Квин в ударе - Эллери Куин

— Об этом я спросил и себя. И нашел единственно возможный ответ: у Кэрролла была причина считать, что Фелисия, придя в суд, скажет правду.

— Правду? О чем?

— О том, что алиби Кэрролла ложное.

— Ложное?

— Да. И это должно было вынудить Кэрролла заставить Фелисию умолкнуть навсегда.

— Но без нее у него не было никакого алиби — ни подлинного, ни ложного!

— Правильно, — кивнул Эллери. — Но когда Кэрролл поехал в Уэстчестер, он не знал этого, так как думал, что подписанное ею заявление заперто в сейфе его офиса. Только спустя несколько дней после убийства Фелисии — когда Уэст и я открыли сейф и обнаружили там пустой конверт — он понял, что у него больше нет заявления, подтверждающего алиби, и не было уже месяцы — как я указал ему, Фелисия украла бумагу из его портфеля, когда он спустился проводить нотариуса. Неудивительно, что Кэрролл потерял самообладание.

— Будь я проклят! — пробормотал инспектор.

Эллери пожал плечами:

— Если алиби Кэрролла на время убийства Мередита Ханта было ложным, значит, все улики против него были неопровержимыми. Только алиби придавало ему видимость невиновности. При отсутствии алиби все указывало на то, что он убил Ханта, как справедливо решило жюри.

Кэрролл сообщил мне все подробности сегодня вечером в камере смертников. — Взгляд Эллери вновь устремился на стену. — Когда он вышел из дому в ту дождливую ночь, чтобы остыть после ультиматума Ханта, туман подал ему слабую надежду. Возможно, самолет еще не взлетел и Хант пока что в пределах досягаемости. Кэрролл позвонил в Ла Гуардиа и узнал, что все вылеты задерживаются на несколько часов. Рассчитывая, что Хант ждет в аэропорту, он зашел к себе в офис и взял пистолет. По его словам, у него была мысль, что угрозой он заставит Ханта изменить решение.

Кэрролл приехал на такси в Ла Гуардиа, застал Ханта ожидающим, пока рассеется туман, и убедил его забрать машину со стоянки, чтобы они могли поговорить наедине. Хант вернулся на Манхэттен и остановился на Восточной Пятьдесят восьмой улице. Разговор в автомобиле перешел в бешеную ссору. Кэрролл вышел из себя и застрелил Ханта. Он оставил тело в «тандерберде» и под дождем поплелся домой.

На следующее утро, когда мы пришли к миссис Хант сообщить, что ее муж убит, и застали там Кэрролла и Уэста, ты упомянул, что убийца оставил оружие в машине. Помнишь, Кэрролла стошнило и он побежал в ванную. В тот раз он не притворялся. Впервые Кэрролл осознал, что в гневе и панике напрочь забыл об оружии.

Как юрист, — продолжал Эллери, — он понимал, что против него существуют веские косвенные улики и его может спасти только такое же надежное алиби. Кэрролл видел лишь единственную возможность обзавестись им. Он никогда не уничтожал любовные письма Фелисии Хант и знал о ее страхе перед скандалом. Поэтому Кэрролл сфабриковал заявление о том, что во время убийства находился в спальне Фелисии, умоляя ее повлиять на мужа, и отнес заявление ей. Ему было незачем озвучивать свою угрозу. Фелисия достаточно ясно поняла смысл его предложения — если она не обеспечит ему ложное алиби, он предаст огласке ее письма, после чего от нее отвернутся ее чопорное латиноамериканское семейство и соотечественники. Фелисия подчинилась.

— Но почему Кэрролл сразу не заявил о своем алиби, Эллери? Какой был смысл его утаивать?

— Снова подействовал юридический ум. Если бы он заявил об этом во время расследования, дело формально не было бы закрыто, и он мог в любой момент снова погрязнуть в нем по уши. Но если бы Кэрролл предстал перед судом за убийство Ханта, предъявил там свое алиби и был оправдан, то оказался бы в полной безопасности по закону, запрещающему двойную подсудность. Его не могли бы снова сулить по тому же обвинению, даже если бы в будущем выяснилось, что алиби ложно.

Кэрролл знал с самого начала, что Фелисия Хант — самое слабое место в его плане. Она была невротичной особой и могла сломаться под давлением в самый критический момент. По его словам, с приближением суда он все сильнее тревожился из-за нее, поэтому за день до начала процесса решил поговорить с ней еще раз. Узнав, что она скрылась в Уэстчестере, Кэрролл нашел предлог, чтобы отлучиться из дому, и поехал в коттедж. Его худшие опасения оправдались. Фелисия сказала ему, что передумала. Скандал или нет, она не собирается давать ложные показания под присягой и подвергать себя риску быть судимой за лжесвидетельство. Но Фелисия не сообщила ему — а если бы она так поступила, это могло бы ее спасти, — что она украла и уничтожила заявление об алиби, которое он вынудил ее подписать.

Кэрролл схватил ближайший тяжелый предмет и ударил ее по голове. Теперь, утешал он себя, она не сможет отказаться от подписанного ею заявления, которое, как он считал, лежит в сейфе его офиса.

— И ты держал все это при себе, — пробормотал старик. — Почему, Эллери? Ведь ты не был ничем обязан Кэрроллу.

Эллери отвернулся от стены. Он выглядел смертельно усталым.

— Нет, я не был ничем обязан Кэрроллу — человеку с абсолютно извращенными принципами; слишком гордому, чтобы жить на деньги жены, но способному украсть двадцать тысяч долларов; преданному мужу, тем не менее хранившему любовные письма презираемой им женщины в надежде, что они пригодятся в будущем; честному по натуре, но разыгрывающему сцены, как актер; любящему отцу, убившему двух человек…

Но в этом деле был замешан не только Кэрролл. И никто не знал это лучше, чем он. В тот день, когда я увидел истину, ожидая возвращения жюри, я сказал миссис Кэрролл, что не могу спасти ее мужа, так как уже слишком поздно. Кэрролл, единственный из присутствовавших, знал, что я имею в виду. Он знал, что я не могу спасти его, поскольку мне известно, что он виновен. И когда я изложил ему все это, он попросил не выдавать его. Не ради него самого — Кэрролл понимал, какой вердикт вынесет жюри и что он практически уже мертвец.

Я уважил его последнюю просьбу. Я не мог спасти Кэрролла, но мог спасти воспоминания о нем его семьи. Теперь Хелена Кэрролл и маленькие Брек и Луанна всегда будут думать, что Джон Кэрролл пал жертвой судебной ошибки. — Эллери сбросил пальто и направился к спальне. — Как я мог отказать им в этом утешении?

Е = УБИЙСТВО

Поскольку цикл лекций Эллери назывался «Злоключения Эллери Квина», было неудивительно, что одна из них во время его тура увенчалась величайшей из его неудач. Это произошло после его лекции в университете Бетезды, неподалеку от Вашингтона, где всевозможные злоключения являются обычным делом.

Эллери подписал автограф последней из студенток отделения гуманитарных наук, когда почти пустая аудитория огласилась громким криком:

— Подождите, мистер Квин! Не уходите!

Президенты крупных университетов обычно не бегают по проходам с раскрасневшимися щеками, издавая вопли, и Эллери ощутил одно из своих знаменитых предчувствий.

— Что-нибудь не так, доктор Данвуди?

— Да! Вероятно! Я еще не знаю!.. — пропыхтел глава университета Бетезды. — Президент… Пентагон… Генерал Картер… Доктор Агон не… Пожалуйста, мистер Квин, пойдемте со мной!

Спеша через кампус мягким мэрилендским вечером рядом с доктором Данвуди, Эллери едва смог разобраться в его бессвязном повествовании. Генерал Эймос Картер, старый друг Эллери, заручился услугами доктора Херберта Агона из университета Бетезды, одного из крупнейших физиков мира, в строго секретном экспериментальном проекте для Пентагона. Сам президент Соединенных Штатов получал ежевечерние отчеты доктора Агона по прямой телефонной линии между Белым домом и лабораторией физика на верху Башни — научной цитадели университета.

Но этим вечером доктор Агон не позвонил в условленный час. Президент сам позвонил ему, но телефон не отвечал. Когда же физику позвонили домой, его жена сказала, что, насколько ей известно, ее муж, как обычно, работает в своей лаборатории в Башне.

— Тогда президент позвонил генералу Картеру, — продолжал доктор Данвуди. — Генерал закрылся со мной в моем кабинете — ну, по личному делу, — и там президент отыскал его. Когда генерал Картер услышал, что вы в кампусе, мистер Квин, он попросил меня привести вас. Сейчас генерал направился к Башне.

Эллери прибавил шагу. Если эксперименты доктора Агона интересовали президента США и генерала Эймоса Картера, любая угроза безопасности физика могла отозваться эхом во всем мире.

Десятиэтажную Башню из стекла и алюминия охраняла целая фаланга полиции кампуса. Но в вестибюле находились только трое: генерал Эймос Картер, выглядевший испуганным крепыш в униформе охранника и молодая женщина с безупречной фигурой, чье хорошенькое лицо казалось восковым и безжизненным.

— Но мой муж… — твердила женщина неестественным голосом с сильным европейским акцентом. — Вы не имеете права, генерал. Я должна видеть мужа.