Собрание сочинений святителя Григория Богослова - Григорий Богослов

О себе самом и на завистников

Григория иерея и забава, и рыдания. Увеселяйся, кому угодно, моими несчастьями.

У меня и безделка имеет свои украшения, и из ямбов родится новая мера. Прочти акростих [332], и ясно увидишь.

Хотя я стар и изведал много бедствий, потому что морщины показывают опытность в делах, а опытность всего чаще производит благоразумие, однако же и моя старость в продолжение многих лет не видала такого бедствия, какое видит теперь. И это нетрудно узнать из краткого слова.

Вожди народа незаконно восстали друг против друга. Ополчась вместо орудия гневом и завистью и кипя презорством, как свирепым огнем, они восстали, и разделилась целая вселенная. А я — человек тонкий (потому что думал о себе немало), хотя никак не мог поражать злых жезлом (вам известно, что и теперь я то же предпочел бы всему), однако же делал, что был в состоянии, и придерживался обоих камней, подражая краеугольному камню — Спасителю. Но, как укрощающий львов или рассвирепевших кабанов, оскорблений не прекратил, а сам затоптан, потому что легче пострадать, нежели сделать доброе дело. Если бы стал я мучеником, то, подвераясь большим и жесточайшим страданиям, всего скорее освободился бы от двоякой опасности. Но нет возможности переносить благодушно обиду, которая такое долгое время непрестанно пред глазами. Кто не знает сего, даже и неблизкий ко мне? Если это одно у них дело, то пусть двоедушие их ко мне остановится в одном. Если сам я сошел с престола, чего же еще больше? А если свергнут против воли, чего достойны отважившиеся на это? Ныне возведен на престол, а наутро сводят меня с престола. В состоянии ли кто приискать на это хотя ложную причину? Осмеливаюсь сказать, Христе мой, что у меня на сердце. Они завидуют моим подвигам, тем камням, которые в меня метали. А может быть (скажу ясно), предметом их нападений Дух, — Дух (выслушайте это), исповедуемый Богом. Еще говорю: Ты мой Бог, и в третий раз восклицаю: Дух есть Бог. Бросайте, цельте в меня камнями; вот неколебимо стою пред вами целью истины, презирая свист и слов, и стрел.

У нас Отец корень и источник Доброт. От Него рожденный Свет и Слово — печать Безначального; от Него и Дух — безлетное естество. Бог — Бог мой и Бог тройственная Единица. Никто не возбранит мне говорить сие. Свидетель тому — моя Троица, что время не превратит сего слова. Пусть все колеблется, только бы не превращали у меня Бога! Равно нечестиво одно ли что или все обесчестить. У меня есть голос, а у тебя — города и блистательные престолы. Удерживаю язык; какое прекрасное принуждение! О, если б мне светить, как светильнику, поставленному на свещнике! О, если б мне озарять целую вселенную!

Так теперь; а в скором времени новые престолы, законный порядок и первых, и вторых престолов. Тяжелы были бы здешние неудачи, если бы Бог впоследствии не оборачивал костей другой стороной. Не хочу иметь привязанности к здешним благам. Ты делай возлияния этому миру, а я приношу жертву Богу, чтобы без труда переносить мне неприятности. Ночь все покрывает, а день все освещает. Много потрудился я, однако же труды мои не стоят еще тех наград, какие ожидают друзей Божиих.

Исаия претрен был пилой, но перенес сие с терпением. Трех отроков в пещи приветливо принял огонь. Даниил брошен к зверям, как к друзьям. А Павел и Петр явились победоносцами в Риме. И Предтеча не жертва ли своего дерзновения? Они знают, что я умер, но пусть знают, что я жив, хотя бы Тебе, Отец, угодно было послать мне что–нибудь еще худшее.

К завистникам

Правосудие, судии, законы, судилища, и ты, меч, изощренный на злых, и грозный день — обличитель всего, и неумирающий червь, и источники всепоядающего огня, выслушайте, выслушайте мой суд! Когда все умерло,

умирает и зависть; потому что борьба бывает с противоборствующим, а что не стоит на дороге и не противится, тому без зависти оказывают честь. Но я и умер, и терплю от зависти, хотя перенес в жизни борьбы всякого рода. Чем докажу это, какими свидетельствами? Все вопиют, хотя и заключу уста свои. О, если бы несчастье мое осталось негласным!

О, если бы мог я не осквернить языка, выговаривая словом (что из всего худого есть худшее) и самое имя! Зверь, исполненный яда; опасная и ужасная кладовая зависти, позорный столп, сокращенно представляющий всякое ужасное зло. Кому не надлежало бы приближаться к спасительным дверям, тот предпочтен моим тайнодействиям, и труд этой власяницы поставлен выше метаний в меня камнями и моих очищений. Увы! Кто из мудрых похвалит сие? О Ты, Который проникаешь в таибницы моего сердца, всем распоряжаешь, и все ведешь к другой жизни! Они поставили меня ниже худых! Неужели и там будут первенствовать злые? Они худую помощь оказывают друг другу, одно имея в виду — безопасность своих престолов. О, если б иметь мне часть, какой я достоин! Но ежели нет мне доли здесь, Ты, Христе, часть моя, и лучше Тебя иметь, нежели все то, что есть у всех. Ты единственное твердое и свободное стяжание, которого не лишит меня никакая зависть.

О различиях в жизни и против лжеиереев Тот совершенный живописец, кто начертывает на картинах верные и живые изображения, а не тот, кто, намешав понапрасну много красок, хотя и доброцветных, представляет на картине написанный луг. И корабль мореходный хвалю не за то, что блистает излишними украшениями и расцвеченной кормой, но за то, что рука корабельного строителя крепко сплотила его гвоздями, надежным и смелым пустила по волнам. И войско должно быть храбро, а не красиво; и в доме хорошая отделка — второе уже достоинство после прочности. Так и жизнь человеческая или божественна, когда страх ведет человека ко Христу, делает его чуждым сетей греха, постоянным, неразвлеченным и беспечальным; или весьма порочна и внутренне бессильна, хотя по наружности ненадолго имеет такую же силу, какую замечаем в умоисступленных, у которых все кружится, потому что мысль идет кругом.

Так не одинаково и сердце молитвенников великославного Христа. Один — всегдашний слуга человеческого могущества, смотря по обстоятельствам, как трость, колеблемая ветром, клонится туда и сюда и подает не врачевство, но образец всякого порока. Другой трепетными и благоговейными руками возносит дар благодарения Христовой плоти и великим страданиям, какие понес на земле Бог в избавление наше от первородных недугов. Он живет для единого Христа, Им утешается, для Него, возносясь отселе, отрешает сердце от земного и из людей одним добрым покоряет мысль, злым же противится, как твердый камень адамант. Он не заботится о богатстве, о великих престолах, о человеческой славе, пресмыкающейся долу. И, нося на себе кожу могучего, царственного льва, не скрывает под ней раболепства лисицы, чтобы быть мертвоядцем, хитрецом, злодеем, перекидываться во все виды порока. Напротив того, непрестанно обогащая ум чистыми представлениями, касается даже небесной Троицы, утвердил Ее образ в своем сердце, созерцая единую Славу в трех Добротах, а наконец, чистыми жертвами приуготовлен народ богоподобный, приносит бескровную сердечную жертву.

В числе таковых молитвенников желал быть и я, — не скрою сего, потому что нога моя стояла уже

внутри преддверия. Но как скоро увидел я дела непотребные и заботливо обдуманный обман, отступил назад и вне поставил свою ногу. Правда, что много понес я огорчений и среди других неправоверных, у которых и теперь еще отдаются звуки моего голоса. Мне — камни, а им — новоутвержденное Божество Троицы, — вот дары, какие принесли мы друг другу! Но если и уступал я, то нигде не оставлял слова не утвержденным, куда только ни заносили меня наши волнения. Теперь я низложен; наступай, наступай на меня, злобная зависть! Или, может быть, остановлю еще тебя, хотя буду сокрыт в крайних пределах земли, заключен в мрачной утробе морского зверя — кита, как некогда было с Ионой. Пусть тело в утробе; но ум, сколько бы ни преграждали ему пути, с неудержимым стремлением пойдет, куда желал. Вот единственное достояние добрых — свобода, неудержимость, неодолимость, ум, воспаривший ко Христу!

Григорий уже не сотрапезник земного царя, как прежде, не станет делать и малых угождений своему мешку [333], не будет потупленный и безмолвный возлежать среди пирующих, с трудом переводя дыхание и пресыщаясь, как раб. Судья не посадит меня или рядом с собой, чтобы почтить, или ниже себя, чтобы положить меру моему духу. Не буду целовать окровавленных рук или ласкать подбородок, чтобы добиться небольшой милости. Не побегу с многолюдной свитой на священный, или именинный, или похоронный, или свадебный обед, чтобы все предать расхищению, иное истребив собственными зубами, а иное предоставив своим провожатым — этим хищническим рукам Бриарея; поздно же вечером отвести на груженый корабль одушевленный гроб, то есть с трудом привлечь опять домой болезненное чрево, но, едва переводя дыхание от пресыщения и еще не избавившись от прежней тягости, спешить на другой богатый пир. Нет, нет, не буду говорить приятного слуху, председательствуя в священных местах или один, или в совокупном собрании многих; не отрину глаголов Духа из заботливости снискать любовь у народа; не стану тешиться рукоплесканиями, ликовствовать на зрелищах; не буду, подобно состязающимся на ристалищах в ловкости и изворотливости или обгоняющим друг друга на колесницах, носиться по стремнинам слова препретельного, и притом не для того, чтобы истребить гнев, охладить бешенство распаленного тела, узами слова связать руку, которая с неистовством простирается ко всему чужому, изгнать из сердца ложную славу, поучениями своими низложить на землю надмевающуюся гордыню, источниками слез вызвать слезы, но для того, чтобы вкусить одну жестокую отраву, которая причинит несомненную смерть — удовлетворить страсти гоняться за славой. Не буду заседать в собраниях гусей или журавлей, которые дерутся между собой без всякой причины, где раздор, где смятение, а еще, прежде сего, где собраны в одно место все тайные срамоты враждующих.