ЧЁТ И НЕЧЕТ (полный текст) - Ирина Стрелкова

В темном коридоре кто-то дернул Кольку за штаны, жарко шепнул: «Держи записку». Выйдя на крыльцо, на слабый свет лампы в металлической сетке, Колька с оглядкой прочел из горсти: «Прощай, Кудайбергеныч! Когда устроюсь, напишу. Твой несчастный друг Н. Акатов».

- Ты что? Сразу не мог принести? Брату моему не мог передать? Он же был у вас тут в кино! - напустился Колька на выскочившего за ним Аскарку.

Этого шустрого первоклассника уже вся школа знала. Учитель пения у него голос обнаружил и абсолютный слух. Аскарка на вечере выступал, пел-заливался: «И мой сурок со мно-о-о-ю… И мо-о-ой всегда и мо-о-ой везде…»

- Ты чего же такой несообразительный! - отчитывал Колька юную школьную знаменитость. - Важное дело, а ты записку в кармане солишь!

- Нурлан сказал: только самому Кудайбергенову передать, завтра в школе передать, никому не показывать, никому ничего не говорить… - Аскарка работал под заправского подпольщика, партизанского связного.

Справедливый Колька сменил гнев на милость: первоклассник-то ничего, кремень-человек, неплохая смена растет старшему поколению.

Из интерната Кудайбергенов припустил не домой, а на садвакасовскую зимовку. Дома ему сейчас делать нечего. Если деду сказать: «Нурлан попал в беду» - дед протянет ехидненько: «А-а-а… Внук старого Садыка? Помню я Садыка. Тоже был артист. За рубль заставишь, за тысячу не остановишь». Послушать деда - так от Садыка никакого доброго семени пойти не могло: и отец Нурлана не работник и отцов брат, Отарбек из Тельмана, вовсе балалаечка без струн - ни к какому делу не пристал и теперь определили его заведовать клубом. А какой там клуб на отделении? Клуб с колоннами на главной усадьбе, а на отделении мазанка небеленая, раз в неделю заезжает кинопередвижка. Но Отарбек и веника в руки не возьмет: «Я заведующий. Руковожу культурно-массовой программой. Для подметания прошу выделить штатную единицу…»

Так уж выходило: встревожившись за друга, Колька сразу же вспомнил про Отарбека. И прежде, при всех передрягах, Нурлан имел обыкновение подаваться за помощью и советом не к толковым людям, а к балаболке Отарбеку.

Что с Нурланом теперь-то? Не из-за двоек же…

Кольке и в голову не пришло, что побег Нурлана мог быть связан с передрягой, приключившейся летом в Алма-Ате. Мазитов дал Нурлану увесистый чемодан и сказал адрес, куда отнести. Нурлан понес и налетел на милицию, арестовавшую спекулянтов и караулившую, кто еще придет с товаром. Нурлана допросили и отпустили. Мазитова он настолько боялся, что даже Кольке ничего не рассказал. Поэтому Колька начисто забыл, как в Алма-Ате притопал Нурлан откуда-то очень поздно и клацал зубами…

Еркин лежал на кровати, глядел в потолок.

- Ты чего? Заболел?

- Нет. Так просто лежу. - Еркин встал, аккуратно прибрал постель. Один зимует, а дом держит не хуже любой поселковой хозяйки. Только отчего-то смурной стал в последнее время.

Весть о Нурлановом побеге Еркина не шибко удивила. Он рассказал Кольке: с неделю назад Ржавый Гвоздь приходил на садвакасовскую зимовку с разговором ни о чем.

«Хорошо тебе живется, Садвакасов».

«Я думал, ты лучше живешь, веселее».

«А ты в моей шкуре был? У меня, может, сейчас ни минуты покоя нет… - Нурлан полез в карман, вытащил папиросы. - Да что ты понимаешь, лошадиные нервы…»

Нурлан не первый раз пробовал прилепить ему какое-нибудь лошадиное прозвище - Скакуна или Тулпара, - но понапрасну: к Еркину прозвища не прилипали, потому что он их сам не замечал.

«Курнуть хочешь?» - Нурлан колупнул ногтем пачку.

«Зачем?»

«Да ладно тебе придуриваться. Все курят, а ты - «зачем»…»

Нурлан задымил:

«Ты не знаешь, кто про меня примеры на стенках решает: «Ны плюс Фы?»

«Не знаю».

«Найду - убью. На что она мне, Фаридка? Про тебя вот ничего не пишут, хотя можно, я знаю… Ты мне объясни. У тебя отец чабан, у меня отец чабан. Я веселый - надо мною смеются. Ты молчишь - тебя уважают, за умного считают. Почему? Объясни, если умный. Мне Фаридку пишут, лучше не нашли. Тебе не пишут, хотя есть кого. - Нурлан засмеялся, как американец в кино: ха-ха-ха, все зубы напоказ. - Домбра-то у тебя чего висит? Играешь для себя? А чего на вечерах не выступаешь?»

«Зачем мне на вечерах?»

«Зачем, зачем… Заладил одно слово. Скучный ты человек, Садвакасов».

«Зачем пришел к скучному?» - равнодушно спросил Еркин.

Он видел: Нурлан пришел с каким-то важным разговором, но по характеру своему пустому размелочился, распетушился - пух по ветру пускает. Так и не узнал Еркин, зачем к нему приходил Нурлан. Иное дело - Колька Кудайбергенов. С Колькой все сразу можно понять. Понял - соображай, что делать.

Пока соображали, Исабек пришел, послушал их и удивился: чего сидят - не едут в Тельман за Ржавым Гвоздем?

- Завтра с утра поедем, - согласился Еркин. - Колька у деда Серка возьмет. А мне лошадь достанешь?

- Хоп! - кивнул Исабек.

…Они выехали спозаранку и потому ничего не знали о побеге двоих пятиклассников.

Название аула - Тельман - произносится с ударением на последнем слоге - словно по-местному, по-казахски. Здесь когда-то организовался один из первых в степи колхозов, взявший имя немецкого героя-коммуниста Эрнста Т #233;льмана. По новости говорили прилежно: «Имени Эрнста Тельмана», потом упростили: «Мы из Тельмана…», а с годами укатали на степной лад: «Где живешь?» - «В Тельм #225;не».

У крайних домов аула Еркин придержал коня, перевел на медленный шаг. Не любят в степи дуралеев, скачущих к жилью во весь опор, будто с вестью о вражеском нашествии или еще какой беде.

Они ехали куцей улочкой. В Тельмане казахи, украинцы и немцы жили в тесном соседстве, но на отличку. Украинец белил хату и расписывал наличники. Немец не тратил деньги на излишества, весь хозяйственный пыл вкладывал в надворные крепчайшие постройки. Казах мазанку не белил, двор держал голым, как ладонь: пускай степь с разбега докатывается до самого порога.

Из всех казахских дворов самым открытым, проезжим вдоль и поперек стоял двор Отарбека. Еркин огляделся: негде и лошадей привязать. Выручила посыпавшаяся из дверей мелюзга - приняла поводья. Вместе с ней вырвался на улицу звон струн и высокий рыдающий голос.

- Здесь наш друг-приятель! - Еркин толкнул покосившуюся на одной петле дверь.

В единственной комнате духота, не прибрано. Посередке, на кошме, лист газеты, миска с вареным мясом, зеленая бутылка, два захватанных стакана. Колька онемел от такого пьяного безобразия, а Еркин чинным гостем пошел к газетине-дастархану, сел и сказал певцу:

- Ты пой, пой… Извини, если помешали.

Нурлан откинулся на кошме, ударил по струнам:

На поленьях смола, как слеза,

И поет мне в земля-а-а-нке гармонь

Про улыбку твою и глаза.

Про тебя мне шептали кусты

В белоснежных полях под Москвой…

Я хочу, чтобы слы-ы-ышала ты,

Как тоскует мой голос живой…

Отарбек всхлипнул, выкатил откуда-то еще два грязных стакана. Бритая голова Нурланова родича белела пролысинами. Он тазша - плешивый после болезни, перенесенной в детстве. Такую аульную напасть сейчас уже не встретишь.

Еркин будто не замечал, что ему наливают из зеленой бутылки.

- Еще спой.

- Русскую? - Нурлан держался задирчиво. - Оч-чень сильная песня. Романс старинный. Тебе посвящаю! «Гори, гори, моя звезда…»

Колька начал злиться: «Ладно! Ори, ори, моя звезда! Покажу после, как всякие штучки выкомаривать…»

Ты у меня одна заветная,

Другой не будет никогда…

Нурлан пел без пижонства, по правде пел, нараспашку - с казахской и с русской удалью. Старинный романс он перенял у Коротуна, но майор, когда пел, изламывался весь от грустных чувств, глаза подкатывал, а Нурлан откуда-то знал: это поется со строгим лицом и не в тоске, а светло, счастливо.

У Еркина - против воли - горячо стало в груди, тревожные токи побежали по крови. Думал про Нурлана: «Бесстыдный он, что ли? Сам открылся напоказ». Думал про себя: «Я так никогда не смогу, не вывернусь наружу - сдержусь, поводья не отпущу. Я как Сауле - разумом живу, не сердцем. Неверно живу. Надо по-другому жить».

Еркин знал: Нурлан вовсе не сердцем живет - болтовней. Но позавидовал Нурлановой безоглядной открытости, осудил свою неизменную выдержку. Всегда Еркин словно перепоясан тугим ремнем, всегда словно с удилами в зубах: грызи - не перегрызешь за всю жизнь, не выплеснешь горя, не разбросаешься радостью, как бросаются сластями на аульных свадьбах. А зачем? Отпустил бы поводья, поглядел, куда занесет. Испытал бы, каково голову терять.

Нурлан последний раз ударил по струнам:

- Че-го при-е-ха-ли? - спросила гитара.

Колька выпалил:

- Тебя, дурака, проведать!

- Совет держать, - сказал Еркин. - Один ум хорошо, два лучше…

Отарбек тут же придрался:

- Ты, выходит, умный? А я, по-твоему, не советчик сыну моего любимого брата?