Конец большого дома - Григорий Ходжер

«Опять погонится», — с тоской подумал Ганга.

Ганга оказался прав. Через три дня Баоса почувствовал облегчение. Он откопал каменного идола, водворил его на место в угол, пожурил за отсутствие усердия в службе и наказал, чтобы впредь он не пускал в дом злых духов, болезни, оберегал детей и женщин. Вечером, когда все сыновья были в сборе, он объявил:

— Послезавтра поедем в Хулусэн. Полокто, приготовь лодку. Майда, мужчинам приготовь вдоволь мяса и рыбы.

— А как завещание? — заикнулась Майда.

— Не твое дело! С каких времен в большом доме женщины начали лезть в мужские дела? Мы решим сами, без твоей помощи.

— Я не поеду, ама, — подал голос Пиапон.

— Почему?

— Дети голодные останутся, свежей рыбы кто им будет добывать?

— Не умрут с голоду.

— Я не поеду.

Баоса побагровел, уж готовы были слететь с языка проклятья, ругань, но он нечеловеческим усилием сдержал себя. Был бы на месте Пиапона любой другой из его сыновей — несдобровать бы ему, но Пиапона Баоса побаивался. И все же он для острастки других должен был что-то сказать сыну.

— Отец я твой или не отец?! — закричал он. — Я пока хозяин большого дома, когда станешь сам хозяином, тогда самовольничай.

— Не кричи на меня, ама, — спокойно проговорил Пиапон. — Построю себе фанзу и буду хозяином.

— Уходить вздумал?!

— Будешь кричать — уйду. Что меня держит в большом доме? Мать была, ее нет теперь. Ты остался один, а ты будто гонишь меня, нарочно кричишь.

Баоса пришел в замешательство, впервые сын с ним разговаривал, как с капризным своевольным стариком, явно чувствуя свое превосходство. Старик был беспомощен, он понимал, что кончается его власть, что он безнадежно состарился и не может, как в прежние годы, замахнуться на сына и дать крепкую затрещину, он также понимал, что криком уже никого из сыновей не испугаешь.

— Не хочешь ехать — не надо, — зло проговорил он. — За тебя поедет Улуска.

— Разве мне можно? — спросил Улуска. — За братом гоняться, вроде…

— Ты в большом доме живешь или нет?! — закричал Баоса, срывая на Улуске всю злобу. — Пока ты находишься здесь, будешь делать, что я тебе скажу, не забывай — ты вошедший! Не хочешь слушаться меня — можешь открыть дверь и закрыть с той стороны и больше не заходить сюда.

Агоака подтолкнула мужа в бок и прошептала:

— Не спорь, молчи, он выгнать может.

Улуска опустил голову.

В назначенный день Баоса выезжал в Хулусэн. Пиапон, насупившись, провожал отъезжающих. Оттолкнув лодку, он сказал:

— Ама, помни слова матери, никогда ты ее не слушался, когда жива была, послушайся хоть сейчас.

Баоса даже не взглянул на сына. Весла взбурлили, вспенили мутную проточную воду, и лодка рывком устремилась вниз по течению, она словно бежала от острого взгляда Пиапона.

— Вы тоже не забывайте! — крикнул вслед братьям Пиапон. — Грозы остерегайтесь!

Баосу неприятно задело упоминание о страшной грозе, он машинально вскинул руку, провел по шраму на голове. Заметив взгляд сыновей, он сделал озабоченное лицо, стал оглядывать протоку, берега. Справа тянулся высокий берег со священной скалой «Голова», под ней грудились камни, сброшенные во время грозы.

Перед Баосой встало пережитое: грозовое небо, звериный страх, ранение, смерть жены. Он почувствовал, что у него появился могучий враг. Но кто он такой? Злой сэвэн или шаман? За что он невзлюбил Баосу и его семью? Как можно жить в вечном страхе?

Лодка между островами выплыла на Амур. Густые тальники смотрели в его зеркальную воду и любовались своими зелеными кудрями. Перед Баосой стеклом блестел Амур, противоположный берег тянулся зеленой ниткой между зеркалом воды и голубизной неба. Река отвлекала Баосу от тягостных мыслей, и он стал любоваться ею.

— Ама, русская железная лодка снизу плывет, — сказал Полокто.

Баоса оглянулся: длиннотрубный пароход, отчаянно дымя и шлепая плицами, поднимался по реке. Баоса недолюбливал и боялся пароходов: каждый незнакомый предмет всегда пугал его. Первой мыслью было спрятаться в тальники и переждать, когда пароход минет их. Но сейчас он не мог терять время, он спешил, ему сегодня же надо быть в Хулусэне.

— Русская лодка будет плыть около этого берега, а мы переплывем на другую сторону Амура, — сказал он, немного подумав. — Гребите, не жалейте сил, на том берегу отдохнете.

Баосе можно было не говорить этих слов, дети его и Улуска сами знали, что не надо жалеть сил, когда переплываешь Амур. Каждый нанай любит свой Амур: река кормит его, одевает, по в душе каждый боится его скверного характера. Сколько рыбаков он забрал к себе! Они тоже переплывали через его широкую грудь, но внезапно поднимался ветер, волны начинали играючи перебрасывать лодку с одной своей хребтины на другую, а когда надоедала игра, они заглатывали ее со всеми людьми в свою пучину.

— Гребите! Гребите! А то наскочит на нас русская лодка! — кричал Баоса точно так, как кричал во время гонок с русскими.

Когда переплыли Амур, Баоса пристал к песчаному берегу и разрешил всем отдохнуть.

— Хорошо гребли, если бы плыли наперегонки, эту русскую железную лодку, пожалуй, обогнали бы, — похвалил он.

Полокто снял с себя мокрый верхний халат, потом нижний и, отдышавшись, заявил, глядя на корму удалявшегося парохода:

— Железный, железный, а кто его видел близко? Похвалился какой-нибудь русский хвастун, что они умеют железные лодки делать, и поверили все, как дети. Как железо может плавать на воде? Вот мой нож, железа тут мало, рукоятка из корня клена. Вот смотрите, видите — тонет. Железный нож с деревянной рукояткой тонет, а вы поверили, что железная лодка плавает.

— Холгитон взбирался на русскую лодку, говорит, она из железа, — ответил за всех Калпе.

— Холгитон твой брехун, он дня не проживет, чтобы что-то не соврать. Русские даже деревянную лодку и то сами не делают, нас просят…

— Одни умеют, другие не умеют, — не сдавался Калпе.

— Колеса лодки, видать, железные, — вставил слово Улуска.

— Конечно, железные, — поддержал Улуску Дяпа.

— Это я и сам знаю, я говорю о днище, бортах и пристройках, — проворчал Полокто.

— Интересно, какая сила двигает такую громадную лодку, — задумчиво проговорил Калпе. — Может, какой большой шаман внутри сидит?

— Догони и посмотри, — усмехнулся Полокто.

Калпе даже не обернулся к старшему брату, он смотрел вслед исчезавшему за тальниковыми островами пароходу и клялся, что когда-нибудь осмелится и заглянет в нутро русской железной лодки.

«Как, должно быть, интересно, — думал юноша. — Каким надо быть умным человеком, чтобы сделать такую громадину, да еще чтобы двигалась без весел. Только умные люди способны на такое…»

Все выкурили по трубке, отдохнули и поехали дальше. После полудня няргинцы подъехали к стойбищу Хулусэн. Баоса любил бывать в Хулусэне, и, как только выдавалось свободное время летом, он всегда приезжал сюда. А любил он его не за красивое незатопляемое место, не за тихую, рыбную протоку, не потому, что стойбище было многолюднее Нярги, не потому, что здесь жили многие его родственники и находилась родовая святыня — Хулусэнский священный жбан. Причина лежала в другом — Баоса здесь встречался и знакомился с охотниками из отдаленных стойбищ и пил водку по нескольку дней подряд в их компании, не видя солнца, как выражались женщины.

Хулусэн и его священный жбан известны были всем нанай Амура, Уссури, Сунгари, и люди приезжали сюда издалека помолиться эндури, попросить счастья в жизни, удачи на охоте, зачатия бесплодной жене, излечения от болезни. Бывали дни, когда в Хулусэн приставали одновременно три-пять лодок, все они привозили водку, продукты, жертвенных свиней, петухов. Случалось, что приходилось устанавливать очередь к жбану счастья: один день молилась одна семья и устраивала угощения, на следующий день — другая, потом третья. Некоторые состоятельные охотники привозили столько водки, что угощали хулусэнцев подряд два-три дня. Эти моления прекращались ко времени подхода кеты, когда надо было заготовлять юколу, корм собакам. Но как только проходила кетовая путина, начиналось родовое моление Заксоров. Священный жбан — родовое божество, и поэтому все Заксоры имели право на него. Сперва в самом Хулусэне они носили жбан с большим сэвэном, ростом с подростка, с одного края стойбища в другой, потом кто-нибудь из уважаемых Заксоров под свою ответственность перевозил его в родное стойбище. Баоса сам несколько раз забирал божество в Нярги и разрешал помолиться соседям из других родов. «Священный жбан имеет такую силу, что этой силы хватит и другим родам и всему нанайскому народу на все годы», — рассуждали Заксоры, но другим родам вывозить жбан из Хулусэна все же не разрешали.

Пять лет назад в Хулусэне объявился великий шаман Богдано Заксор. Баоса с молодых лет замечал в Богдано его незаурядность, он и тогда предполагал, что его сверстник будет или великим шаманом, или дянгианом — судьей рода. Богдано был необычайно красноречив. Он знал столько сказок и легенд, что мог рассказывать их месяцами, и им не было конца, как водам Амура. Когда сказка захватывала слушателей, он продолжал ее пением, голос у него был приятный, громкий, он мог петь и женским мягким певучим голосом и мужским грубым, высоким, мог говорить по-птичьи, по-звериному и мог неподражаемо повторять таежные, речные звуки. Позже он стал ворожить, предсказывать судьбы людей, потом начал лечить больных — тогда-то все и поняли, что Богдано стал шаманом. Сам он, однако, еще долго не объявлял себя шаманом. В средних шаманах он ходил лет десять, не кичился перед односельчанами, не отказывал никому в помощи. Но однажды он уговорил двух молодых охотников и выехал с ними вверх по Амуру. Сперва он заехал в Нярги и остановился у Баосы. Весь вечер Богдано молчал, и все окружающие заметили его беспокойство, нервозность. Баоса пытался было разговориться с ним, расспрашивал о его жизни, рыбалке, но Богдано отвечал неохотно и больше отмалчивался. На следующий день он выезжал дальше и пригласил Баосу поехать с ним, но Баоса отказался, у него много было своих дел. Позже он долго не мог простить себе, что не поехал с Богдано, не стал свидетелем становления среднего шамана великим.