2004, №12 - «Если» Журнал

Ему показалось, что серебряная маска понимающе кивнула.

— И все же я снова приглашаю тебя и твоих людей к себе на службу, Малинче. Мои силы пока не так велики, чтобы открыто противостоять мощи Теночтитлана, и каждый воин, выбравший путь света, очень ценен для меня. Что же касается платы, то она будет более чем щедрой.

Кортес помедлил с ответом, пытаясь найти вежливые слова для отказа, и в это мгновение из зарослей за спиной Кецалькоатля бесшумно появился меднокожий в неприметной серой одежде, с длинными черными волосами, собранными на затылке в подобие небольшого конского хвоста. Мельком взглянув на кастильца, он приблизил свое лицо к краю серебряной маски и зашептал что-то Змею на ухо. Кецалькоатль стоял неподвижно, и только длинные пальцы его сжимались и разжимались, будто он собирался нанести собеседнику удар кулаком, но никак не мог на это решиться.

— Это все, Маштла? — громко спросил он по-арабски, когда мужчина прекратил шептать и отступил на шаг. Тот, кого он назвал Маштлой, неприязненно покосился на Кортеса и молча кивнул. — Послание у тебя?

Голос его дрогнул, и Эрнандо внезапно понял, о каком письме идет речь. Он совсем не удивился, когда Маштла протянул Кецалькоатлю свернутый в трубочку лист кактусовой бумаги. Змей развернул свиток и поднес к глазницам своей маски.

— И что же, исполнил он свою угрозу? — спросил он странно невыразительным голосом.

Маштла повернул голову и пристально поглядел на Кортеса.

— Это Малинче, командир отряда вольных мечей-христиан, — пояснил Змей. — Ты можешь не смущаться его. Перед твоим приходом я уговаривал его перейти к нам на службу.

— Надеюсь, он согласился, мой повелитель? — с холодным сарказмом спросил Маштла.

Кецалькоатль не ответил. Человек в сером бросил на кастильца еще один недобрый взгляд и извлек из складок одежды какую-то разноцветную ленту.

— Вот, господин, — сказал он, подавая ленту Змею. — Этой лентой письмо было привязано к телу девушки, обнаруженной сегодня утром на ступенях твоего храма. Девушку задрал огромный ягуар. В городе ходят слухи о гибели еще двоих детей.

"Да, старый бородавочник времени зря не теряет", — подумал Кортес.

— Смотри, Малинче, — Змей помахал в воздухе хорошо известным кастильцу свитком. — Слуги Тескатлипоки никак не могут угомониться. Один из них вызывает меня на поединок, обещая в случае отказа убивать каждую ночь по юноше и девушке из числа жителей Семпоалы. И первая жертва уже принесена… Да, я действительно нуждаюсь в помощи, Малинче! Подумай о моей просьбе, прошу тебя! Я не тороплю, но знай, что поддержка твоих клинков была бы весьма полезной для меня и моего дела.

— Я непременно обдумаю ваше предложение, — Кортес вежливо поклонился Кецалькоатлю, проигнорировав злобно глядевшего на него Маштлу. — А сейчас покорнейше прошу меня простить, я должен вернуться в лагерь…

Он ожидал, что Змей кликнет слуг, чтобы те проводили его к выходу, но Кецалькоатль лишь рассеяно кивнул в ответ. Кортес пожал плечами и повернулся, чтобы уйти.

— Я приму вызов, — произнес за его спиной Змей в Драгоценных Перьях. — Пусть об этом объявят сегодня на площадях. Какими бы ни были его намерения, я принимаю вызов.

И тогда Кецалькоатль отправился в Миктлан,Он приблизился к Миктлантекутли и МиктлансиуатльИ сказал им: "Я пришел. Ты хранишь драгоценные кости,Я пришел, чтобы взять их!"И сказал Миктлантекутли своим подданным: "О боги,Он поистине уносит драгоценные кости!Отправьтесь и выройте ему глубокую яму".И они пошли и сделали яму.И Кецалькоатль упал в яму,Он ушибся о землю,Он упал, как падает мертвый.А с ним упали и рассыпались драгоценные кости…Скоро Кецалькоатль очнулся,Он оплакал происшедшееИ сказал своему нагуалю:"Двойник мой, что теперь я буду делать?"А тот ответил: "Что будет?Могло бы быть лучше, но пусть будет, как есть!"

7. Колдун и Пророк

Семпоала, год 2-й

Тростник, день 14-й Оселотль

— Не оставляй меня одну, Эрнандо, — шепотом попросила принцесса. — Мне тревожно без тебя. Пожалуйста, останься.

Кортес приподнялся на локте, прикрыв обнажившуюся грудь девушки тонким шелковым покрывалом. Из-за неплотно задернутых штор падал на каменный пол тонкий, словно лезвие стилета, золотой солнечный луч.

— Я должен проверить, готовы ли солдаты, — сказал он мягко. — Ты затеяла слишком опасную игру, Ясмин, а я по-прежнему за тебя отвечаю. Но пока не наступил полдень, тебе бояться нечего.

Вчера глашатаи Кецалькоатля объявили о том, что слуга демона Тескатлипоки, называющий себя Балам-Акабом, будет удостоен чести божественного поединка в час, когда солнце коснется верхушки неба. Тубал, без конца крутившийся на рынках и в других людных местах, сообщил, что на это зрелище соберется поглазеть большая часть свободных жителей Семпоалы. На этом предположении Кортес и выстроил свой план. Вчера он до трех часов ночи сидел у себя в комнате, расставляя на столе глиняные шарики и базальтовые фигурки, в очередной раз проигрывая про себя все возможные варианты. Сидел бы и дольше, но в три часа в его дверь тихо поскреблись…

Как Ясмин удалось улизнуть от евнухов, он не спросил. Приходила же она к нему, больному, на привалах по пути из Лубаантуна в Семпоалу, вытирала мокрый от лихорадки лоб, давала укрепляющее силы питье, меняла ему постель, словно простая служанка… Пребывая между бредом и явью, он чувствовал, как нежны ее руки, как ласковы прикосновения, видел, как влажно поблескивают полуоткрытые губы, похожие на две крупные спелые вишни. Уже потом он сообразил, что, ухаживая за ним, Ясмин снимала скрывавший ее лицо платок-хиджаб. А тогда он лишь ненадолго выныривал из тягостного, вязкого полусна, и ее лицо, светившееся во тьме, казалось ему прекрасным ангельским ликом. Иногда ему чудилось, что это Марина — верная подруга еще со времен похода на Мичоакан, мать его сыновей, терпеливо ожидавшая его возвращения из дальних опасных странствий. Но потом лихорадка отступала, и Кортес снова узнавал принцессу. По мере того как он выздоравливал, она становилась все более осторожной, избегая подолгу задерживать свою руку у него на лбу, но Эрнандо по-прежнему чувствовал ее ласку и нежность. Наконец настал день, когда вместо Ясмин в его палатку пришла одна из ее служанок, но к этому времени Кортес уже окончательно уверился в том, что принцесса испытывает к нему чувства более глубокие, чем обычная благодарность.