ЧЁТ И НЕЧЕТ (полный текст) - Ирина Стрелкова

- У меня и в той школе была четверка.

- Очень уважаемая отметка. Пятерка по русскому - редкая птица даже в России. В десятых классах пятерка только у Люды Власенко. В девятых нет чистых пятерок. У вас в восьмом «Б» сестра Люды - Валя Власенко тройки получает. Такие вот дела… Пятерка только у Сауле Доспаевой. У Акатова тройки по казахскому, по русскому - без всякого различия. Болтает бойко, понимания нет. У Кудайбергенова честная тройка - по казахскому, по русскому. У твоего соседа четверка. У наших учеников соседствуют в дневниках тройки по истории с пятерками по геометрии, но по русскому языку и по казахскому всегда отметка одна. - Директор шел по коридору, Маша за ним. - У меня, Степанова, с детства два родных языка. Два - равновесие моей жизни. Я учился в Ленинграде, на факультете русского языка и литературы. Всюду бы удивлялись - казах чисто говорит по-русски. Всюду, но не в Ленинграде. У нас, у казахов, к этому городу особая любовь. Там принял славу Чокан Валиханов, наш первый ученый, там учился наш лучший писатель Мухтар Ауэзов. Ты еще про них узнаешь. Ты еще много узнаешь про нас, казахов… - Директор остановился перед фотографией старой женщины: темное скуластое лицо, белый головной убор, как у казахских старух. - Вот погляди. Знаменитая Марьям Жагор кыз. На фотографии она уже старая. Когда была молодая, ее не так звали. Она русская - Мария, дочь Егора, тезка твоя - Маша. Полюбила парня-казаха, сложила о своей любви песню «Дударай». Вся степь теперь поет… В нашей степи, Марьям, издавна живут в тесном соседстве казахи, русские, украинцы. Такую нам судьбу подарила история. Люди, выросшие здесь, не пили воду из разных колодцев. Кто здесь вырос - казах, русский или украинец, - особые качества характера приобрел, какие, наверное, в других местах не встречаются.

Старая песельница глядела с фотографии мудрыми далекими глазами: «Ну что, Марьям?» Та же у глаз степная зоркость, как у старого Мусеке.

На вечере Акатов играл на домбре, пел «Дудар #225;й-д #253;дар…», глядел на Машу, смеялся голубыми глазами - рыжий Акатов, артист…

Нурлану года четыре было, когда брат отца, дядя Отарб #233;к, взялся ему втолковывать про славный род Бугуч #250;, давший степи великого акына Садыка. Нурлан усвоил: есть люди из рода Бугучи и есть другие люди, не такие как бугучинцы, а всегда хуже. Отец Нурлана происходил из рода Бугучи, а мать принадлежала к другому роду - Мингит #225;й. О мингитаевцах Отарбек говорил с кривой усмешкой, и Нурлан обрадовался, что лицом он никак не мингитаевец, а истинный бугучинец.

Дядя Отарбек заставил его выучить родословную до седьмого колена, и Нурлан знал: он сын Кум #225;ра, а Кумар - сын великого Садыка, а Садык - сын Аката, а Акат - сын Нургали, а Нургали - сын Амантая… Дядя Отарбек втолковывал ему: вся земля вокруг Чупчи испокон веков принадлежала бугучинцам. Однако в школе учительница истории рассказывала: владел всей здешней землей Ерж #225;н Акп #225;ев - султан, выхлопотавший себе русское дворянство.

Лет в пять Нурлан узнал: он рыжий! И раньше, когда отец брил ему голову, Нурлан видел на лезвии ржавые волосики, но такие же, ржавые, росли на отцовской голове. Как все, что привычно с первых дней жизни, цвет волос не бросался в глаза, ничего не значил. Но вот в один из первых весенних дней Нурлан забегался с ребятами, сдернул шапчонку со взмокшей головы, кинул в небо. И тут ему крикнули: «Рыжий! Рыжий!» Испугался, нахлобучил шапчонку, убежал домой. Спросил мать: «Разве я рыжий?» - «Ты не рыжий, ты казах со светлыми волосами». Так он узнал: и бугучинцы, и мингитаевцы, и люди из многих других степных родов все вместе - казахи. И он, Нурлан Акатов, сын Кумара, тоже казах. Казах со светлыми волосами. В тот год отец поссорился с колхозом, и они из аула перебрались в Чупчи. Отец поступил работать на станцию, купил недорого развалюху на Железнодорожной улице. Все одноаульцы - бугучинцы и не бугучинцы - повадились, приезжая в Чупчи, гостевать у Кумара. Хочешь не хочешь, а всех привечай - таков казахский обиход. Мать Нурлана варила для гостей, ребятишки без присмотра бегали по улице. Нурлан сдружился с чернявым Колькой, жившим по соседству.

Год с небольшим продержался Кумар в разнорабочих. Тем временем чабанам намного повысили заработок. Кумар вернулся в аул. Как сын чабана, Нурлан с первого класса имел право на интернат, на полное государственное обеспечение. После чупчинского житья он бойко болтал по-русски и потому попал в русский первый «Б». Так уж сложилось в степи: дети председателей, директоров, агрономов, зоотехников поступали всегда в русский класс, а ребята из семей рядовых колхозников - в казахский. Кумар торжествовал: его сын устроен, как сыновья начальников.

Нурлан жил, беззаботно пользуясь двумя языками. В пятом классе, когда стали учить английский, он спросил учительницу: «Американцы тоже по-английски говорят? А как же они этот язык между собой называют?» Учительница не поняла: «Что значит называют?» Нурлан продолжал допытываться: «Французы говорят по-французски, итальянцы - по-итальянски. А американцы? Выходит, что не по-американски, а по-английски? На букваре у них «инглиш» написано? Или, например, у нас Гавриловна, когда злится, говорит: «Тебе русским языком сказано!» А как же у американцев? Завучи, когда злятся, что говорят? «Тебе английским языком сказано!» Да?»

Учительница, конечно, сразу же придралась: «Какая такая Гавриловна, ты что себе позволяешь!» Нурлану не удалось выяснить, как называют свой язык американцы. По английскому он получал тройки, как и по всем предметам, но перед комиссиями блистал произношением кратких фраз. Ребята-казахи, с малых лет овладевшие вторым языком, проявляют большие способности к изучению иностранных языков, а Нурлан к тому же по натуре очень переимчив.

Надо задобрить выведенную из терпения Колькину бабку? Нурлан разведет мехи дедовой гармошки и затянет протяжную: «Моя подружка бессердечная мою любовь подстерегла…» Или другую: «Отец мой был природный пахарь…» Бабка все простит и Нурлану и Кольке. И клеенку чернилами залитую, и дыру на Колькиных штанах.

Майор из городка тоже слезу утирает, слушая, как поет Нурлан. Сыну Кумара, внуку Садыка, понравилось ходить в городок. Все думают: он кадрится к Степановой. А Нурлан ходит к лысому майору. Жена майора откроет дверь, крикнет в глубину квартиры: «Коротун! Твой кунак пришел!» Сколько раз ей говорил Нурлан: нет кунаков в степи, тамыры есть, но жену майора не переучишь.

Нурлан с ней не пререкается, идет к майору, садится рядышком да диван - и пошло…

Ты сейчас далеко-далеко.

Между нами снега и снега.

До тебя мне дойти нелегко,

А до смер-р-ти - четыре шага…

Нурлан знает: солдаты Коротуна не любят, прозвали Уставчиком, но ему плевать на прозвища, если человек плачет от хорошей песни. Нурлан еще придет, посидит с майором на диване, споет ему: «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат…»

В субботу тетя Наскет велела Акатову сводить в баню Аскарку и еще троих первоклассников. Нурлан в предбаннике раздал своим подшефным по куску мыла, по мочалке, втолкнул мальчишек в моечную и пропал. А там шайки гремят, вода хлещет, пар столбом, голые бесстыдно расхаживают, вениками друг друга лупят; кто крякает, кто блаженно орет во все горло…

Еркину тоже когда-то жуткой казалась битком набитая парная, а теперь он во вкус вошел, любит похлестаться веником. Напарившись, он, ошалелый, выбрался из белого жаркого облака и натолкнулся на четверых голых мальчишек, тесно прижавшихся друг к другу посреди банной кутерьмы: испуганные, немытые, с зажатыми в кулаках кусками мыла и мочалками, без единой шайки на всех. Видно было, что они стоят так неизвестно сколько времени. Еркин сразу признал в них интернатских. По глазам признал. Поселковая мелюзга бойко глядит на мир знающими глазами, а у этих четверых глаза вовсе незнающие - открытые до самого донышка ребячьей души.

Как они на него поглядели! Как на батыра-освободителя! И не такими уж оказались бестолковыми неумехами, когда он каждому раздобыл по шайке, каждого для начала окатил теплой водой, каждому взбил на башке пышную мыльную пену. Они у него потом разыгрались, как жеребята на траве, спины друг другу терли, обливались, под душ бегали. Даже уходить не хотели, до скрипа отмытые, крепкие, гладкие. В предбаннике Еркин разыскал приметные интернатские пальтишки, всех четверых одел, воротники туго застегнул, фуражки прихлопнул, напоил в буфете лимонадом и вывел на улицу… И тут нос к носу столкнулся с обеспокоенной Шолпашкой.

- А где Акатов?

- Я откуда знаю!

- Мы ему покажем на совете интерната!

Непонятно отчего Еркин стоял перед Шолпан в чем-то виноватый. Хотя кругом виноват Нурлан Акатов, Ржавый Гвоздь, пустой и ненадежный человек.

Мать Еркина часто болела, и он - последний сын - родился хилым. Отец объяснил: Еркин станет сильным, только если сам постарается. Отец рассказывал про богатыря Хадж #250;-Мук #225;на, непобедимого борца, объездившего весь мир. Юношей отец Еркина гонял овец на ярмарку в Куянды и видел: Хаджи-Мукан боролся с китайским богатырем, припечатал его обеими лопатками к ковру. Еркин вызывал соседских мальчишек на поединок и, если одолевал, кричал, сидя на противнике: «Я казахский богатырь Хаджи-Мукан!» А когда Еркин оказывался на спине, то оседлавший его победитель - рыжий Нурлан или Колька Кудайбергенов - орал во все петушиное горло: «Я казахский богатырь Хаджи-Мукан!»