Разведка - это не игра. Мемуары советского резидента Кента - Гуревич Анатолий Маркович

Действительно, сразу после завтрака полковник вызвал меня, и мы пошли к домику, стоящему несколько в стороне за железнодорожной линией, по которой на стройку доставлялся груз. Нас встретил дневальный, молодой, аккуратно одетый заключенный. Смеясь, полковник, представляя дневального, сказал, что он будет моим «ординарцем». Помимо дневального в домике был еще один заключенный, которого мне представили как моего помощника, тоже диспетчера. Я должен был проживать вместе с дневальным в этом домике и здесь выполнять порученную мне работу, согласовывая все принимаемые мною решения со многими службами строительства шахты и отдельными подразделениями лагеря.

Так началась моя новая лагерная жизнь. В этом лагерном подразделении я пробыл до июня 1949 г. Работа была сложная. Приходилось большую часть суток отводить выполнению порученной мне работы. Я должен был внимательно следить за расстановкой на всех участках стройки работающих заключенных, посещать все строительные участки. Я был удовлетворен тем, что начальство, видимо, положительно оценивало мою работу.

На шахте № 18, я имею в виду будущую шахту, я впервые встретился с одним из руководящих работников Воркутлага, Епифановым. Мне казалось, что он отвечает за все работы на строящихся и действующих шахтах, за энергетику. Па нашей стройке он бывал несколько раз, и несколько раз мне пришлось с ним разговаривать. Конечно, я не знал того, что относилось к его прошлому, и не считал возможным об этом спрашивать. Пару раз он пытался задать мне вопросы, касающиеся моего прошлого, причины моего ареста и осуждения. Думаю, что он меня понял, понял причины, по которым я уклонялся от прямого ответа, и мы больше не касались этих вопросов. Естественно в моем деле, сопровождавшем меня по лагерям, никаких данных ни о моей разведывательной деятельности, ни о выдвинутом против меня обвинении и конкретном составе моего «преступления» не было.

Однажды, беседуя со мной, Епифанов, не касаясь причин моего ареста и осуждения, задал вопрос:

- Скажите, а вы, осужденный «Особым совещанием», пытаетесь из лагеря обращаться в какие-либо инстанции с просьбой о пересмотре вашего дела в соответствующей судебной инстанции?

Я был вынужден признаться, что пока еще не обращался, но обдумаю этот вопрос и, возможно, начну.

После того как Епифанов мне задал вопрос, я принял решение немедленно приступить к моим обращениям в различные инстанции не о моей реабилитации, а только с настойчивой просьбой о пересмотре моего дела и присутствии в Военном трибунале, в Военной коллегии Верховного суда СССР.

Из этого лагеря я направил, начиная с 3 апреля 1948 г. и кончая 30 января 1949 г., мои обращения в «Особое совещание», министру Госбезопасности СССР, И.В. Сталину, министру обороны маршалу Василевскому, вновь И.В. Сталину. Все мои обращения остались без ответа.

Общаясь с Епифановым, меня невольно заинтересовало, кем и давно ли он является и является ли вообще сотрудником НКВД СССР. Среди заключенных в этом лагерном подразделении и в других я, правда, редко, слышал утверждения о том, что он, продолжая честно работать, в свое время, находясь на руководящих работах в системе энергетики Советского Союза, был еще в тридцатые годы репрессирован и отбывал наказание, в том числе и в Воркуте. Некоторые утверждали, что оп сумел доказать свою преданность, порядочность и высокую квалификацию. Именно поэтому и был оставлен на руководящей работе в Воркутлаге.

Вспоминая о моем пребывании в лагере при шахте № 18, я хочу остановиться еще на одном моем переживании. Однажды была присущая Воркуте очень холодная погода. На градуснике было около -45°С, шел невероятный снег. Мне надо было добраться до строящейся шахты. Я вышел из домика и, как мне казалось, пошел в обычном направлении. Вскоре заметил, что путь мой затянулся. Вокруг ничего не было видно, и я с большим трудом, тяжело дыша, медленно шагал вперед. Прошло уже много времени, и вдруг навстречу, совершенно неожиданно, буквально в нескольких шагах, шел человек. Он остановился и спросил меня, правильно ли он следует в направлении здания, в котором располагается управление шахты. Я ответил, что я тоже иду туда, но боюсь, не сбился ли я с пути. Мы постояли немного и решили двинуться в обратную сторону, несколько правее. Медленно передвигаясь, почувствовали под ногами рельсы железнодорожного пути и поняли, что до этого мы сбились с пути. Очень усталые, мы дошли до намечаемой нами конечной цели.

Вошли в здание управления, немного постояли, стряхнули с себя снег и разошлись. Я направился к полковнику, но решил вначале немного отдохнуть и отдышаться. Вижу: он направляется к своему кабинету. Заметив меня, сидящего на табуретке, покачал головой, пропустил впереди себя и вошел в кабинет. Первое, что он мне сказал, заметив, что я очень тяжело дышу, был упрек, что я в такую погоду решился прийти к нему. Он дал мне какую-то таблетку, я пососал ее, и у меня улучшилось дыхание.

Полковник коротко сказал:

- Я знаю, что вы отдаете все силы порученной вам работе, но надо думать и о себе, о своем здоровье. Ведь вы же знаете, что я даже запретил выводить на работу ряд бригад, выполняющих на поверхности свои обязанности. В такую погоду надо думать и о себе. Вы обязаны следить за своим здоровьем!

Немного помедлив, полковник продолжал меня поучать:

- Из-за сильного снега вы не могли правильно ориентироваться. Могли уйти в тундру, потерять силы и замерзнуть. Об этом нельзя забывать.

Я привел этот случай, чтобы еще раз подтвердить человечность начальника лагеря, его заботу, да не боюсь употребить это слово, о простом заключенном.

Чем может быть оправдано мое столь добросовестное отношение к работе, отмеченное полковником? Я чувствовал, что даже в лагере, работая на стройке новой угольной шахты, мне предоставлена возможность с пользой для нашего государства вложить свой труд и мои знания.

Должен признаться, что мне было очень жаль покидать это лагерное подразделение, к которому уже успел привыкнуть, где ко мне так доброжелательно относились не только полковник, другие сотрудники управления лагеря, руководители стройки, но и заключенные. Кстати, их хорошее отношение не ограничивалось только мною, но, как я мог постоянно наблюдать, и ко всем, абсолютно ко всем, за редким исключением, заключенным. Я понимал, это объяснялось, в первую очередь, тем, что большинство заключенных в ответ на оказываемое им доброжелательное отношение со стороны руководства были дисциплинированными и постоянно старались работать с полной отдачей.

Я должен был понимать, что новый этап, новый лагерь не за горами. Должен был настать день, когда и мне придется прощаться со строящейся угольной шахтой М> 18.

Действительно, совершенно неожиданно однажды вечером ко мне в домик зашел полковник. Мы остались с ним с глазу на глаз. Некоторое время оба молчали. Явно несколько обеспокоенный, он заговорил и уведомил меня, что, к сожалению, завтра меня отправляют в новое лагерное подразделение. Помедлив, видимо задумавшись над тем, имеет ли он право сказать, куда меня собираются направить, продолжил и сообщил, что я буду в лагерном подразделении при большой, уже действующей шахте. Больше того, он добавил, что мне там будет гораздо лучше, чем на шахте № 18... и они сожалеют, что лишаются такого помощника!

На следующий день группу заключенных, в том числе и меня, этапом направили в лагерное подразделение при шахте № 40 «Воркутуголь». Прием в лагере был уже и для меня привычным. Особой проверке нас не подвергали и сообщили, что следует в особо отведенном для нас бараке отдохнуть, а распределение на работу будет произведено на следующий день.

Мы проследовали в барак, мест оказалось довольно много, и даже после того, как все разместились, остались свободные места. Нас тут же препроводили в большую столовую, где плотно поели. Едва вернулись в барак, как вошел нарядчик и громко назвал мою фамилию. Я подошел к нему, и он предложил пройти вместе с ним в управление лагеря.