Местное время – любовь - Елена Николаевна Ронина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я вас прекрасно слышу и понимаю, я принесла вам мясной пирог. У вас наверняка не будет времени на готовку, а вам нужно хорошо питаться.
Женя сначала опешила, а потом заплакала. В последнее время ей казалось, что все хотят ее обидеть, что она никому не нужна и все ее осуждают. Про отца ребенка она и вовсе не хотела ни вспоминать, ни думать, просто вычеркнула его как элемент и все.
Она постоянно находилась в позиции обороны. Защищалась от матери, которая бесконечно задавала одни и те же вопросы:
– Что ты скажешь сыну?
– Что надо будет, то и скажу. То, что мой отец алкоголик и я его знаю, лучше, что ли?
– Естественно, ребенок должен знать свои корни.
– Иногда лучше о них забыть. И все, не нервируй меня!
Защищалась от брата. Тот постоянно пытался разобраться и защитить. Но у Валеры были свои методы. Найти горе-отца и набить морду.
При чем тут помощь?! Помощь – это вот! Посидеть с рабочими, объяснить, почему ей нужно вешать шкафы на этой высоте, а не той.
Защищалась от взглядов коллег по работе. Продавщицы родного бакалейного отдела в русском магазине смотрели на нее снисходительно. Или ей так казалось? Может, они просто по-хорошему завидовали? Что вот она решилась, нашла в себе силы, а они в свое время испугались, хотя многие оказывались в подобной ситуации. Это уже она потом поняла. Когда принесла родившегося Максика в сумке, как принято в Германии, практически через месяц после его рождения, и девчонки кричали «Ура!», пили шампанское и радовались, что Женя родила им жениха.
– Вы че?! Побойтесь Бога.
– Это ты побойся Бога. Дочерей же у нас нет, куда деваться? Не немкам же его отдавать?! Подумаешь, разница каких-то тридцать лет! Сегодня это совсем даже не повод не выходить замуж.
Адель была француженкой. Может быть, поэтому в ней не было немецкой сухости. Или просто была человеком. Она тогда обняла рыдающую Женю, которая никак не могла успокоиться, и сказала:
– Ну-ну! Все будет хорошо. Тебе нельзя волноваться. А плакать можно. От счастья. Приходи завтра к нам пить чай. В пять нормально?
Она пришла ровно в пять. С собой принесла немного фруктов, Адель испекла штрудель. Тогда она впервые увидела Рихарда и поразилась, как можно быть таким красивым, когда тебе девяносто?!
– О! Ты не видела его в двадцать пять! Я тогда была так себе. Слишком длинный нос и тонкие ноги.
– Нос и вправду был длинноват. Но ты права, ноги спасли все, – откликнулся Рихард.
Адель принесла из соседней комнаты фотографический альбом. С фотографий смотрел потрясающе красивый голубоглазый блондин. Это считывалось даже с черно-белых фотографий. Правда, было одно «но». Арийская форма. Они поняли замешательство Жени.
– Такое было время. Да, мальчишкой был в Гитлерюгенд, потом воевал. Но совсем недолго. Адель привез из Парижа.
– Вывез. Можно сказать, спас.
– Да, увидел качающуюся балеринку на тонких ножках в огромных ботинках и не смог ее там оставить.
– Короче, из жалости.
Они перебрасывались между собой ироничными шутками, при этом громко смеялись, смотрели друг на друга с нежностью, периодически брались за руки. Адель, проходя мимо, обязательно целовала Рихарда в макушку.
Женя решила не обращать внимания на гитлеровское прошлое своего соседа. Как она может судить? «Такое было время», – поставил точку в ее сомнениях Рихард, а немецкий народ извинился пред миром сполна. Собственно, именно благодаря этому она сейчас проживает в Германии. И ее Максик родится именно здесь.
Шторы вешала у нее в квартире уже Адель. «Тебе это ни к чему». Также частенько забегала принести что-нибудь поесть. А мать только причитала по телефону: «Я же тебе говорила». Адель звонила в дверь. И потом не жаловалось на то, что Макс оказался таким оручим. Хотя соседка сбоку постоянно делала замечания.
– А я что? Кляп ему, что ли, в рот вставлю? – огрызалась Женя. – А еще раз мне что скажете, я на вас полиции нажалуюсь, что на меня давление оказываете. Максим, между прочим, гражданин Германии. В отличие от вас он тут родился.
Женя не преминула уколоть. Да, та, которая жаловалась, тоже была с ее бывшей родины.
Вечера Женя ждала как манны небесной. Когда ей наконец-то удавалось уложить сына, она выходила на балкон, наливала себе бокал вина и слушала доносящуюся плавную французскую речь Адель. Та читала мужу по-французски. На людях они никогда по-французски не говорили, а между собой, вечерами, себе позволяли.
Именно по-французски Адель начала говорить и с Максимом. Мальчик отозвался очень быстро.
– Oh là là[1]! Какой способный ребенок.
Так иногда случается в жизни. Соседи могут стать ближе родной бабушки. Это был именно тот случай.
Первым из жизни ушел Рихард. И это было естественно. Возраст, почти сто лет, да и рост сто девяносто сантиметров не помогал, а мешал.
Адель стойко держалась на похоронах. Приехали дети. Женя их видела впервые и, к своему удивлению, узнала, что жили они совсем даже не далеко, не в Америке и не в Японии, а в соседних городах, на поездах езды от силы часа три. Дети предлагали матери продать квартиру и переехать жить к ним, но она отказалась. Полгода все шло достаточно неплохо, а потом Адель упала. Результат – перелом шейки бедра, больница, операция. Выписали пожилую женщину в удовлетворительном состоянии, но она сломалась психологически. И тогда приняла это решение.
Почему? Она вполне себе окрепла после операции. Да, передвигалась с палочкой, но могла вести вполне нормальную и достойную жизнь. Тем более в Германии. Вон, машина социальной службы к их дому приезжает по нескольку раз в день.
Про эвтаназию Женя узнала от соседки. От фрау Херц.
– Вы слышали? Адель приняла решение, приезжали дети, утрясли все детали, нотариально заверили необходимые документы, подписали договор со швейцарской клиникой.
Женя только-только вернулась с Максом из Греции. Их не было всего две недели, а тут вот какие перемены.
– Как же так? Зачем?
– Как мы можем осуждать? Адель решила, что для нее это единственный выход.
Женя тут же спустилась к ней. Дверь открыла красивая, в меру накрашенная Адель.
– Подожди, надену слуховой аппарат. Ты же знаешь, без него я полчеловека.
Они прошли в гостиную.
– Ну рассказывай. Как отдых? Как греки? Все так же пляшут?
Женя проглотила комок и попыталась что-то рассказать.
– Теперь про главное. Наверняка фрау Херц тебе уже все рассказала. Я попрошу тебя мне помочь. Нужно написать кучу писем. И пожалуйста. Пойми, я счастлива.
Глаза ее действительно лучились покоем и счастьем. Женя не нашлась что сказать. Она поняла, что ей не хочется плакать. Адель же не плакала, провожая ее в отпуск. Вот и она не должна плакать, провожая своего старшего друга в ее самое главное путешествие в жизни. Она должна радоваться за нее, помочь ей собраться и ничего при этом не забыть.
Адель решила, что всю последнюю неделю дверь квартиры будет открытой. Все, кто захочет, могут зайти на бокал шампанского и дружескую беседу. Они с Женей вместе писали письма, продумывали, кого позвать и в какой день, готовили наряды на всю неделю. Женя старалась как можно чаще спускаться к соседке, перемыть посуду, посмотреть, достаточно ли бутербродов и фруктов, заказать еще канапе и пирожных. Шампанское Адель открывала сама, тут она была непревзойденным мастером.
– Рихард обалдеет, когда меня увидит. Скажет, что я превратилась в заядлую алкоголичку. И да, Женя, я прошу, чтобы во вторник ты меня накрасила сама. Договорились?
– Конечно!
В понедельник вечером собралась семья. Женя пришла во вторник с утра пораньше. Она красиво уложила Адель волосы и накрасила ее. Наряд был продуман заранее. Бирюзовый брючный костюм. Они когда-то покупали его вместе с Рихардом в Париже.
– Я не выгляжу в нем как старая кошелка?
– Напротив! Вы выгладите шикарно. Наверняка ваш муж тут же потащит вас в койку.
Адель хохотала так, что потекла тушь.
– Я вас предупреждала, что слезы вам лить теперь нельзя. Слезы счастья тоже. Пожалейте мою работу.
Они не стали обниматься и плакать друг у друга на плече. Это не было расставанием навсегда. Или даже так. Это было расставание, конечно. Но это была дорога счастья.
– Я не буду тебе ничего говорить. Ты умница, я тебя люблю, и мы с Рихардом будем за вами
