонь, воду и небесный гром… Вал-Нардия?

— Я здесь.

— Я буду жить, — повторил он. Прядь ее красных волос шевельнулась в красном небе, когда она склонилась, поддерживая его. Это была Вал-Нардия и никто иной. Ее облик не изменился. Голова Кесара лета ей на грудь.

— Тогда живи, — сказала она. — Дай себе уйти и живи.

Внизу пошевелился Дхакер, придерживая свой опаловый глаз.

— Он не принимает воду, — ткнул пальцем закорианец, поднимавший миску наверх.

— Он мертв, — склонил голову Дхакер.

Они не отдали его Рорну и не предали сожжению по обычаю желтых народов. Просто оставили на столбе — разлагаться или стать кормом для морских птиц. Задолго до того, как корабль прибыл в Таддру, от короля Кармисса не осталось ничего, кроме костей — которые могли быть костями любого другого умершего.

Утренняя звезда

25

Среди полуденного жара высоко на золотом камне сидела женщина и смотрела вдаль, через реку. За ее спиной вздымались черные разрушенные стены. Летнее солнце обожгло ее почти до черноты, всю, кроме серебряного браслета на левом запястье, который, если приглядеться, был вовсе не браслетом, а кольцом серебряных чешуек, растущих прямо из руки.