Слово дворянина - Андрей Ильин

Но коли так, то отчего не стать ему тем лекарем и пусть не увидеть несчастную, что под покрывалом сокрыта будет, но хотя бы говорить с ней, дабы иметь возможность ободрить ее!

Сказал Яков план свой.

Забеспокоился главный евнух, заерзал на подушках, отчего затряслись жиром груди его, грушам подобные. Да зашептал испуганно:

— Замолчи, иноземец! Не вводи в искус злыми речами своими! — И уж вовсе голос понизив, прибавил: — Коли донесут о просьбе твоей — не сносить ни тебе ни мне головы! Прикажет шах наш всемилостивый спустить с нас с живых кожу, да после лить в раны яд змеиный и бросать в них гадов ползучих... Пусть Аллах дарует ему за доброту его сто счастливых лет!

Но не желает отступать Яков, раз на отчаянный поступок решившись.

— Коли поможешь мне, отдам тебе четверть каменьев, что в сокровищнице шахской нашел! — пообещал он.

Хоть понимал, что воровство то! Но разве могут камни стоить дороже живой души?! Чай поймет его батюшка Карл Густавович и государыня-императрица Елизавета Петровна. А поняв — простят! А не простят — что ж, так тому и быть!

Глядит Яков на евнуха шахского, да недобро уж!

— А коли откажешь мне, так и знай — донесу я шаху, что получил ты мзду с сокровищ его, что я для русской царицы купил!

Испугался евнух пуще прежнего, да так, что перестал четки свои перебирать, сжав перстами камешек самоцветный, на нить нанизанный, столь крепко, будто раздавить его хотел!

Да все ж, взяв себя в руки, вновь заулыбался.

— Возношу хвалу мудрости твоей, что подобна изворотливостью своей телу змия! — воскликнул он. — Да вижу, сколь велика твоя любовь к сестре, что готов ты жизни для нее не пожалеть. Оттого только и соглашаюсь! Пусть будет, как ты сказал... Да добавил. — Только хочу получить камни те вперед!

И хоть взял Джафар-Сефи самоцветы, да понял Яков, что не жадность обуяла евнуха — но един только страх! Что есть самоцветы с золотом, когда грозит тебе котел с кипятком али кол, что бараньим жиром смазан!

Вынул Яков самоцветы.

Перечел их евнух да на руке взвесил.

Обрадовался Яков, что все так ладно вышло!

Да только рано — видно, недооценил он главного евнуха! Спрятал Джафар-Сефи самоцветы в мешок, сунул мешок под себя, то место подушкой накрыл, сам сверху на подушку сел да, поклонившись, спросил:

— Скажи мне, почтеннейший, уважил ли ничтожный раб Джафар-Сефи просьбу твою, через которую непременно жизни лишится?

Кивнул Яков.

— Тогда выслушай ничтожного из ничтожных, что за радость почтет туфли на ногах твоих целовать, когда окажешь ты ему милость...

— Разве я могу тебе чем-то помочь? — подивился Яков.

— Ты — нет, — вздохнул евнух. — Но сестра твоя Зарина, что была наложницей, а ныне стала любимой женой господина нашего, величайшего из великих шаха Надир Кули Хана, та — может! Обещай, что не откажет она в просьбе моей!

— Обещаю, — сказал Яков. — Обещаю просьбу твою исполнить, жизни своей не пожалев, но лишь если это не повредит сестре моей! Что нужно сделать ей?

И вновь не прямо сказал Джафар-Сефи, а, как на Востоке принято, витиеватыми иносказаниями.

— Уста жен всемилостивого шаха Надир Кули Хана, да продлятся дни его, подобны бутонам роз, источающим мед, что вливается в уши господина нашего сладостными речами. Есть советчики у всемилостивейшего, каких умней в целом свете нет, но даже ста самым мудрым мудрецам не сравнятся с советом, что подскажет любящее сердце!

Пусть любовь вложит в уста любимой жене шаха слова, что услышит повелитель ее и, вняв им, узнает, что есть при дворе его достойнейший из достойнейших, что, находясь в тени других придворных, предан господину своему душой и сердцем, одного лишь желая — услужить величайшему из великих, дабы преумножить славу его!

— Как же зовут этого достойного из достойнейших? — все сразу смекнул Яков.

— Несравненный визирь Аббас Абу-Али, — молитвенно воздел руки к небу евнух. — Тот, что сестру твою Зарину шаху подарил! Великий ум которого отмечен многими достойными людьми, средь которых первый — сам великий посол царицы русской, многоуважаемый князь Григорий Алексеевич Голицын, с коим Аббас Абу-Али ведет беседы, обучая его мудрой восточной игре, что шахматами зовется!

«А про князя Голицына он ввернул, дабы успокоить его да убедить в чистоте помыслов своих? — подумал про себя Яков. — Хитер Джафар-Сефи!»

Впрочем, верно, встречал Яков того визиря при русском посольстве, да не раз. Хвалил его князь Григорий Алексеевич, говоря, что хоть и шельма он, коему верить нельзя, как и всем иным визирям при дворе шахском, да, не в пример другим, имеет он интерес с Россией дружить, отчего и играет с ним посол в шахматы.

А коли так, то отчего не помочь ему карьеру сделать — чай не трудно.

Да только не стал Яков виду показывать, что знает протеже Джафар-Сефи, за коего тот хлопочет. Отчего спросил:

— Кто ж он, этот визирь, чем занимается? Улыбнулся главный евнух, да сладко так, что сироп сахарный на устах его выступил, подле которого осы закружились! Сказал евнух:

— Ведает досточтимый Аббас Абу-Али поборами ремесленными, ткацкими и иными, неусыпными трудами своими умножая казну шахскую! Но мог бы много больше пользы и дохода принесть господину своему, став главным казначеем его и хранителем печати!

Сделал вид Яков, что сумневается, дабы поболе помучить евнуха. Да увидев, как тот волнуется, потом обливаясь и трепеща весь, озаботился — видно, велика услуга, о какой его просят. Да подумал тут же, как обстоятельство сие счастливое в пользу себе обернуть. А подумав — торговаться стал.

— Могу я, коль нынче встречусь с сестрицей своей, просить ее замолвить пред шахом Надир Кули Ханом словечко за визиря. Да, боюсь, одного слова мало будет. Да и десяти тоже.

— Истинно так! — воскликнул главный евнух.

— Дабы в деле твоем помочь так, чтоб польза была, много слов сказать надобно да много усилий затратить...

Вздохнул, щеками затряс евнух.

— Мог бы я еще, помимо сестры своей, просить посла Григория Алексеевича поучаствовать в деле сем, похлопотав за визиря пред шахом. Шах ваш князя любит да привечает...

Замер Джафар-Сефи, счастью своему не веря да спугнуть его боясь. Да рано обрадовался. Не к тому Яков вел, чтоб ему задаром услужить!

Да сделав вид, что задумался, сказал:

— Но только если не выйдет у нас ничего да шах осерчает, как бы беды для сестры моей и для всех-то нас не вышло!

Тень пробежала по лицу евнуха. Знал он ту беду, что на площади стоит да салом бараньим густо мазана... А Яков знай свое гнет:

— Вот кабы мог ты теперь пообещать мне, что коль будет беда сестре моей грозить, помочь ее из дворца шахского вызволить...

Не дослушав даже, евнух перекосился страхом весь да руками замахал, будто мельница ветряная!

— Ай-ай, к чему говоришь так, зачем того просишь, о чем даже помыслить нельзя?!

— Так ведь не о том речь идет, чтоб теперь это сделать, а лишь ежели только вскроется все! — уговаривает его Яков. — А коли вскроется, так все равно уж будет. А раз поможешь ты нам бежать, так я тебе приют да защиту в государстве нашем обещаю!

Хоть не может обещаний таких давать!

Да уж все равно ему — коль вскроется заговор их, так евнух, дабы свою шкуру спасти, на все пойдет. А удастся предприятие сие — визирь Аббас Абу-Али, что хранителем шахской печати станет, после ему в деле его поможет. Да и князь Григорий Алексеевич за интриги самовольные с него уж не спросит, получив средь приближенных шаха в союзники себе столь высокого придворного. Коему всегда напомнить можно, кому он счастьем своим обязан... А коли тот заупрямится, припугнуть тем, что все раскрыться может, и тем его тут же на свою сторону склонить!

Долго еще беседа шла, в коей Яков евнуха шахского уговаривал, горы златые суля, да колом вострым пугал. Да и поздно уж было взад пятки давать, что и Яков, и евнух оба понимали! Да одного того, что уж сказано меж ними было, вполне довольно, чтоб обоих их смерти предать!

На том-то они и сговорились...

А после, трех дней не прошло, случилась в гареме шахском беда великая — занемогла вдруг любимая жена шаха Зарина, что он любил без памяти!

Глава XXXI

— Я нашел!

Кто нашел? Что нашел?

Судя по голосу в трубке, это был Михаил Львович. Который что-то где-то нашел. И что-то немаленькое, потому что голос его дрожал от волнения.

— Что вы нашли? — переспросил Мишель-Герхард фон Штольц.

— Как что — то, что вы просили! Я нашел ссылки на ваше украшение! И то, что я нашел, поразительно!

Судя по всему, в свои годы Михаил Львович не утратил азарта мальчишки, который в каждом битом горшке на огороде надеется сыскать клад золотых монет.

— Я держу в руках несколько описаний вашего украшения, найденных мною в исторических хрониках! Вернее, не всего украшения, а входящих в него алмазов! — торжественно сообщил старый академик. — Вам любопытно?