Жизнь волшебника - Александр Гордеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
жила впустую.
– А я уже наполнила ее… Тобой. А, вообще-то, я ведь когда-то поступала в культпросвет. .
– Здоорово! Ведь ты же очень музыкальна, постоянно что-то напеваешь, и со сцены, я слышал,
хорошо поёшь. Пробуй ещё раз. Эх, как жаль, что с Серёгой так вышло. Уж с ним-то можно было
бы тут дела завернуть! Нет-нет, ты действуй, давай – теперь я от тебя не отстану. Готовься-ка
поступать в институт культуры. Для тебя это будет само то.
Пожалуй, это какой-то совершенно новый взгляд на Тоню, который сближает их ещё больше.
– Я поступала сразу после школы, – рассказывает она. – Пожила с неделю в общежитии,
посмотрела, как там ночами бегают из комнаты в комнату, и это меня просто убило. Тогда я ещё
глупая была, думала, если поступлю, то так же делать придётся. Ой, я что-то говорю и говорю…
Меня сегодня как прорвало. О чём ты задумался?
– Да Серёгу вот помянул и как зацепился. Он же такой талантливый был. И какой дурак! Эту
жизнь так не хочется отдавать, так дорожишь ей. Бывают, конечно, трагические случаи, ну вот, как с
моими. Но ведь они же не хотели умирать. А Серёга сам. Кажется, это из Лукреция: «В
собственность жизнь никому не даётся, а только на время…» Хотя, может быть, жизнь-то как раз и
даётся человеку навечно, а он всё не научится её взять. Наверное, человек может жить не то что
сто, двести или триста лет, а всегда. Он ещё не знает себя, не научился пользоваться самим
собой. Когда-нибудь, совершенствуясь в сторону умения жить вечно, он разгадает миллион своих
тайн, познает себя полностью и сможет уходить от смерти. Но, наверное, это произойдёт спустя
ещё не одно тысячелетие, а мы-то уж, увы… Нам остаётся лишь так называемое «социальное
бессмертие», которое реально лишь для самых великих… Только что оно и для них, для их
исчезнувшего сознания?
– Ты так странно говоришь. Никто не умеет так говорить. Я представляю всё сказанное тобой, и
у меня даже мороз по коже. А душа в то же время парит. Нет, если ты всё это так понимаешь, то
будешь жить долго-долго…
– А я хотел бы вечно…
– И я тоже. Но мы и есть вечные, ведь мы продолжаемся в детях.
– Это сказка, всё это сказка… Ощущаешь ли ты, осознаешь ли в себе какое-нибудь
продолжение родителей? Конечно же, нет. . Ведь ты же всегда лишь как бы сама по себе.
Печально, но человек со своим душевным миром постоянно одинок. С каждым человеком умирает
весь его мир. А у детей мир уже другой. И это правильно. Иначе всё по кругу пойдёт. Хотя, с другой
стороны, если задуматься, так к чему нам вечность? Для простого функционирования?
– Наверное, для того, чтобы быть счастливыми…
– Да, считается, что так, – засмеявшись, соглашается Роман, потянувшись к Тоне. – А в чём
счастья больше всего? Конечно же, в чувстве. Значит, наше слияние с вечностью – в таких вот
минутах. Только ими-то и могла бы быть оправдана вечность, если бы она для нас существовала.
356
– А сейчас я ничего не поняла, – признаётся Тоня.
– А, да ладно, – машет рукой Роман, – тут сплошная поэтическая натянутость. Меня тоже
прорвало, только куда-то в другую сторону.
Роман откидывается на подушку. Кармен ему не мешает. Дрёма сладка, как покачивание на
волнах. Очнувшись через несколько минут, он обнаруживает, что Тоня, обняв одну его руку сладко
спит. Не тревожа её, Роман медленно поворачивает голову, смотрит на сумрачную стенку,
тикающую часами. В комнате темно, но светлые стрелки удаётся различить: время три часа с
небольшим, можно бы подремать ещё, чтобы уйти домой около пяти часов. Но сна нет. Можно
полежать и подумать.
С Тоней хорошо, с ней спокойно и всё ясно. Именно с ней его мужское начало находит полное
душевное и физическое успокоение. Можно ли сказать, что он любит её? Пожалуй, да. Но странно
то, что именно сейчас, находясь в её постели, он очень тепло и хорошо вспоминает о жене.
Почему так? Ведь Кармен – полная её противоположность. Но, как и в случае с Зинкой, Нина не
теряется, не уменьшается от этого, а, напротив, становится дороже. И никаких душевных
противоречий это не вызывает. Удивительное открытие: его и в самом деле волнует и
воодушевляет факт одновременности двух женщин! Чувства не врут. Теория, однажды ночью
изложенная жене, теперь с успехом подтверждается и чувствами. Испытываемое совершенно
очевидно – это невероятное, необыкновенное ощущение своей полноты. И в этом чувстве нет и
соринки грязного, ложного, несмотря на то, что оно противоречит всем мыслимым представлениям.
Сам факт существования двух женщин делает его как мужчину больше, значительней, поднимает в
собственных глазах. И уже с позиции этого большого, значительного мужчины он относится к обеим
женщинам ласково, нежно и заботливо. Этот подъём даёт ему возможность боольшей любви,
потому что мужчина может любить лишь с позиции сильного. Если он любит с позиции слабого или
даже с позиции равного, то его любовь как бы не совсем мужская, не совсем полноценная.
Настоящий мужчина даже восхищается женщиной с позиции сильного, а не снизу – льстиво и
подобострастно. Да ведь и для женщины восхищение сильного, конечно же, куда ценнее, чем
восхищение слабого. Господи, да какие же, в самом деле, дурочки те из женщин, кто жаждет
равенства! Ведь для того, чтобы мужчина был по-настоящему любящим, надо, напротив, помочь
ему ощутить свою значительность и превосходство. И способ тут один – допустить, чтобы он был
свободен и, возможно, мог иметь другую женщину. Казалось бы, абсурд, но разве это не правда?
Тоня, наконец, просыпается. Тихо, почти неслышно, украдкой зевает.
– А что же ты, миленький, не спишь? Подремал бы ещё – время есть.
– Да я вот лежу, думаю: а почему бы тебе не подружиться с Ниной?
Кармен приподнимается на локте и, как можно догадаться, удивлённо всматривается ему в
лицо. Она, конечно, озадачена. Внутренне Тоня готовилась противостоять его жене, а вот чтобы
подружиться… Это ей и в голову не приходило. Хотя, почему бы и нет? Разве может она не
доверять его словам или не откликнуться на его просьбу?
– Я сделаю всё, о чём ты попросишь, – говорит она. – Меня устроит и то, что ты будешь
принадлежать мне не полностью. Я люблю тебя таким, какой ты есть, со всей твоей жизнью. Твоя
жизнь замечательна, и я её тоже люблю. Если мы сможем сдружиться с
