Антитело - Андрей Тепляков

Он снова выглядел нормальным. Выглядел так, будто только что вошел. Глеб немного расслабил колени.

— Нормально.

— Нашел что хотел?

— Вроде бы.

— Понятно.

Дядя прочистил горло и провел рукой по затылку.

— Нам нужно с тобой кое о чем поговорить.

— О чем?

— Пойдем в комнату. Сядем.

Глеб вошел вторым и уселся на край кровати поближе к выходу. Дверь он оставил открытой.

Дядя некоторое время покачивался на стуле, собираясь с мыслями, а потом произнес:

— Не обижайся на Иру. Она, на самом деле, против тебя ничего не имеет. Просто… ей страшно, Глеб. Да еще Аленка… Она не понимает, что происходит.

— Я тоже не понимаю.

— Да. Никто не понимает. Но кое-что я знаю: все это началось после того, как ты приехал.

Глеб замотал головой.

— Нет, дядь Сереж, все это началось раньше. Поляна, кресты — все это уже было.

— Ты что-то узнал?

— Немного. На самом деле, почти ничего.

— Знаешь — давай-ка ты мне все расскажи.

— Что рассказать?

— Ты зачем вчера пошел в лес?

— Просто так. Посмотреть.

— Нет. Нет-нет. Глеб — ты подумай. Вспомни. Тебя что-то заставило туда идти? Что-то подтолкнуло?

Дядя сидел перед ним, подавшись вперед, уперев локти в колени и сцепив пальцы.

«Зачем он затеял разговор? Что ему надо?».

— Никто меня не тянул. Я сам пошел.

— А потом?

Врать не было смысла. Вообразить в дяде врага легко. Сама ситуация требовала этого, но Глеб заставил себя переключиться. В конце концов, это его дядя Сережа, отец Аленки. Хороший, веселый человек, который выручил в трудное время. Это его дом, его земля и его ответственность за нее и всех тех, кто живет с ним.

— Я увидел в тумане что-то темное…

Глеб старался говорить не слишком эмоционально, чтобы не выглядеть «истеричкой». Ему хотелось дать дяде возможность услышать только факты и самому решить, как к ним относиться. Экспрессивность здесь не годилась, она могла повредить.

На середине рассказа дядя опустил голову и вдруг громко произнес:

— Большая чума, будь она неладна. Чума, и грех, и немощь.

Глеб вздрогнул и замолчал.

Дядя поднял голову.

— Чего?

— Вы что-то сказали?

— Я? Нет. Продолжай.

Глеб снова заговорил. Произнося слова, он подумал, что все здесь не так. Весь этот разговор — просто ширма, бессмыслица, предлог, а на самом деле происходит что-то другое. До этой минуты, ему и в голову не приходило, что опасность может исходить не только от вещей внешних и явно угрожающих: таких как лес или туман, а от близких — от людей, с которыми он живет под одной крышей. Она может находиться прямо здесь, в доме — сейчас.

Призрак, бродящий среди деревьев — страшен; безумие в глазах близкого человека — страшно вдвойне.

— Ты сам-то что об этом думаешь? — спросил дядя.

— Мы угодили в эпицентр потусторонних событий. Другого объяснения у меня нет.

— Потусторонних… Черт знает что! Потусторонних! Но к этому же нельзя относиться серьезно!

— Дядь Сереж, может, нам уехать?

— Ты не поверишь, но я думал об этом. Очень много думал. Нет. Нельзя бросать ферму. Да и ехать нам некуда. Мы останемся. И Ира думает так же.

— А если станет хуже?

— Не знаю… Но ты бы мог уехать.

— Я решил остаться. Если вы не против, конечно.

— Мы не против. Мы-то не против.

Он потер ладони одна об другую.

— Ира что-то плохо себя чувствует.

— А что с ней?

— Не знаю. Какая-то слабость.

Он взглянул на Глеба.

— А может, все еще рассосется? Как думаешь?

— Может быть.

— Мне вчера тоже кое-что привиделось.

— Что?

— Не знаю. Что-то маячило в тумане. Возможно, просто куст какой-нибудь.

— И чего?

— Да ничего. Я ушел. Эта зараза заволокла половину пашни. Даже не знаю, что делать. Собираюсь сегодня картофелесажалку наладить. Стоит лезть в туман или нет…

— Я бы не стал.

— Ну да.

Он посмотрел в окно. Его вытянутая шея неожиданно показалась Глебу очень худой. Ему вдруг захотелось ударить по ней, услышать, как треснет кость, увидеть, как она переломится и…

Он мотнул головой.

— Ерунда какая-то. Глупо бросать землю.

— Дядь Сереж, не стоит туда забираться. Честное слово.

— Ладно, поглядим. Составишь мне компанию?

— Конечно.

— Тогда заканчивай, и пойдем завтракать. У нас сегодня много дел.

Дядя хлопнул по коленям и встал.

— Думаю, Ира сегодня целый день просидит в комнате. У них там с Аленкой настоящий лазарет.

Глеб не ответил.

Водя щеткой по зубам, он думал.

«Странный разговор. Так и не понял, о чем мы говорили. И эти его фразочки… Нет — прогнило что-то в датском королевстве. Прогнило. Он вообще сам понимал что говорил? Нет, вряд ли. Ой-ей-ей-ей-ей. Свалить отсюда и все. Хрен с ними! Хрен со всеми!»

Он подумал о Насте и замер с щеткой во рту.

«Может позвонить ей? А смысл? Что я скажу? Блин, да в этом то и гадство, что нечего сказать. Привет, Настя — я передумал. Знаешь что? — я хочу свалить. Пока, милая. Ля-ля-ля!»

Он снова задвигал щеткой.

Было прохладно и пахло водой. По небу, не торопясь, плыли белые пушистые облака. Под расстегнутую телогрейку пробирался холодок — и это было приятно. Глеб стоял у сарая, глубоко вдыхая утренний воздух, впитывая, как губка, запахи и звуки. Слабый ветер перебирал волосы.

Из-за сарая раздался шум двигателя, и скоро на площадку перед дверью выехал трактор с необычной конструкцией позади, напоминающей большое красное корыто на колесах, метра полтора высотой. Дядя заглушил двигатель и выбрался из кабины.

— Ну, как агрегат?

— Это и есть картофелесажалка?

— Она самая.

— Внушает.

— Это точно. Ну, давай грузить.

Полчаса ушло на снаряжение «корыта» картошкой и еще столько же на загрузку пикапа. Когда все было закончено, дядя забрался в трактор, и тот, ревя и лязгая, медленно пополз вперед. Глеб сел в пикап и направил его на дорогу, кольцом огибающую поле. Выбравшись на пашню, дядя что-то переключил, запуская картофелесажалку.

Они двигались к северной оконечности поля, навстречу неподвижной стене тумана.

Глеб думал о дяде. О том, как угнетает того необратимое радикальное отклонение от обычного порядка вещей, грубо навязанное извне и не поддающееся никакому контролю. Это выбивало того из привычной колеи, заставляя метаться и бессильно злиться. Жизнь на ферме изменилась, а он все не хотел принять этого, стремился во что бы то ни стало делать вид, что ничего не происходит. Вцепился в свое упрямство мертвой хваткой.