Hermanas - Тургрим Эгген

Мы с Хуаной простояли в очереди около сорока минут — по выходным очередь была длиннее — и заказали себе по «ассорти», то есть по креманке с пятью шариками мороженого: шоколадного, карамельного и ванильного.

На Кубе все политизировано, в том числе и мороженое. Комплекс «Коппелия», храм мороженого, был воздвигнут сразу после el triunfo как «дар народу от революции» и должен был стать символом нового времени, когда кафе-мороженое больше не делились по расовому принципу. «Коппелия» была кубинским государственным предприятием, призванным продемонстрировать мускулы революции и побить капиталистов на их собственном поле. В начале шестидесятых годов Кастро похвастался, что «Коппелия» будет производить двадцать девять различных сортов мороженого — на один больше, чем американская компания «Баскин Роббинс». Однако никто из моих знакомых не пробовал больше десяти.

Но мороженое было вкусным.

Уже собираясь уходить, мы с Хуаной столкнулись с Эктором и Ачильо. Я не видел их после представления и обрадовался встрече. Братья Мадуро были в прекрасном настроении. Они говорили о том, с какими «интеллектуальными и чувственными дамами» они познакомились в литературной среде, а это было ново и интересно.

— Но послушай, Рауль, — сказал Ачильо. — Мы пытались тебя найти. Нам чертовски повезло, что сегодня мы встретились.

— Мы завтра играем, — подхватил Эктор. — И хотим, чтобы ты выступил с нами. Почитай что-нибудь из своего, как в тот раз. Это звучало так значительно. И на этот раз у тебя будет микрофон.

— Честно говоря, не знаю. — Я посмотрел на Хуану. — Думаешь, мы успеем закончить к завтрашнему вечеру?

Картина. Проклятая картина. Хуана заканчивала свою красную картину. Ее надо было сдать через несколько дней, и я обещал позировать для нанесения последних мазков.

— Конечно, к завтрашнему вечеру мы закончим, — считала Хуана. — Я должна закончить. Иначе не успеет высохнуть.

— Вот и прекрасно, — сказал я. — Тогда договорились. А где вы играете?

— Мы играем не вечером, — уточнил Ачильо. — Мы играем на фестивале между часом и двумя дня. Думаю, придет много людей. Это будет в парке Ленина.

Ух ты. Вот это поворот. Добраться до парка Ленина было непросто. Не говоря уже о том, сколько времени займет обратный путь. Я взглянул на Хуану — на ее лице было написано «забудь об этом». Но мне хотелось участвовать, а главное — я не желал, чтобы она диктовала мне, что делать. Только не в этот раз.

— Концерт закончится не поздно, — сказал я. — Мы освободимся часа в два — в полтретьего, и тогда я прекрасно успеваю на автобус…

Она насмешливо посмотрела на меня. Все прекрасно знали, что единственным человеком в Гаване, кто вовремя появлялся на сцене, был сам Фидель Кастро. И конечно, все мероприятия подстраивались под его график.

— Свет уйдет. — Хуана нахмурилась. — Нет смысла работать без дневного света. Рауль, ты обещал.

Братья Мадуро переглянулись. Ачильо пожал плечами:

— Послушай, это не страшно. Мы можем выступить вместе в другой раз.

Я разозлился:

— На этой картине изображен совсем не я. Не понимаю, какого черта я вообще тебе понадобился. К тому же стоять там — сплошная скукотища.

— Эй, Рауль, не нервничай, — сказал Ачильо. — Просто у нас была любопытная идея, но мы можем выступить вместе в другой раз…

— Ах, это не ты изображен? — проговорила Хуана язвительно. — Великий поэт теперь стал еще и критиком-искусствоведом в придачу.

Братья поняли, что сейчас будет сцена, и отступили. Мы стояли на тротуаре прямо напротив кинотеатра «Сине Яра». Хуана была в ярости, а я не был уверен, что справлюсь с разъяренной Хуаной.

— Ну ведь все-таки именно этим я и занимаюсь, — сказал я, извиняясь.

— Знаешь что? — заявила она. — Думаю, с этого момента ты можешь заниматься своим делом, а я буду заниматься своим. Если у тебя нет времени и желания помочь мне с экзаменационным заданием, которое для меня так важно, я вообще не понимаю, что у нас может быть общего.

— Хуана, пожалуйста, не надо это так воспринимать, — сказал я.

Но она уже восприняла «так». В ее голосе звучало презрение:

— И к тому же я уже насмотрелась на твое слабое тельце. Я выучила его наизусть. Ты совершенно прав, ты мне не нужен. Ни для картины, ни для чего другого в общем-то. А тебе не нужна я. Пока, Рауль.

Она развернулась и ушла. Я смотрел ей вслед, пока она не свернула за угол и не пошла быстрыми шагами по 23-й улице по направлению к дому.

— Все, полный привет! — сказал Эктор Мадуро и посмотрел сначала на меня, а потом на своего брата, и они оба заржали. Ачильо вытер слезы, выступившие от смеха, и положил руку мне на плечо:

— Ну что же, друг, думаю, тебе есть чем заняться с нею и вечером, и ночью, и завтра. Мы не рассчитываем тебя увидеть.

— Все, привет! — повторил Эктор и пробормотал что-то вроде того, что он определенно считает Хуану caliente[32].

Ни фига. Ни фига не поползу к ней на коленях, сказал я себе самому. Сейчас я пойду домой.

Выступление не состоялось. Поначалу я испытал облегчение, вернувшись домой, потому что мог побыть один. Мама работала посменно, поэтому квартира часто стояла пустой. В последнее время я постоянно находился у Хуаны, так что почти забыл, где живу. Я едва успевал забежать домой, чтобы переодеться.

Телефон в нашем доме не работал. Если бы Хуана захотела со мной связаться, то ей пришлось бы прийти самой, но для этого, как мне думалось, она была слишком гордой. Во всяком случае, в первые два дня. На самом деле меня это устраивало. У меня были стихи, над которыми предстояло серьезно поработать, и время уже начинало поджимать. Хуан Эстебан Карлос хотел получить их как можно скорее.

Мама радовалась, что я снова дома. В первый вечер мы вместе выпили кофе — не такой хороший, к какому я привык, — и я рассказал о том, какие у меня возникли сложности с Хуаной. Она пыталась меня утешить и сказала слова, которые я попытался запомнить: «Для процветания любви необходимо сопротивление». Я должен был радоваться небольшому сопротивлению. Без сопротивления нет любви, есть только милая игра. Мне показалось странным услышать это от мамы, потому что ее любовная жизнь никогда не была «милой игрой», во всяком случае, насколько мне известно. У нее были ожидание и разочарования, жизнь, состоявшая из сухих крох обещаний вероломного Алехандро. Я не хотел говорить маме, что трудности создавал я, что у Хуаны были серьезные причины на меня злиться. Я боялся, что мама скажет: «Ты совсем такой же, как он».

На следующий день можно было отоварить некоторые карточки, и, пока она была на работе, я взял нашу libreta и пошел за покупками, как примерный сын. Это случалось нечасто. Ходить за покупками было смертельно скучно.

Одно из ярких воспоминаний, которые у меня остались от времени до el triunfo это кондитерский магазин. В Сьенфуэгосе был маленький киоск, принадлежавший одной даме, госпоже Эрнандес. Госпожа Эрнандес выглядела как злая ведьма, а ее зловонное дыхание снилось нам в кошмарных снах, но она была дружелюбной и любила детей. Ничего другого ей не оставалось. Магазинчик госпожи Эрнандес до самого потолка был набит всякими соблазнительными вещами: сладостями ярких цветов; желтыми, красными и оранжевыми карамельками на палочках: большими розовыми, синими и зелеными кубиками жевательной резинки: красными и черными лентами лакрицы метровой длины, которые свешивались со штатива и склеивались от жары так, что их можно было отодрать друг от друга только силой; плоскими жвачками с вложенными бейсбольными коллекционными карточками. В маленьком холодильнике хранился шоколад, огромные плитки арахисовой карамели, горки желе всех цветов радуги, усыпанных сахарными кристаллами, миндальное и кокосовое печенье… Я помню это изобилие и помню, что мы чувствовали, пялясь на все это, не имея денег, чтобы купить хоть что-нибудь. Если мы стояли слишком долго, случалось, что госпожа Эрнандес давала нам, детям бедняков, что-нибудь помятое или растаявшее, или потерявшее товарный вид, после чего просила отойти от киоска.

Таких магазинов больше не было. Ближайшая к нам бодега, бакалейная лавка, находилась в двух кварталах по направлению к проспекту Линеа. Если бы вы зашли туда в обычный день, вы бы подумали, что оказались в магазине, торгующем стеклянными витринами… Однако соседний магазин выглядит так же, и следующий за ним, и тот, на другой стороне улицы. В витринах — пустота, из украшений — максимум пара резиновых сапог или автомобильный аккумулятор.

За пыльным стеклянным прилавком сидит женщина, которая таращится в пустоту. Чтобы зрелище не казалось совсем уж абсурдным, в витрине перед ней что-нибудь все-таки выложено. Это несколько пачек сигарет и бутылки с теплым пивом. Огромный магазин, около ста квадратных метров, и метр за метром — пустые пыльные стеклянные витрины — для продажи сигарет и пива? Но нет, наверняка не для этого, поскольку когда вы входите и начинаете приближаться к кассе, продавщица становится невообразимо кислой, как будто вы оторвали ее от самого плодотворного из всех занятий — сидения в магазине в полном одиночестве и оглядывания пустых полок.