Картинки деревенской жизни - Амос Оз

Когда ушли две женщины, он еще минуту-другую оставался в своем укрытии меж книжных полок, там, где нашел книгу Вирджинии Вульф «На маяк», выжидая, чтобы тело его успокоилось. А затем сказал Аде низким, басовитее обычного, голосом, что сейчас к ней присоединится. А она тем временем внесла в компьютерный каталог названия книг, возвращенных женщинами, и тех, которые они взяли.

И вновь Ада Дваш и Коби сидели рядом за стойкой, словно он тоже отныне работал в библиотеке. В молчании, воцарившемся между ними, слышались лишь урчанье кондиционера да жужжание неоновых ламп. Потом они говорили о Вирджинии Вульф, которая в дни Второй мировой войны покончила с собой, бросившись в воду. Ада сказала, что самоубийство во время войны кажется ей странным, вызывает удивление, ведь трудно себе представить, что не было в писательнице ни капли чувства сопричастности, никакого любопытства, ни малейшего желания узнать, что ждет всех, узнать, кто победит в этой ужасной войне, коснувшейся так или иначе большинства людей на планете. Неужели она не хотела, по крайней мере, подождать и увидеть, спасется ли ее Англия или будет захвачена германскими нацистами?

Коби сказал:

— Все приводило ее в полное отчаяние.

Ада ответила:

— Вот именно этого я и не понимаю. Всегда остается хоть что-нибудь, что тебе дорого, с чем ты не хочешь расстаться. Хотя бы кошка или собака. Кресло, в котором ты привыкла сидеть по вечерам. Вид палисадника под дождем. Закатный свет в окне.

— Вы человек веселый. Отчаяние, по-видимому, вам чуждо.

— Не чуждо. Но я стараюсь не поддаваться ему.

Девушка лет двадцати, в очках, зашла в библиотеку, крутобедрая, в цветастой блузке, облегающих джинсах. Заморгала от яркого неонового света, улыбнулась Аде, спросила Коби, не будет ли он отныне заместителем библиотекаря. И попросила помочь в поиске материалов о так называемом Арабском восстании: погромах и беспорядках, прокатившихся по Эрец-Исраэль в тысяча девятьсот тридцать шестом — тридцать девятом годах. Ада провела ее к полкам, где стояли книги по истории еврейского населения Эрец-Исраэль, и к стеллажам с материалами по Ближнему Востоку, и они стали вытаскивать книгу за книгой, просматривая оглавления.

Коби направился к раковине рядом с туалетом и вымыл кофейные чашки. Часы над стойкой показывали без двадцати девять. Вот и этот вечер пройдет, а ты так и не осмелишься открыться ей. На сей раз нельзя тебе отступать. Когда вновь вы окажетесь вдвоем за библиотечной стойкой, ты возьмешь ее руку в свои ладони, посмотришь ей прямо в глаза и наконец-то скажешь… Но что именно ты ей скажешь? А если она разразится смехом? Или, наоборот, перепугается и с силой выдернет свои пальцы из твоих ладоней? Может даже случиться, что пробудится в ней жалость и она прижмет твою голову к своей груди, погладит тебя по волосам. Как ребенка. Жалость казалась ему еще страшнее отторжения. Ему было совершенно ясно, что, если она его пожалеет, он не совладает с собой и разрыдается. Не сможет сдержать слез. И на этом все закончится, он встанет и убежит от нее в темноту.

А пока что он снова и снова протирал кофейные чашки кухонным полотенцем, висевшим над раковиной, тер и тер, хотя они были абсолютно сухими. И при этом он во все глаза глядел на ночную бабочку, безнадежно бившуюся о неоновую лампу.

Девушка в очках, поблагодарив Аду, ушла и унесла с собою в нейлоновой сумке пять или шесть книг по нужной ей теме. Ада ввела в компьютер данные этих книг по формулярам, которые остались на стойке. Она объяснила Коби, что вообще-то правила запрещают выдавать более двух книг одновременно. Но эта девушка должна в течение десяти дней сдать работу.

— Скоро девять, — сказала Ада, — мы закроем библиотеку и пойдем домой.

Когда Коби услышал «пойдем домой», сердце его забилось в груди так сильно, словно в словах этих скрывалось тайное обещание. Через мгновение он, чуть придя в себя, закинул ногу на ногу, ибо тело вновь возбудилось и грозило ввергнуть его в пучину стыда. Некий внутренний голос подсказывал, что если ему грозит позор, то пусть будет позор. И даже если она высмеет тебя или пожалеет, не отступай, а просто скажи ей…

— Ада, послушайте…

— Да.

— Вы позволите мне задать личный вопрос?

— Спрашивай.

— Приходилось ли вам любить кого-нибудь без всякой надежды на взаимность?

Она моментально поняла, к чему он клонит. Поколебалась секунду между симпатией к юноше и чувством ответственности: надо быть предельно чуткой к его переживаниям, осторожной. Но под этими двумя чувствами таился в ней еще и какой-то неясный импульс — откликнуться.

— Да. Но это было давным-давно.

— И что же вы делали?

— То, что все девушки делают. Перестала есть, немного плакала по ночам, носила поначалу красивую, привлекающую внимание одежду, а потом намеренно одевалась отталкивающе примитивно. Пока все не прошло. И это прошло, Коби, хотя в то время мне казалось, что это не пройдет никогда.

— Но я…

Тут вновь появилась читательница, женщина лет семидесяти пяти, сморщенная, энергичная, в легком летнем платье, более подходящем юной девушке. Серебряные браслеты на худых загорелых руках, две нитки янтаря на шее.

Она поздоровалась с Адой и спросила с любопытством:

— А кто этот симпатичный парень? Где ты себе нашла такого?

Ада ответила с улыбкой:

— Это мой новый заместитель.

— Я тебя знаю, — обратилась к Коби пожилая женщина, — ты сын Виктора Эзры из кооперативного магазина. Ты здесь волонтером?

— Да. Нет. Вообще-то…

Ада сказала:

— Он пришел помочь мне. Он любит книги.

Женщина вернула переводной роман и попросила книгу израильского писателя, о которой говорит вся страна, ту самую, которой интересовались и две предыдущие женщины. Ада сказала, что придется подождать: в библиотеке только два экземпляра, и оба они на руках, а список ждущих своей очереди довольно длинный.

— Записать и вас, Лиза? Это займет от месяца до двух.

Женщина удивилась:

— Два месяца? Да за эти два месяца он уж точно напишет еще один роман, новый-новехонький…

Ада убедила ее взять роман, который все рекомендовали, перевод с испанского. Женщина, получив книгу, попрощалась и ушла.

Коби сказал:

— Несимпатичная. И к тому же сплетница.

Ада не ответила. Она перелистывала книгу, которую только что вернула пожилая женщина. Коби вдруг охватило бурное нетерпение. И тело его, и все чувства возбудились до такой степени, что вынести напряжение оказалось выше его сил. Вновь они здесь вдвоем, а через десять минут она скажет, что пришло время закрывать, и вновь все будет потеряно, на сей раз, быть может, навсегда. Вдруг его переполнила жгучая ненависть к этому неоновому свету, белому, ослепляющему свету зубоврачебных клиник. Он чувствовал, что если бы не этот свет, то, возможно, он сумел бы сказать ей…

— Знаешь, давай ты и вправду будешь моим заместителем, — предложила Ада. — Введешь в компьютерный каталог книгу, которую Лиза взяла только что, а также и данные той книги, что она вернула. Я покажу тебе, как это делается.

«Да что она себе думает? — вдруг поднялся в нем гнев. — Ей, похоже, кажется, что я младенец, и она дает мне немного поиграть ее компьютером, а затем отправляет меня спать? Неужели она настолько глуха? Ничего так и не поняла? Ничегошеньки?»

И тут нахлынуло на него какое-то слепое инстинктивное желание причинить ей боль, укусить, смять, выдернуть из ушей огромные деревянные серьги, чтобы она наконец-то проснулась, наконец-то поняла…

Она почувствовала, что допустила ошибку, и сказала:

— Коби, хватит.

Прикосновение ее руки к его плечу было таким головокружительным. Однако оно наполнило его грустью, потому что он знал: она хочет всего лишь утешить его. Он повернулся к ней, обхватил ладонями ее щеки, с силой развернул к себе ее лицо, приблизив к своему лицу. Но не осмелился коснуться губами ее губ, хотя еще долгое мгновение удерживал ее лицо в своих ладонях и пристально глядел на ее рот, который хоть и не приоткрылся, но и не был сжат. В безжалостном неоновом свете поразило Коби выражение ее лица, прежде никогда им не виданное, выражение не боли и не обиды, а — так ему показалось — огорчения, сожаления и даже страдания. Целую долгую минуту держал он ее голову, держал не нежно, а с силой, губы его против ее губ, а все тело дрожит от желания и страха. Она не сопротивлялась, не пробовала освободиться из его крепких ладоней, а, пожалуй, выжидала. Наконец она произнесла:

— Коби. — И еще: — Мы должны уже уходить.

Он выпустил ее лицо, рванулся с места, не сводя с нее взгляда, дрожащие его пальцы на ощупь нашли в углу выключатель, мгновенно погас неоновый свет, и тьма объяла библиотеку. «Теперь, — велел он себе. — Если ты не скажешь ей теперь, то будешь жалеть всю свою жизнь. Вечно». Но к страсти и волнению, переполнявшим его и гасившим друг друга, примешивался смутный трепет, желание укрыть ее и защитить. От себя самого.