Штык-молодец. Суворов против Вашингтона - Александр Больных

Вскоре выяснилось, что далеко вперед Иван Иванович глядел, правда, пришлось к тому и Тайной канцелярии руку приложить. Петр сам с Михайлой Васильевичем беседовал и самым вежливым образом попросил выяснить, как форма ствола пушечного на дальность и меткость стрельбы влияет, все это с помощью физики точным образом расчислить и вывести идеальные пропорции пушечные. Покривился Ломоносов, говоря, что невместно чистой науке такими делами заниматься, но пользу для державы российской понял. И вот результат – пушки русские теперь чуть не на четверть дальше немецких или французских бьют. Сабли русские вражеское гнилое железо ровно деревяшку гнилую рассекают.

Свел Петр Ломоносова с Никитой Акинфичем Демидовым, о чем они беседовали, как бы неизвестно осталось. Ну, это не для Тайной канцелярии, однако ж Петр о содержании той беседы тоже помалкивать предпочитал и даже Александру Ивановичу ничего не сказал. Но с той поры заводы демидовские такое железо давали, что никто с ними в качестве и цене равняться не могли – ни шведское, ни английское. А сам Ломоносов после этого в деньгах нужды не имел, потому как за изобретения его с заводов уральских постоянно отчислялась некая сумма, и, как оказалось, потребовал этого Иван Иванович.

Конкуренты Демидовых, прежде всего заводчики тульские, желчью исходили, чтобы только секреты демидовские раздобыть. Царский родственник Нарышкин, говорят, миллион рублей обещал тому, что расскажет, что и как в демидовских домнах делается. Только это тоже было предусмотрено Тайной канцелярией, и на всех заводах демидовских находились ее экспедиторы, посланные ради сбережения тайн. И действительно – поймали они нескольких подсылов, причем не только тульских, но даже саксонских и английских. Среди людишек работных тако же выявлены продажные изменники. И что со всеми было после – то неведомо, за дальностью пути и трудностями везти их в Петербург по столь малому делу не хотелось, людишки же и вовсе в собственности Никиты Акинфича оставались. Петр прекрасно помнил свою встречу с уральским заводчиком, не любил Никита Акинфич прощать, да и не умел…

Так что сегодняшняя успешная торговля европейская демидовским железом и ружьями во многом была заслугой Ивана Ивановича, который, впрочем, от того себе ничего не желал. И сейчас разговор пошел совсем об ином, точнее – о делах Тайной канцелярии, ныне, в правление Шешковского переименованной в Тайную экспедицию.

Оказывается, Иван Иванович в курсе многих дел был, хотя Петр головой поручился бы, что его братец двоюродный никому о том не рассказывал. Главное же, что сказал Иван Иванович, – Тайная экспедиция стала совсем не тем, чем была ранее Тайная канцелярия. И все это проистекало от того, что поменялся начальник. Граф Ушаков некогда создал по указанию императора Петра особливую канцелярию для охранения спокойствия внутреннего империи, для противодействия врагам явным и главное тайным. Однако ж перепутал граф кое-что кое-где, поэтому наряду с истинными заговорами врагов России занимался он всякой ерундой, пьяной болтовней по кабакам прежде всего, для чего целую армию шпионов приходилось содержать, ибо в одном только Петербурге кабаков несчитано. Отсюда и шли дела вздорные и мелкие о том, как «кура петухом кричала». Помилуй бог, ну как кура может спокойствию империи угрожать, и чего стоит империя, ежели ее кура заклевать может?!

Когда Ушакова сменил граф Александр Иванович, дела Тайной канцелярии поменялись изрядно. Прежде всего внимание было обращено на подлинных врагов России, которые еще со времен великого императора мечтали ее загнать в прежнее ничтожное и дикое состояние, чтобы всех дел только и было обедни стоять да поклоны бить перед образами сутки напролет, потому как благочестие. И более всего в том усердствовали враги православия, лютеране всякие да кальвинисты, голштинцы да саксонцы разномастные. И вот, оставив куру кудахтать на заднем дворе, Тайная канцелярия занялась искоренением подлинных врагов и немало в том преуспела.

Петра даже передернуло, потому что понял он: граф Иван Иванович знает и о том, о чем сам Петр предпочел бы забыть. Получалось, что о голштинской охоте помнил не только Северьян, который молчать будет и на дыбе, как соучастник, но и третий Шувалов. Но более всего поразило Петра то, что заграничными делами Тайной канцелярии ведал именно Иван Иванович. Вот уж чего от него никак ожидать было неможно! Собственно, для того он и выехал в Голландию, где сейчас проживал, чтобы быть поближе к месту событий.

Однако ж все хорошее однажды кончается, закончились и золотые дни Тайной канцелярии. По смерти императрицы Елизаветы графу Александру Ивановичу стало не в пример труднее работать, не простила Екатерина ему писем короля Фридриха. И тогда допустил Александр Иванович большую ошибку, приблизив к себе Шешковского. Ошибался Шувалов, ох как ошибался. Он-то полагал, что Шешковский «писать способен и не пьянствует, и при делах быть пригоден». Он даже поселил Шешковского у себя дома в роли приживалы. На всякого мудреца довольно простоты! Не заметил граф Александр Иванович, какую змею взрастил у себя на груди.

Нет, Шешковский действительно не пил и в делах усердствовал превыше всякой похвалы. Но кто мог заподозрить эту мышь серую в честолюбии? Маленький мозглявый человечек, одетый в серый сюртучок, скромно застегнутый на все пуговицы с заложенными в карманы руками, как оказалось, хотел очень многого. Но это «многое» было сообразно его гнусной натуре. Да, при Ушакове и Шувалове не была Тайная канцелярия благородным салоном, но Шешковский превратил ее в пугало всеобщее, причем делами серьезными она уже не занималась, некогда было, даже давешняя кура теперь серьезным врагом казалась. Ведь не дело Тайной канцелярии нравы дворянские исправлять! И кнутобойствовать начали сверх всякой меры, только для удовлетворения постыдных страстей статс-секретаря. Выбившийся тяжким трудом из простых подьячих в могущественные советники государыни, Шешковский не без наслаждения измывался над оробевшими столбовыми дворянами, «нашалившими» светскими повесами, писаками-литераторами, от которых, как считали в политическом сыске, всегда «один вред и разврат». В то же время он самым бесстыдным образом пресмыкался перед императрицей и ее ближними, надеясь таким образом укрепить свое положение. И ведь получалось! Один только Потемкин его невзлюбил с самого начала и даже приласкал однажды в ухо, после чего Шешковский кинулся руки ему целовать с благодарностью за вразумление. Делами же заграничными нынешняя Тайная экспедиция также более не интересовалась за недосугом.

Вот такую печальную препозицию обрисовал граф Иван Иванович. Потом добавил, что пока он следит за делами заграничными, беспокоиться особо нечего, но то сегодня, а что завтра будет – никому не ведомо. А потому он советует своему племяннику постараться исчезнуть куда подальше. Нет, до конца жизни прятаться под личиной графа фон Вальдау не следует, да и жену с детьми бросать не следует. Однако нужно постараться, чтобы некое время его от Петербурга отделяло как можно более верст. Париж, скажем, не так уж плохо, но, может быть, стоит вообще за океан перебраться? Как говорится, с глаз долой – из сердца вон. А он, вернувшись в Петербург, исхлопочет разрешение жене с детьми к нему выехать. Причем понял Петр, что более всего Ивана Ивановича огорчает гибель нужного и важного дела, коему он отдавался бескорыстно.

После этого разговора Петр решил, что самое верное дело будет встретиться с молодым и прытким маркизом де Лафайетом. Он уже слышал, что сей юноша намерен отправиться в Америку, дабы там снискать лавры великого полководца. Почему-то он совершенно уверен был, что американцы, очарованные его титулом и деньгами, а маркиз был очень даже не беден, сразу отдадут ему под командование не меньше дивизии, а лучше бы сразу армию. Маркиз встретил барона фон Вальдау самым любезным образом, тем более что было известно о его знакомстве с господином Бомарше.

Беседа завязалась самая приятная, к удивлению маркиза, барон прекрасно был осведомлен обо всех событиях не только американских, но и французских. Выяснилось, что де Лафайет уже побывал у господина Франклина и пытался договориться с ним о поступлении в американскую службу. Маркиз не только не требовал себе никакой платы, но напротив, даже обязывался за свои деньги зафрахтовать корабль и нагрузить его оружием для американской армии. Барон фон Вальдау охотно решил поспособствовать делу свободы и предложил закупить ружья в Льеже по невеликой цене, благо у барона там были большие связи. Воодушевленный, Лафайет расхвастался:

– Я нашел единственный случай отличиться и овладеть своим ремеслом. Я – генерал армии Соединенных Штатов. Моя приверженность их делу и моя искренность снискали мне славу. Со своей стороны, я сделаю для них все, что смогу, и их интересы всегда будут мне дороже моих собственных.