Взбаламученное море - Алексей Писемский

Раз, перед обедом, подъехал к крыльцу чей-то тарантас. Александр чуть не вскрикнул от радости и вышел на крыльцо встретить гостя.

Приехавший был им несколько родственник и довольно близкий сосед по деревне: Иона Мокеич Дедовхин. По его тридцатилетней штатской службе, покойный Бакланов по крайней мере раз пятнадцать парил его у себя в уголовной палате и, по своей мистической терминологии, называл его: Иона Циник. Александр, по преимуществу, обрадовался этому гостю, потому что Иона Мокеич, сведя уже, по его выражению, все итоги жизни и быв в земной юдоли не при чем, т. е. будучи окончательно выгнан из службы, отличался какою-то особенною, довольно занимательною откровенностью и все обыкновенно рассказывал про самого себя.

– Ту-ту-ту, чортова куколка! – говорил он, хохоча и весело вылезая из тарантаса.

Александра он обнял и троекратно поцеловал.

– Ай, греховодник! Как это так давно не бывал! – воскликнула Ионе Мокеичу Аполлинария Матвеевна, когда он подходил к ней к руке.

– Не больше твоих грехов, кумушка, не больше!.. – отвечал он ей, грозя пальцем.

– Ну, уж я думаю!.. – произнесла нараспев Аполлинария Матвеевна.

Александр велел подавать обедать и радушно угощал Иону Мокеича кушаньями и наливками. Тот ел, пил, хохотал, хохотал и пил.

После обеда оба они комфортабельнейшим образом разлеглись в сушиле, один на одной постели, а другой – на другой. Прохладный сентябрьский ветерок обдувл их сквозь немшоные стены.

– Ну, Иона Мокеич, рассказывайте что-нибудь, – говорил Александр, расстегивая у себя жилет от полноты желудка.

– Что ж тебе рассказывать, друг сердечный?

– Как, например, вы служили: взятки брали?

– Брал! – отвечал Иона Мокеич, с заметным удовольствием поглаживая себе живот.

– И с вымогательством?

– С вымогательством… Часики, братец ты мой (и Иона Мокеич повернулся при этом к Александру лицом), у одного нашего дворянина Каркарева понравились мне; пристал я к нему: «продай, подари!». – «Нет», говорит. Только, тем временем, попался к нам в суд арестант-бродяга. «Не приставал ли, я говорю, ты у такого-то дворянина Каркарева?» – а сам тоже не зеваю: показываю ему из-под стола в руке рубль серебром. – «Приставал», говорит. – «Не такого ли, говорю, у него расположенья дом?» – «Точно такого», говорит. – «А не знаешь ли, говорю, его любовницу, дворовую девицу Евлампию, и не передавал ли ты ей заведомо краденых вещей?» – «Передавал», говорит. Записали все это… Командировали меня. – «Ну, говорю, Захар Иваныч, давай-ка, говорю, мы Евлампию-то твою веревками свяжем». – «Как? Что такое? – говорит: – батюшки мои, берите, что хотите». – «Часики, говорю, подай!» Он чуть, сердечный, не расплакался от досады… Видит, что весь карамболь нарочно подведен, а делать нечего, принес… и часики отличные были… невеста тоже хорошая из-за них за меня пошла… в них и венчался!..

– Ну, а эта невеста и будущая жена ваша естественною смертью умерла, или вы ей немножко поспособствовали? – спросил Александр.

– Не очень-то берег – это что говорит: попадало ей во все, а паче того в зубы – каприз была баба, ух какой!

– Ну, а других женщин, по службе, вы склоняли на любовную связь?

Александр нарочно задавал Ионе Мокеичу самые решительные вопросы.

– Склонял! – отвечал Иона, как бы ничего этого не замечая и не столько, кажется, говоря правду, сколько желая потешить разговорами молодого человека.

– Но каким же образом?

– А вот таким, – отвечал Иона: – что попадется при следствии хорошенькая бабенка: в избе-то, на допросе, на нее потопаешь, а потом в сени выйдешь за ней, там уж приласкаешь; и– как цветочки полевые перед морозом – так и гнуть перед тобой головки свои!..

– Ну, а благородных побеждали таким образом?

– Побеждал и благородных, и какая еще раз расписанная красавица была: девчонку свою она маленько неосторожно посекла; та прямо, с запекшеюся-то спиной, к губернатору. Приехал я к ней. «Ах, Боже мой, Боже мой, – так и умоляет меня своим миленьким голоском: – спасите, меня, спасите!» – «Извольте, говорю, сударыня», – и в тот же день, среди прелестнейших долин, сыграл любви с ней пантомин.

– Счастливец вы! – воскликнул Александр.

– Да что, брат, счастливец! Что Суворов на то говорил: раз счастье, два счастье, а на третий надо же и уменье.

– Разумеется!

– Да, – произнес с самодовольством Иона.

– Ну, а смертоубийства вы покрывали? – спросил Александр, после короткого молчания.

Иона Мокеич сделал несколько более серьезную физиономию.

– Больно я не люблю, когда лекаришки-то пачкаться-то в мертвеце начнут… брезглив я… из-за этого много проглядывал.

– Ну, а из-за деньжонок, этак?

– Гм! – Иона Мокеич усмехнулся. – Враг человеческий силен, сооблазнительна эта мзда-то проклятая!.. Тоже, где этак хорошенького-то покойничка поднимешь, где чувствуют и понимают, что ты для них делаешь, – за медиком пошлешь хромого рассыльного; он и дома-то еле с печки на палати ходит, а до города-то тяпает, тяпает… а ты ему вслед строжайшие предписания за номерами пишешь, – о скорейшем исполнении возложенного на него поручения. Покойника-то промеж тем на солнышке паришь, а не то так в баню топленую на полок стащишь: смерть уж не любят!

– Отчего же?

– В гниль сейчас пойдут! – отвечад Иона. – Ну, а медики – пьяницы все наголо был народ; его еще верст за пятнадцать до селения так накатят, что не то что инструмента в руке держать (навезет тоже с собой всякой этой срамоты-то), а пожалуй, и голвой в овин не попадет. Пишет: «мягких частей, по гнилости, освидетельствовать нельзя было»; ну, а кости-то тоже не у всякого переломаны.

При этом рассказе Александр не смеялся.

– Неужели же все чиновники такие мошенники? – спросил он.

Но этим замечание Иона почему-то обиделся.

– Али нет?.. Вот хоть бы твой папенька, – грабитель был на то из первых, – отвечал он.

Александр несколько сконфузился.

– Тогда попался к нему, – продолжал Иона как бы невиннейшим тоном: – целая Болковская вотчина подс уд за делание фальшивых ассигнаций: мужики-то возами возили к нему деньги. Так еще сумлевается, настоящая ли! «Положите, говорит, в ломбард да ломбардными билетами мне принесие»

– Я и отца за это презираю, – отвечал Александр, стараясь уж прекратить этот разговор.

– Да ты там презирай али нет, как знаешь, – продолжал Иона: – а он и усадебку эту, и дом в городе, все таким манером благоустроил; только, бывало, и говорил всякому: «Ты, говорит, не кланяйся мне много раз, а один да хорошенько».

Александр делал вид, будто не слышит и спит.

– Не понравилось, видно! – проговорил Иона и сам тоже, повернувшись к стене, постарался заснуть.

Проснувшись вечером, они оба очень ласково, как бы ничего между ними не происходило, заговорили между собой, а потом отправились, взяв с собой Пегаса и Петрушку, на охоту. Александр при этом убил двух уток, Дедовхин бекаса, Александр еще двух уток, Дедовхин зайца. Все это еще более оживляло их беседу.

– Пойдем-ка, друг сердечный, завтра в Дубны на праздник, – сказал Иона Мокеич. – Помолимся сначала в церкви Божией, а потом к ее превосходительству Клеопатре Петровне на обедище отправимся.

– А она еще жива?

– Поди-ка, какая еще ядреная: однако постой-ка, паря, – сказал Иона, уставляя палец в лоб: – сколько это тому лет было… в девяносто седьмом году, словно бы она тово… – и при этом он сделал какой-то странный знак руками.

– Э, вздор какой! – перебил Александр; – у того была одна… известная…

– Верно это, ты не спорь!.. Тогда, значит, когда все это повстречалось _и Иона опять сделал какой-то знак руками), сыновья и вдовствующая супруга ей и говорят: «отправляйтесь-ка в деревню»… Я это уже помню, на моей памяти, – тысячи полторы душ тогда за селом-то записано было… и что опослы того к ней женихов посыпало, Боже ты мой!.. Один так с пистолетиком с руке приехал и стал на колени: «или осчастливьте, говорит, вашей рукой, или застрелюсь!». Она ему только рукой на портер указала: «вот, говорит, кем я была любима!»

К этому разговору с заметным вниманием прислушивался и Петруша.

– Женщина умная, столичного тона, – заключил с серьезною миной Иона Мокеич.

Ему как будто бы даже не пристало говорить о таких возвышенных предметах.

– А оттуда, – продолжал он гораздо более искренним тоном: – ко мне. У меня, брат, в Кузьмищевской казенной деревне такие девки – чудо! На поседки к ним съездим!

– Хорошо, – отвечал Александр, и, когда они пришли в усадьбу, он ушел в свой кабинет и все думал: в его воображении невольно рисовалась эта некогда бывшая фрейлина, может-быть, когда-то хорошенькая, молоденькая, рисовались украшающие ее фижмы, парик и красные каблуки.

10. Храмовой праздник

Храмовой праздник в селе Дубнах был, как видно, немаловажным событием.

С раннего утра по замерзшей несколько на утреннем холодке дороги ехали мужики в раскрашенных тележках, с раскрашенными дугами, в картузах и синих кафтанах, с женами, тоже в синих поддевках, красных платках и красных сарафанах. Мужики поскорей ехали верхом, а между пешеходами были все больше женщины в котах и с поднятыми подолами; у некоторых из них были грудные младенцы на руках.