Возвращение из мрака - Анатолий Афанасьев

– Может и так. Но, похоже, дело идет к тому, чтобы жениться.

– Это серьезно, – важно насупился Петрозванов. – Но тоже поправимо. Твое здоровье, опер!

Первой о происшествии сообщила вечерняя газета «Московский демократ». Заметка называлась «Несчастный случай или…» В ней рассказывалось о том, что известный предприниматель Руслан Атаев, владелец корпорации «Золотой квадрат», погиб нелепой смертью, выпав из окна своего офиса (пятый этаж) прямо под колеса мчащегося на полной скорости «Мерседеса». Машина с места трагедии скрылась, и никто не запомнил ее номера. Врачи со «Скорой помощи» ничего не смогли поделать: предприниматель скончался по дороге в больницу, не приходя в сознание.

На следующий день об этом событии уже трубили все газеты, и основные каналы телевидения успели вставить в программы новостей небольшие сюжеты, рассказывающие о славном жизненном пути погибшего. Подобного рода сенсации нынче не застают журналистов врасплох, каждый вечер для массового показа подбираются трупы-свежачки, но как обычно переплюнуло всех независимое НТВ, принадлежащее Гусинскому-Иордану. Там вытащили к камерам знаменитого в недавнем прошлом чеченского правозащитника Ковальчука, которого все считали погибшим в Грозном при исполнении благородной миссии: на площади Минутко он громогласно призывал россиян к покаянию, когда рядом разорвался реактивный снаряд, пущенный каким-то изувером-федералом. Оказалось, что ему всего лишь оторвало правую ногу и снесло половину черепа, не задев мозговых глубин. В вечернем интервью правозащитник со слезами на глазах рассказывал о своих встречах с покойником, о том, какой это был необыкновенный, скромный и застенчивый человек. Несмотря на то, что Атаев тратил огромные средства на благотворительность, открыл несколько ночлежек и хоспис для вымирающих от голода, он чурался всякой публичности, избегал саморекламы и ни разу не участвовал ни в одном из популярных телешоу, хотя, разумеется, ему было что сказать людям, и народ ждал его откровений. По-ельцински неприхотливый в быту, он занимал лишь небольшую десятикомнатную квартирку на Кутузовском проспекте, возле которой даже не было милицейского поста. Атаев частенько повторял, что человеку нечего бояться, если он никому не делает зла. В кульминационный момент своего рассказа правозащитник Ковальчук, захлебываясь от рыданий, отстегнул ногу-протез и сдвинул с черепушки пластиковую заслонку, при этом оператор крупным планом показал искусные изделия немецких мастеров. «Вот эти бесценные протезы, – торжественно провозгласил правозащитник, – Руслан Атаевич лично заказал в Германии и привез в больницу. По сути, он подарил мне второе рождение, и я всегда считал его родным отцом». После слов ведущего, не считает ли он, что мы имеем дело с очередным заказным убийством, правозащитник саркастически рассмеялся и ответил вопросом на вопрос: «А что же еще, по-вашему, это может быть?» – и, задумавшись, грустно добавил: «Уверяю вас, если люди доброй воли не объединятся, нас всех перебьют по одиночке. Русский фашизм, голубчик, пострашнее коричневой чумы».

Остальные каналы и газеты тоже взахлеб расписывали неординарную личность погибшего, его неисчислимые достоинства, в первую очередь его непоколебимую волю в отстаивании общечеловеческих ценностей, но все же нет-нет и подпускали черной краски, намекая на специфику его бизнеса – игорные заведения, работорговля, наркотики, – ну и, само собой разумеется, патриотические газетенки потявкали из подворотни в том ключе, что, мол, угрохали еще одного кровососа и только воздух, мол, стал чище. Еще, как водится, взволнованная творческая интеллигенция, цвет, как говорится, нации, на высоких тонах потребовала объяснений от президента и правительства, в очередной раз обвинив их в тайных симпатиях черносотенцам и коммунистам. На второй день по государственному каналу, принадлежащему Борису Абрамовичу, выступил генеральный прокурор, который договорился до того, что объяснил трагический казус преждевременной отменой смертной казни, при этом сославшись на мнение великого гуманиста Солженицына. Молоденькая, только со студенческой скамьи, но уже популярная журналистка Эльвира Зябликова ловко поставила его на место. В справедливом возмущении воскликнула: «При чем тут Солженицын, господин прокурор? Он давно себя скомпрометировал в глазах прогрессивного человечества. Вы лучше перечитайте Федора Михайловича. У него все совершенно наоборот. Смертная казнь – это ужасно, ужасно! Как можно не понимать!»

Пристыженный прокурор что-то еще мямлил в свое оправдание, но его сменил на экране древний партиец Александр Яковлев, который, поблескивая звероватыми глазками, вялым голосом растолковал восторженной, на грани нервного срыва Эльвире, что Россию, несмотря на очевидные завоевания демократии вряд ли можно отнести к цивилизованным странам по той простой причине, что она так и не сумела изжить в себе тяжкое наследие татаро-монгольского ига…

Провожали Атаева на Ваганьковском кладбище. С тех пор, как перестали хоронить в кремлевской стене, это было обычное место упокоения всех мало-мальски заметных героев новой эпохи. В основном тут лежали крупные мафиози, банкиры, бизнесмены с состоянием, зашкаливающим за миллион, а также известные актеры, писатели, успевшие при жизни проклясть свое прошлое. На очищенных от прежних никому не нужных захоронений участках попадались могилки забавные, неизвестно как сюда попавшие. К примеру, неподалеку от приготовленной для Атаева ямы золотилась ажурная оградка и чернел мраморный памятник некоего Бориса Ивановича Липки-на, который, по всей видимости, и был никем иным, как просто Липкиным. О том, что в могилке не таилось никакого земного величия, свидетельствовала и довольно лукавая надгробная надпись: «Отпелся, голубчик. Вечная тебе память. Твоя пацанка Стеша». Кстати, на эту могилку обратил внимание один из вице-мэров столицы, с сожалением обронивший, что если бы наведался на кладбище заранее, то, конечно, распорядился бы убрать отсюда эту мерзость.

Народу собралось пропасть. Казалось, вся демократическая Москва, полюбившая подобные праздничные мероприятия, явилась, чтобы проводить в последний путь одного из своих неугомонных покровителей. Окрестные дороги перекрыли с раннего утра, но конная и пешая милиция вела себя уважительно и пропускала всех без разбору. Задержали лишь небольшую группу отморозков, которые пытались прорваться на кладбище с красным флагом с серпом и молотом. Хулиганов погрузили в воронок «Мицубиси» и увезли в неизвестном направлении. Панихида началась в два часа дня, до этого Атаева уже отпевали трижды – в православном храме, в мечети и в синагоге, что считалось хорошим тоном и свидетельствовало о широте взглядов покойного. Привезли бедолагу в закрытом гробу, подобном «черному тюльпану», но перехваченном золотыми обручами.

Светлана плохо сознавала, что происходит. С того момента, как ее привезли в морг, где показали, сняв простыню, чернявенького, худенького мертвого мужчину с головой, превращенной в черно-багровый кисельный сгусток, откуда страшно торчала беленькая пуговка носа, и она, повинуясь воле мужа, переданной через Дарьялова, признала в мертвеце Атаева, хотя не было даже отдаленного сходства, с той самой минуты она стала будто пьяненькая или помороченная. Все, что с ней делалось, казалось, происходило понарошку. Бесконечные звонки, телеграммы соболезнования со всех концов света, съезд множества гостей, из которых каждый считал своим долгом выразить соболезнование лично, квартира, превращенная в проходной двор, самые неожиданные предложения помощи, сыпавшиеся как из решета, и вообще вся эта сумасшедшая круговерть, затеянная вокруг якобы безвременной кончины ее мужа, почти не задевали ее сознания, ибо она понимала, что все это не более чем ужасный спектакль, в котором она участвует лишь в качестве статистки. На мгновение даже позавидовала черненькому мертвяку в морге: для него, если это и была тоже игра, она уже благополучно закончилась. Утешение и силы давала одна мысль: Вишенка живой, он скоро вернется к ней, иначе какой смысл во всем это представлении.

На кладбище она стояла в окружении суровых незнакомых абреков и пожилых женщин с растрепанными волосами, с чем-то перепачканными лицами, синхронно подвывающих, но приглушенно, словно издалека. Светлана была в темном плаще, с черной косынкой на голове и в черных сапожках. Выражение скорби давалось ей легко, как в былые годы улыбка и смех. Время от времени к ней подходили – большей частью тоже незнакомые мужчины и женщины, – брали за руку, склонялись с поцелуем, бормотали слова соболезнования тихими голосами. Она отвечала всем одинаково:

– Да, да, спасибо… Очень большое горе… – а сердечко тикало с опаской: как бы не накликать настоящую беду. Да и чего ее накликивать, когда она уже здесь.