Картинки деревенской жизни - Амос Оз

Он поднялся со скамейки и пересек парк Памяти. Гравий на дорожках шуршал под подошвами его сандалий. Ночная птица прокричала хриплым голосом, и где-то вдалеке, на краю деревни, настойчиво лаяла собака. С самого полудня он ничего не ел и сейчас чувствовал голод и жажду, но мысль о доме, где родители и его сестры прильнули к орущему телевизору, останавливала его. Конечно, если он вернется домой, никто не станет докучать ему вопросами, он может пройти в кухню, перехватить что-нибудь из холодильника, а потом закрыться в своей комнате. Но что ему делать в своей комнате с запущенным аквариумом, где уже неделю плавает на поверхности мертвая рыбка, с матрацем, который весь в пятнах? Уж лучше остаться здесь и провести ночь на пустынных улицах. Может, самое лучшее — это вернуться на скамейку, лечь, задремать и проспать без сновидений всю ночь до самого утра.

Внезапно он решил направиться к ее дому. Если бензовоз стоит там, он взберется на него и бросит в цистерну горящую спичку — пусть рванет. Он порылся в карманах, ища спички, хотя знал, что их там нет. Затем ноги сами привели его к водонапорной башне на трех бетонных опорах, и он решил взобраться на самый верх, чтобы быть немного ближе к полумесяцу, который плыл сейчас над холмами на востоке. Железные перекладины лестницы были прохладными и влажными, он быстро поднимался со ступеньки на ступеньку и почти моментально достиг верха башни. Тут была старая, еще со времен Войны за независимость, огневая точка — с бойницами для стрельбы в бетонной стене, с мешками песка, который частично высыпался. Он вошел внутрь укрепления, выглянул наружу через бойницу. Явственно ощущался запах застарелой мочи. Широкими и пустынными предстали перед ним отсюда просторы ночи. Небо было ясное, звезды мерцали то тут, то там, чужие друг другу и чужие самим себе. Из глубин темноты донеслись один за другим два выстрела, которые здесь, на верхушке башни, слышались совсем глухо. В окнах домов все еще горели огни. Там и сям можно было различить голубоватый экран телевизора, мерцающий в открытом окне. Два автомобиля проехали по улице Виноградной, прямо под ним, их фары на миг вырвали из мглы аллею темных кипарисов. Коби искал взглядом ее окно и, поскольку высмотреть его отсюда было невозможно, выбрал для себя светящийся прямоугольник примерно в нужном направлении, решив, что это и есть ее окошко. Желтоватый свет излучало оно, задернутое занавеской. Отныне и впредь, знал он, станем мы проходить мимо друг друга по улице, словно два незнакомца. Ни слова он не осмелится сказать ей. Да и она уж точно теперь будет сторониться его. И если доведется ему зайти по делу на почту, она поднимет голову за забранным решеткой окошком и скажет будничным голосом: «Да. Пожалуйста. Что у вас?..»

ПОЮЩИЕ

Дверь была открыта, и в прихожую втекал зимний воздух, холодный и влажный. Когда я пришел, в доме уже было двадцать — двадцать пять гостей. Некоторые из них теснились в прихожей, все еще помогая друг другу освободиться от верхней одежды. Гудение голосов и запахи пылающих в камине поленьев, влажной шерсти и разогреваемых кушаний встретили меня. Альмозлино, крупный человек, в очках, с дужек которых свисал длинный шнурок, наклонившись, дважды поцеловал доктора Гили Штайнер, по поцелую в каждую щеку, обнял ее за талию и сказал:

— Вы выглядите просто, ну просто великолепно, Гили.

А она ему в ответ:

— Вы тоже.

Корман, у которого одно плечо чуть выше другого, тоже подошел и энергично обнял Гили Штайнер, Альмозлино, меня и воскликнул:

— Приятно встретить всех вас здесь. Видели, какой дождь на дворе?

У вешалки я встретил супругов Иоэля и Эдну Рибак, зубных врачей, лет примерно пятидесяти пяти, которые с течением времени стали похожими друг на друга словно близнецы: у обоих короткие седеющие волосы, морщинистая шея и поджатые губы. Эдна Рибак сказала:

— Есть такие, которые сегодня не придут из-за бури. И мы тоже чуть не остались дома.

Иоэль, муж ее, заметил:

— Что делать дома? Зима выматывает всю душу…

В деревне Тель-Илан был канун Субботы. Высокие кипарисы закутались в туман. Падал тонкий дождь. У Авраама и Далии Левин собирались гости, чтобы попеть хором. Дом семейства Левин стоял на холме в переулке, который назывался Подъем Водочерпия, ибо сказано у пророка Исайи: «И в радости будете черпать воду из источников спасения». Черепичная крыша с трубой, два этажа и подвал — таков был этот дом. В саду, освещенном электрическими фонарями, мокли фруктовые деревья, маслины и миндаль. Перед фасадом дома расстилалась зеленая лужайка, окруженная клумбами цикламенов. И был там еще небольшой холмик — нагромождение валунов, из недр которого, журча, вытекал искусственный водопад, изливавшийся в декоративный бассейн, где пятнистые золотые рыбки плавали взад и вперед в свете электрического прожектора, укрепленного на дне и освещавшего воду изнутри. От лившего беспрестанно дождя рябь пробегала по глади воды.

Я положил свою куртку на самый верх груды других пальто и курток, оставленных в боковой комнате теми, кто пришел раньше меня, и стал прокладывать себе дорогу в гостиную. Около тридцати мужчин и женщин, почти все примерно пятидесяти лет и старше, собирались один раз в несколько недель в доме семейства Левин. Каждая семейная пара приносила с собой запеканку, или салат, или какое-нибудь свежеприготовленное горячее блюдо; все усаживались в просторной гостиной кругом, и все пространство наполнялось старыми ивритскими, а также русскими песнями, в большинстве своем тоскливо-печальными. Иохай Блюм сопровождал это пение игрой на аккордеоне, а три немолодые женщины, сидевшие вокруг него, играли на флейтах.

Жужжание голосов перекатывалось по комнате, но все перекрыл голос доктора Гили Штайнер:

— Пожалуйста, прошу всех садиться! Мы хотим уже начинать!

Однако гости не торопились рассаживаться, увлеченные беседой, которая сопровождалась смешками и похлопываниями по плечу. Иоси Сасон, высокорослый бородач, задержал меня у книжной полки:

— Что нового? Как здоровье? Что слышно?

Я ответил:

— А как у тебя?

— Все как обычно, — сказал он. И добавил: — Ничего особенного.

— А где же Эти? — спросил я.

— Дело в том, что она немного нездорова. Так получилось, что на этой неделе у нее нашли какую-то опухоль, довольно неприятную. Но она просила об этом не рассказывать. А кроме того… — И тут он умолк.

Я спросил:

— А что еще?

Но Иоси Сасон сказал:

— Ничего. Неважно. Вон какой дождь льет на дворе. Зима, зима, верно?

Далия, хозяйка дома, обходила гостей и давала каждому самодельную книжечку с текстами песен. Почти все эти песни сложены на стихи лучших еврейских поэтов: Хаима Нахмана Бялика, Натана Ионатана, Яакова Шабтая, Рахели и других. Авраам, муж Далии, стоял спиной к собравшимся, склонившись к пылающему камину и подкладывая в него поленья. Много лет тому назад Авраам Левин был моим командиром в армии. С Далией, его женой, мы вместе изучали историю в Еврейском университете, в Иерусалиме. Авраам был человеком молчаливым, замкнутым, а Далия, напротив, вся нараспашку. Я дружил и с Далией, и с Авраамом по отдельности еще до того, как они познакомились друг с другом. После того как они поженились, наша дружба продолжалась все эти годы. Это была устойчивая, спокойная дружба, не нуждающаяся в новых доказательствах и не зависящая от частоты встреч. Случалось, что между встречами пролетал год или даже полтора, но супруги Левин по-прежнему тепло принимали меня. Вот только почему-то я ни разу не оставался ночевать у них.

Двадцать лет тому назад у Далии и Авраама родился их единственный сын Янив. Он был ребенком, часто искавшим уединения, а когда подрос, то стал постоянно запираться в своей комнате. Когда я приходил в гости к его родителям, Янив любил прижиматься головкой к моему животу, устраивая себе маленькую пещеру под моим свитером. Однажды я принес ему в подарок черепаху. Четыре года тому назад, когда было ему шестнадцать, мальчик вошел в спальню родителей, заполз под их кровать и выстрелил себе в лоб из отцовского пистолета. Полтора дня искали Янива по всей деревне, не зная, что он лежит под родительской кроватью. Далия и Авраам ночью спали в своей постели, не зная, что тело их сына находится прямо под ними. Женщина, помогавшая им по хозяйству, пришла на следующий день убирать в спальне и нашла его. Он лежал свернувшись, будто уснул. Не оставил после себя никакого письма, поэтому среди друзей высказывались разные мнения. Одни говорили так, а другие — совсем иначе. Далия и Авраам учредили в память о Яниве скромную стипендию для учащихся вокалу, потому что Янив иногда пел в хоре деревни Тель-Илан.

Через год или два после смерти сына Далия Левин начала заниматься всякими духовными практиками, принятыми на Дальнем Востоке. Она заведовала библиотекой в Тель-Илане, и по ее инициативе в библиотеке открылся кружок медитации. Раз в три недели она устраивала в своем доме вечера, на которые собирались любители хорового пения. И я тоже участвовал в этих вечерах, и поскольку все уже примирились с моей устоявшейся холостяцкой жизнью, то любезно и радушно принимали тех моих спутниц, что сопровождали меня иногда на эти вечера. На сей раз я пришел один, принес хозяевам дома бутылку мерло и собирался усесться в своем постоянном углу, между книжной полкой и аквариумом.