Время перемен - Евгений Васильевич Шалашов

из Мурманска, минуя меня, чуть было не взъерепенился, но вовремя вспомнил, что я уже не начальник Архчека и проблемы с бывшими белыми офицерами меня уже не касаются. К тому же, если честно, будь я сейчас в Архангельске и, узнав, что контриков отправляют в Питер, а не ко мне, только порадовался бы – у меня головной боли меньше, и кормить не надо.

– А паек кто контрикам выдает? – поинтересовался я.

– Так уж точно, не Питер, – вздохнул Тимохин. – У нас три тысячи душ сидит. Тысяча в Череповецком уезде, в бывшем монастыре, а остальные по всей губернии распиханы. Вынь и положь им накаждый день полфунта хлеба, да крупы четверть фунта, чтобы похлебку варить.

– То есть, в губернии сидит три тысячи рыл, которых надо кормить, но которые ни хрена не делают? Ну ни хрена себе! – хмыкнул я.

– Слушай, товарищ Аксенов, ты меня лучше не заводи, – слегка разозлился Иван Васильевич. – Ты ж сам чекист, да и начальник большой, чего комедию-то ломаешь? Три тысячи дармоедов за чекой числятся, а нам корми.

Не вступая в препирательства с Тимохиным, кивнул на телефонный аппарат:

– Иван Васильевич, позвони-ка ты Николаю Харитоновичу. Поздороваешься, а потом мне трубочку передашь. Я уж с ним сам переговорю, узнаю, отчего он не хочет военнопленных на работу давать.

– А давай-ка я лучше Есина в гости позову, на чай, – решил Тимохин, начав поглядывать на меня гораздо добрее. Верно, почуял, что от меня может быть какой-то прок. Ай да Иван Васильевич.

От губчека до губисполкома только дорогу перейти, и мой бывший начальник появился в кабинете минут через пять. Завидев меня – такого красивого, заохал:

– Ишь, и года не прошло, а уже второй орден отхватил.

– О, а я-то думаю, что это у Владимира Ивановича на груди, такое блестящее, а это ордена, – сыронизировал Тимохин, а когда я уже собрался обидеться, сказал: – Так я, на самом-то деле, тебя поздравить хотел, но отвлекся.

– Не ордена красят человека, а человек – орден, – туманно ответствовал я, делая вид, что равнодушен к регалиям.

Тимохин налил Николаю Харитоновичу чай, потом сказал:

– Вот, Владимир Иванович у нас вроде бы как особый проверяющий, от самого товарища Ленина. Интересуется он – отчего в нашей губернии три тысячи беляков сидит, тунеядствуют.

– А что с ними делать? – попытался развести руками Николай Харитонович, но помешала кружка с горячим чаем, из-за чего начальник губчека даже слегка облился.

– Я же тебя просил их на работы водить. Сам посуди, сидят три тысячи мужиков, с ума от безделья сходят, – «наехал» председатель губисполкома на начгубчека. – И нам польза будет, и им хоть какое-то развлечение.

– А где я тебе конвоиров на них найду? – огрызнулся Есин. – Сто раз уже говорил, что у меня личного состава сто тридцать человек осталось на всю губернию. Дивизион наш на фронт ушел, там почти все и остались, а кто выжил, калеки сплошные. Я и так в лагерях по пять человек держу, чтобы хоть какой-то порядок поддерживать. Цинцаря просил помощь оказать – говорит, не его это дело, и людей нет. И военком красноармейцев не выделяет – мол, спасибо скажите, что охраняем.

Кажется, перебранка стала для товарищей руководителей привычным делом. Я не стал учить жизни Есина, приводить в пример свои собственные успехи в Архангельске. Здешней ситуации я не знаю, там мне попроще было, потому что использовал личные связи. Зачем договариваться с военкомом, если можно потолковать с начальником дивизии? Или, что тут в Череповце развернуто? Полк?

– Николай Харитонович, а как эти контрики сюда попали? И, вообще, в губернии фильтрационные лагеря, или места заключения? – поинтересовался я.

Есин, немного подумав, ответил:

– Скорее, как ты говоришь, фильтрационные. Контриков этих еще допрашивать нужно, выяснять – что и как. А попали они сюда просто – в свое время товарищ Бакаев, начальник Петроградской губчека, попросил – мол, помоги Питер разгрузить, некуда контру девать. Они, когда Юденич шел, контриков по городу наловили, а куда девать не знали. И пленные потом, уже после Юденича. Расстреливать, так вроде и не с руки, да и жалко всех подряд шлепать. Если бы одни офицеры были, тогда ладно, но тут и простые солдаты, и даже гражданские есть.

– Подожди-ка, Николай Харитонович… Бакаев-то, когда начальником Петрочека был? Вроде, – прикинул я. – С год назад? Нынче, как помню, товарищ Семенов Петрочека возглавляет? Значит, сколько они тут сидят?

Про Бакаева я помнил, а про Семенова мог бы и не знать, если бы недавно не видел его резолюцию на заявлении Блока.

– Так больше года, – вздохнул Есин. – Юденич-то на нас когда пёр?

– В сентябре девятнадцатого, – подсказал Тимохин, невольно потрогав раненую ногу.

– Архангельск мы освободили год назад, – хмыкнул я.

– И что теперь? Я ведь и депеши писал – и в Питер, и даже в Москву, и звонил. А мне в ответ – да-да, разберемся, людей пришлем, чтобы фильтрацию провести. Так все и тянется. А мне-то что делать? И держать худо, и отпускать тоже.

Я почувствовал легкий азарт. Может, не совсем в тему поручения товарища Ленина, но как пройти мимо, если подворачивается интересное дело?

– Иван Васильевич, позвони-ка на коммутатор, пусть свяжут нас с Питером, с приемной начальника губчека.

Связь с Питером была скверная, но все-таки, раза со второго соединились. В трубке донесся уверенный женский голос:

– Приемная председателя чека товарища Семенова.

– А давно ли товарищ Семенов стал председателем? – поинтересовался я.

– Э-э… – донесся ответно уже не очень уверенный голос. – Я хотела сказать – начальника Петроградской чрезвычайной комиссии. А кто говорит?

– А говорит Аксенов, начальник Иностранного отдела ВЧК, – сообщил я. – Борис Александрович на месте?

Через несколько мгновений в ухе раздался уже мужской голос:

– Слушаю вас внимательно.

Эх, как же я не люблю, когда меня «внимательно слушают».

– Аксенов у аппарата, – доложил я. – У меня к вам пара вопросов, товарищ Семенов.

– Вы, наверное, по поводу заявления поэта Блока? – предположил начальник Петрочека, которого секретарша повысила до председателя.

– Нет, по заявлению я уже свое мнение высказал, пусть