Ярость - Алекс Михаэлидес
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако я не в силах сдерживаться — мной овладело желание облегчить совесть. Я уже не могу остановиться, даже если б захотел. Как старый мореход из поэмы, я спешу снять груз с души.
Должен вас предупредить: то, что сейчас последует, трудно воспринимать всерьез. Впрочем, писать об этом еще труднее. Если вы подумали, что убийство Ланы стало апогеем моей страшной истории, то жестоко ошиблись. Настоящий ужас еще впереди.
■ ■ ■
Позвольте мне снова перенестись назад во времени. На сей раз не на лондонскую Сохо-стрит, а гораздо, гораздо дальше. Я поведаю вам обо мне и Лане — о нашей дружбе; о странной и прекрасной связи. Но, признаюсь честно, это лишь верхушка айсберга. Мои отношения с Ланой Фаррар начались задолго до нашей с ней первой встречи. Они начались еще в ту пору, когда я представлял собой нечто иное.
2
Забавная штука: когда романист Кристофер Ишервуд[24] пишет о себе в юности, то делает это исключительно в третьем лице. Ишервуд всегда пишет о «нем» — о парнишке по имени Кристофер. Почему? Полагаю, так автор может сопереживать самому себе. Ведь нам гораздо проще сопереживать другим, верно? Если вы увидите на улице испуганного мальчишку, которого жестоко притесняет или грубо стыдит один из родителей, то сразу же проникнетесь к этому ребенку сочувствием. Но в случае нашего собственного детства нам сложно увидеть все как следует. Наше восприятие замутнено потребностью не ссориться, стремлением оправдать и простить. Иногда требуется независимый специалист, вроде опытного психотерапевта, который поможет осознать правду — например, в детстве мы ужасно пугались, когда нас оставляли одних в незнакомом месте, и никому не было дела до наших страданий.
В то время у нас недоставало духу признать истину — слишком страшно. И мы заметали свои чувства под огромный ковер в надежде, что они там исчезнут. Однако чувства не исчезали. Они оставались там навсегда, как ядерные отходы.
А не пора ли и нам приподнять ковер и внимательно под него заглянуть? Впрочем, ради безопасности я применю технику Кристофера Ишервуда — дальше начинается история мальчика, не моя.
■ ■ ■
Ранние годы мальчика были безрадостными. Рождение ребенка, без сомнений, тяготило родителей. Провальный эксперимент, который не стоит повторять. Мальчика обеспечили едой и кровом, но больше он не получал ничего — кроме периодических побоев от пьяных родителей.
Если дома жилось несладко, то в школе оказалось еще хуже. Мальчика там не любили. Не качок, не интеллектуал, он был тихим, замкнутым и одиноким. Из всего класса с мальчиком говорили лишь четверо хулиганов, которые регулярно над ним измывались. Он прозвал эту банду неандертальцами.
Каждое утро неандертальцы поджидали свою жертву у школьной калитки и заставляли вытряхивать карманы, чтобы отобрать деньги на обед. Толкали, делали подножки и обидно шутили. Били футбольным мячом в голову, чтобы мальчик упал, и попутно осыпали оскорблениями вроде «чудила», «придурок» или того хуже.
А когда он все-таки падал лицом в грязь, за спиной раздавался хохот. Писклявый детский смех, злобный и глумливый. Я где-то вычитал, что смех — это порождение зла, ведь он всегда требует объект осмеяния, мишень для шуток, дурака. Хулиган никогда не становится объектом собственных забав, верно?
Главаря неандертальцев, большого шутника, звали Пол. Он был очень популярен — овеян славой, которая окружает «плохих парней». Острослов, любитель розыгрышей. Пол сидел за последней партой и довольно похоже пародировал учителей и одноклассников.
Демонстрируя неплохое знание приемов психологической войны, Пол запретил ученикам приближаться к мальчику. Беднягу сторонились как прокаженного — его считали слишком гадким, слишком противным, слишком вонючим, чтобы заговорить или познакомиться. Мальчика избегали всеми средствами.
Стоило ему появиться на детской площадке, как девочки, с удовольствием визжа в притворном ужасе, разбегались в разные стороны. Мальчишки брезгливо воротили носы, проходя мимо него на лестнице. Одноклассники подкладывали несчастному на парту записки с жестокими пожеланиями. И каждый раз за спиной мальчика раздавался злорадный визгливый смех.
Впрочем, иногда посреди невзгод случались проблески света. В двенадцать лет мальчик впервые участвовал в спектакле. В школе ставили старую добрую американскую классику — «Наш городок»[25] Торнтона Уайлдера. Да, не самый обычный выбор для средней школы в английском захолустье. Впрочем, Кассандра, преподавательница, которая вела театральный кружок, переехала из Америки. Видимо, она сильно соскучилась по родине, раз решила поставить эту полную ностальгической любви к маленьким американским городкам пьесу в Англии.
Кассандра очень понравилась мальчику. У нее было доброе, немного лошадиное лицо и бусы из янтаря с застывшими внутри доисторическими мухами. Благодаря Кассандре мальчик впервые в жизни почувствовал себя почти счастливым.
Она назначила его на роль церковного хормейстера Саймона Стимсона (хотелось бы надеяться, что без иронии) — разочаровавшегося в жизни пьяницы, который в итоге повесился. Мальчик с огромным удовольствием разучивал роль. Отсутствие смысла жизни, сарказм, отчаяние… И хоть парнишка не до конца понимал, о чем говорит его персонаж, поверьте, он интуитивно ухватил самое главное.
В тот вечер, когда состоялся спектакль, мальчику впервые аплодировали. Он никогда не испытывал ничего подобного — волна признания и любви затопила сцену и омыла его с головы до ног. Мальчик закрыл глаза, упиваясь этим ощущением.
А потом открыл их и увидел на задних рядах Пола и компанию: они корчили рожи и показывали неприличные жесты. Прочитав в их лицах ненависть, мальчик понял, что его ждет расплата за краткий миг славы.
Долго ждать не пришлось. На следующий день на перемене неандертальцы отволокли мальчика в мужскую раздевалку и сообщили, что он будет наказан. За то, что выпендривался. За то, что возомнил себя особенным.
Один из хулиганов сторожил у двери. Двое других силой поставили мальчика на колени и пригнули голову к пахнущему мочой писсуару. Пол извлек из своего шкафчика большую вздувшуюся упаковку молока.
— Я приберегал это несколько месяцев, чтобы оно там конкретно забродило, — как раз для такого случая, — заявил он.
Затем открыл крышку, осторожно понюхал содержимое и резко отпрянул, скривив лицо. Казалось, его сейчас вырвет. Остальные мальчики захихикали в предвкушении забавы.
— Готовься, — сказал главарь неандертальцев.
Он открыл крышку и уже был готов вылить содержимое на голову мальчику, но неожиданно придумал кое-что получше. Вручил коробку мальчику.
— Давай сам.
— Нет. Пожалуйста… не надо… пожалуйста…
— Это твое наказание. Вперед!
— Нет…
— Я говорю, вперед!
Хотел бы я сказать, что мальчик сопротивлялся. Увы, он не смог. Он взял картонный пакет молока. И под присмотром Пола послушно вылил вонючую жидкость себе на голову. Густая бело-зеленая смердящая жижа медленно потекла по лбу, залепила глаза, просочилась в рот. Его начало тошнить.
Он слышал, как визгливо гоготали неандертальцы. Их громкий смех был столь же мучителен, как и само наказание. «Это самое ужасное, что может случиться», — думал мальчик. В душе бурлили стыд, гнев и унижение — и он полагал, что хуже просто не бывает. Конечно, мальчик ошибался. Впереди его ждали испытания куда серьезнее.
Я пишу эти строки и страшно злюсь. Я испытываю дикую ярость за того мальчика. И пусть сейчас уже поздно, пусть это только я. Но мне все же радостно от мысли, что хотя бы кто-то к нему проникся. Ведь ему не сопереживал ни один человек, и меньше всего — он сам!
Так что прав был Гераклит — характер определяет судьбу. Те, кому выпало счастливое детство, кого научили уважать себя и отстаивать свои принципы, попытались бы сопротивляться или хотя бы уведомили руководство школы. Но, как ни печально, каждый раз, когда над мальчиком издевались, он считал, что заслужил это.
После последнего происшествия мальчик начал прогуливать школу: в одиночестве слонялся по городу, заходил в торговый центр, тайком проникал на киносеанс. И там, в темноте зрительного зала, впервые
