ЧЁТ И НЕЧЕТ (полный текст) - Ирина Стрелкова

Хорошо сидели, вспоминали Витька и сестра, а после поссорились: какое море синей - Берингово или Черное. Витька ей сказал: «Ну и дура». Он не злой, он добрый, только слабый. Такого отца сын может во всем офицерском ходить, а ходит дома в халате: «Живу в пустыне». Такой брат сестре не защитник. Салман еще не знал, от кого и от чего будет защищать Витькину сестру, - незнание простилось бы кому другому, но только не Салману. Его дело глядеть и соображать. Иначе какой он Витьке друг? Не пустил Садвакасова - правильно сделал. Салман знает: не надо пускать Еркина - он опасный, сердце твердое.

По соображениям Салмана выходило: еще враг у Витькиной сестры Сауле Доспаева. Здесь Салман немного хотел перехитрить самого себя. Он знал: бывает и так, что сначала люди чувствуют друг к другу неприязнь, как он сам к Витьке, а потом могут стать истинными друзьями. Салман не хотел, чтобы Витькина сестра подружилась с Сауле. В доме у Мазитовых не любили всю доспаевскую семью. «Я бы на месте Доспаева…» - презрительно сплевывает отец. Был бы он не сторожем, а главным врачом, другие, умные порядки завел бы в больнице. И у матери Салмана свои счеты с больницей.

Год назад в детской палате умерла одна из Салмановых сестренок. У Доспаевой в палате лежала. «По ее вине умерла», - клялась мать.

Салман, конечно, помнил: тоненько попискивала сестренка, а матери все не было - базарничала. Он хлеба принес, но девчонка не ела, выплевывала. Все он помнил, как было. Но он-то ничем не мог помочь. А в больнице и молоко есть и лекарства. Почему не вылечили? Ну ладно, сторож Мазитов для вас плохой работник. Но разве маленькая виновата? Других спасали, а ее не спасли. Такие уж вы люди, Доспаевы.

Салман не ленился, когда видел: есть возможность напакостничать Сауле. Ее характер он знал: для Саулешки мелочи не существуют, она выше всяких пустяков. Что ж, поглядим! Он был изобретателен на самые дурацкие мелочи и с мальчишеской мстительностью понимал, как может унизить Сауле, заставив ее думать о копеечных неприятностях. Как-то раз он заметил: она внимательно на него поглядела, и был рад, словно нашел на земле десятку: прежде Сауле Доспаева будто и не знала, что живет в поселке Салман Мазитов.

Голова увидел его во дворе, остановил:

- Как живешь, Мазитов? Какие новости? - Морщины на большом лице выразили живейшее ожидание: будто Мазитов только и делал, что снабжал директора школы интересными новостями.

Салман - зубы на замок.

Морщины собрались в печальное выражение.

- Ты умный человек, Мазитов, даже слишком умный. А что у тебя получается? Горе от ума. Разве не так?

Салман не поддался на хитрость Головы. Прикинулся дураком и молчал.

- Я уезжаю, Мазитов, на неделю. Надеюсь, за это время ничего ре случится? Можешь обещать?

- Могу, - Салман разжал зубы. Обещать все можно. Такое место школа: больше обещай, меньше делай.

Салман знал: Гавриловна завела синюю папку, собирает документы, чтобы упечь Салмана в колонию. Папка сделалась очень толстая, но Голова к себе на стол не принял - у Гавриловны пока хранится. Салман много думал: чего ждет Голова? Так и не понял. Иногда пугался: что-то видит Голова, а Салман не видит, может крепко промахнуться.

Фарида привела в городок Кольку и Нурлана. Колька держался неловко, а Нурлан - в белом плаще, хотя и грязноватом, зато модном - с чувством пожал руку Наталье Петровне:

- Наконец-то я имею удовольствие с вами познакомиться. Оч-чень приятно!

Наталья Петровна пришла в себя только на кухне; рассудила спокойно: каких манер требовать с восьмиклассника, выросшего в поселке?

Нурлан принес с собой гитару. Как он ею обзавелся - целая история.

Владелец его души, старый черт Мазитов, настойчиво подталкивал: знакомься с солдатами. В универмаге Нурлан приметил уверенного парня из городка, купившего китайскую вазочку на подставке черного дерева. Продавщица Рая, Фаридкина молодая тетка, хихикала и глазами стреляла; другой бы сомлел, а солдат взялся научно втолковывать - Райке! - какое древнее искусство перегородчатая эмаль, какую эмаль делали в Византии, какую в Китае. Рассказывал, а сам на Нурлана косился: «Погоди, парень, ты мне, кажется, пригодишься». Вышли вместе, и Нурлан показал солдату из-за пазухи золотистую шкурку. «Оч-чень интересно! - усмехнулся солдат, и к Нурлану тут же перешло-прилипло это шикарное «оч-чень». - Но этот товар, - солдат затолкал шкурку назад, под плащ Нурлана, - не по нынешней моде. Про дубленки слыхал? Вот и переходи на дубленки. Для ваших мест - перспективный бизнес… Ты, я вижу, человек деловой, - продолжал солдат в тоне доброго покровительства, ставящем Нурлана в положение услужливое: он это чувствовал, внутренне протестовал, но отделаться уже не мог. - Не поможешь ли мне раздобыть что-нибудь из старинных вещиц, из творений здешних умельцев?.. Ширпотреб, даже иноземный, меня мало интересует…»

Нурлан вспомнил, домбра деда Садыка висит без дела на стенке у дяди Отарбека в Тельмане.

«Продай! - предложил Володя. - А то, может, махнем? У меня гитара есть, самый модный сейчас инструмент».

Гитару Володя купил в Москве у одного «жучка» за два червонца и уже после, дома, обнаружил внутри бумажный ярлык фабрики имени Луначарского: цена семь двадцать. Ярлык Володя, конечно, отскоблил. Песенкам под гитару, закружившим вдруг всю Москву от школьников до людей весьма почтенных, та же полагалась цена - Володя прекрасно знал! - но они вошли в некий неписанный перечень вещей, какими полагалось владеть умному человеку. Володя тайком потрудился, попотел у магнитофона, освоил и хрипотцу доверительную, и манеру пригнусавливать для задушевности.

Уходя в армию, он не забыл прихватить с собой гитару; она ему сослужила верную службу, помогла утвердиться в положении своего парня, а потом и вывела в лидеры. Но теперь, когда вся рота забренчала и захрипела, Володя без сожалений расстался с гитарой.

Нурлану за дедову домбру Володя - в придачу к гитаре - напел весь модный репертуар. Рыжий мальчишка на удивление оказался переимчив: суть схватил, саму манеру московско-переулочного исполнения. Хотя под казахскую домбру - рыжий Володе показывал - поют совсем по-другому: высоко-пронзительно, в долгий крик. Но всего удивительнее вот что оказалось для Володи: мальчишка пел дешевку, ширпотреб, а слушаешь - за сердце берет.

В городке, у Степановых, Нурлан распелся, показал себя во всей красе. Отец Маши и с ним лысый майор пришли послушать. Нурлан примечал: полковнику нравится, а уж майор так и млеет от восторга. Потом отец Маши тихонечко вышел, а майор остался с ребятами. Нурлан еще поддал жару, майор не вытерпел - протянул руку к гитаре:

- Дай-ка теперь я.

Коротун долго настраивал гитару, пощипывал струны, прислушивался, склонив голову. Потом брови страдальчески вскинул и начал:

Синенький скромный платочек…

Голоса у Коротуна не было, но ему казалось, он недурственно поет и главное - с душой. От прилива чувств он побагровел, лысина заблестела капельками, но Коротун ничего не замечал. Песенка фронтовых лет увела его далеко - туда, где он был лейтенантом с задорными усиками, в щегольской бекеше, в сапогах со шпорами.

Маше стало жаль Коротуна: почему он не замечает, как смешон?

Зато Нурлан - вот артист, умеет притворяться! - сидел будто завороженный райским пением.

Коротун домучил «Синий платочек» и, кажется, собирался еще что-то спеть, но бойкая Фарида выставила красный сапожок, повертела, полюбовалась и невинным голоском спросила:

- Маш, а Маш… Ты же хотела Кольку спросить про его деда. Коль, а Коль… Расскажи!

- Да чего там… - забубнил смущенно Колька.

- Не буду вас стеснять! - Коротун догадался, что ему намекали: не пора ли уйти?

Нурлан - к досаде Фариды - вроде бы даже обиделся на нее за безголосого майора. Она мигом застрадала: какой Нурлан впечатлительный! Вслух предложила:

- А может, и нам пора? Надоели больному человеку.

- Ничего не надоели, - сказала Маша. - Скучно целый день одной.

- Я бы пожил один, - позавидовал Колька. - Мне дома и минуты покоя нет. Малышня лезет… Вчера только отвернулся - уволокли паяльник и комод разрисовали. А от бабки кому попало? Мне! - Он сидит за Машиным письменным столом, разбирается в будильнике: куда приладить оставленную Витей «лишнюю» детальку? - А зимой прошлой они Курбана обрили. Я машинку для стрижки чинил, а они уволокли. Морозы начинаются, а у нас пес с одного бока голый. Что делать?! - пришлось жилетку шить из овчины.

Нурлан побренчал струнами:

- Не крути, рассказывай про фамилию.

- Всегда эта Фаридка заскочит! Ну сорока! - проворчал Колька, навинчивая рычажок завода. - Сейчас посмотрим, ходит или не ходит. - Он накрутил рычажок до отказа, поднес будильник к уху, счастливо заулыбался. - Тикает! Ей-богу! Тикает! Сейчас звон проверим. - Он еще покрутил рычажки: - Без звона будильнику грош цена! - Прислушался озабоченно, перевел стрелки, и будильник в Колькиных руках залился оглушительным звоном. - Голосистый! - похвалил Колька. - Орет, как бабкин кочет! - Он поставил будильник Маше на тумбочку: принимай работу.