Жизнь волшебника - Александр Гордеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
это «всегда»? Не будет всегда моей мамы. И меня не будет всегда. Каким отчаянным
одиночеством и безысходностью веет от этого звонкоголосого маршевого, но в то же время почти
что ангельского детского хора! Как будто издевательство какое-то. Как будто поют уже оттуда.
Оттуда, где теперь уже Серёга. Как поверить, что, вместе выйдя из детства в океан взрослых
смертных людей, они сегодня уже по разные стороны бытия? Как может уже сейчас не
существовать человека, который так прочно связан с тобой? Как может оторваться от тебя тот, с
кем ты объединён тем образом непостижимости пространства и времени, осознанным когда-то
вместе, сообща? Странное переплетение их миров несомненно, хотя видеться удавалось очень
редко. У них обоих (хотя теперь можно говорить только за себя) ещё с детства осталась привычка
при любом решении делать невольную поправку на возможное мнение другого. Не зря же за эти
годы их взгляды на мир почти не разошлись. Последняя встреча это подтвердила… В жизни всегда
ориентируешься на тех людей, которые тебе нужны. Всегда готов что-то им сообщить, о чём-то
спросить, а то и просто как-то выглядеть перед ними. Теперь же уже в самом отношении к миру
зияет дыра, провал. Эти провалы кругом, повсюду. Мы живём в мире покойников – их куда больше
вокруг нас, чем живых. И все они золотоголосо поют: «Пусть всегда будет Солнце!».
А встреча-то и впрямь была последней… «Эх, как же коротка она, эта жизнь наша…», – сказал
тогда Серёга с глазами, блестящими от слёз. Откуда эти слова? Он что же, предвидел такое?
Знал?! А ведь очевидно же, что уже с того момента к его петле потянулись какие-то ниточки. Эх,
заметить бы их тогда! Серёга-то ведь даже открыто говорил об этом, да только как можно было
отнестись к этому всерьёз? А ведь надо было. «А я вместо этого каким-то суперменом
выставлялся перед ним», – снова с горечью вспоминает Роман. – Отжимался от пола, его
отжиматься заставлял. Надеялся бросить вызов, энергией своей заразить. А требовалось,
наверное, что-то другое. Для подзарядки Серёга был слишком подавлен. Он ведь всегда был
таким: неловким, бьющимся об углы. А жизнь – это угол на угле».
В затуманенных водкой мозгах все воспоминания округлые. Роман сидит, вытирая слёзы
первым, что попало – старым коричневым халатом жены. Потом поднимает ноги на диван,
укрывается тем же халатом, как сном. А во сне уже Серёга. Вот он, наконец-то, и в Пылёвке. Роман
сидит, ужиная на кухне, и видит в окно, как тот с чемоданом и гитарой подходит к воротам. И сразу
почему-то понятно: Серёга вернулся совсем. А это значит, что впереди задушевные беседы, хор в
клубе, курсы гитаристов, постройка собственного дома! Впереди как раз такая жизнь, в которой
они, наконец-то, смогут по-настоящему осуществить свою дружбу. Ведь самое ценное в их
дружбе – это искреннее, не запачканное даже его мерзким поступком желание друг другу добра.
Только зачем же он гитару-то тащит с собой? «Тьфу ты! Для начала и моя бы сошла, я ведь её
даже стригалям не давал, хоть они почему-то и знали про неё. А уж свою-то привёз бы после, с
остальными вещами». Может, выскочить на крыльцо да встретить друга? Но нет! Слишком уж
долго он его ждал, чтобы не показать сейчас совей обиды. «Вот и буду так сидеть…» Серёга
поднимается на крыльцо, стучит в дверь. Но дверь почему-то заперта. Почему это днём – и
заперта?! А если он не войдёт! Роман испуганно вскакивает со стула и обнаруживает себя
сидящим, отпрянувшим от дивана. Слышно, как стихает звук, который был принят за стук в дверь –
это Мангыр промчался под окном по дощатой гулкой завалинке. Роман снова валится на диван, но
351
сна уже нет. Неужели же Серёга и впрямь уже не приедет? Но как, чёрт возьми, можно уйти,
обладая таким талантом!? Как душа, способная на такую музыку, может умереть? Ведь Серёга-то и
сам, вспоминая, как пела мать Романа, не мог постигнуть, как и куда может ни за что ни про что
уйти неповторимая человеческая индивидуальность. Как можно задумываться об этом, самому
быть таким же и всё-таки уйти, не пожалев ни себя, ни тех, кого оставляешь?!
Поднявшись, Роман подходит к окну. День сегодня спокойный, только с какими-то
неожиданными, нервными порывами ветра, прилетающими прямо с противоположных сторон, так
что флюгеру-самолётику, прибитому к штакетине, приходится иной раз делать полный оборот
вокруг оси. Пропеллер при этом на какое-то мгновение останавливается, старательно находит
направление и снова превращается в прозрачный серебристый круг. В доме вроде бы тихо, но от
порывов воздуха кажется, будто время от времени по крыше кто-то проносится на большом
велосипеде.
Наверное, можно сколь угодно долго стоять у окна, наблюдая за игрой ветра. Поразительно
упорное старание этого глупого флюгера: зачем он ищет направление? Лишь для того, чтобы
вращался пропеллер? А кому нужно это вращение? Не таков ли и человек с его жалкой
бессмысленной жизнью?
Серёги не будет уже никогда. Для того, чтобы иметь такого друга, надо вернуться в детство и
заново вырастать вместе с ним: бегать под одним дождём, драться, ругаться, гонять друг друга на
переменах, колотя по голове учебниками, ходить друг за другом, как связанными верёвочкой.
Вначале Роман решает, что этим вечером он к Тоне не пойдёт, даже несмотря на их
договорённость. Сегодня должен быть траур. Но вот солнце садится, наступают сумерки, село
вспыхивает огоньками и становится очевидным, что как раз в этот-то вечер и нужно отнести свою
ноющую душу с гулкой, совершенно не живой сегодня подстанции, к другой горячей душе. Хорошо,
что теперь ему есть куда идти, к кому прижаться. Роман выходит на крыльцо, чувствуя, что душу
его подхватывает и несёт под гору уже самим ветром – душа зябко чувствует это воздушное
омывание, страдая и радуясь одновременно.
Тоню, открывшую дверь, бьёт нервный озноб.
– Это от ожидания, – шепчет она, прижимаясь, – я начала ждать тебя с самого утра. Я знаю, что
с утра ждать глупо, только оно ждётся само. Я думала, что если ты не придёшь, то я умру. Ой, что
это с тобой? Ты с кем-то подрался?
– Сначала я не хотел сегодня приходить, – обнимая её, говорит Роман. – Из-за Серёги.
– Ох, – с облегчением вздохнув, произносит Тоня, – как хорошо, что ты уже всё знаешь. Я
боялась, что сказать об этом придётся мне. Ведь это
