Чёс (сборник) - Михаил Идов

Друзья из этой троицы выходили никудышные. Двое постоянно формировали альянсы, чтобы шпынять третьего, – чаще всего Гейб и Яша против Оскара, пока с Яшей не случалась очередная “менструальная”, по определению Гейба, истерика, в случае чего Оскара подряжали помочь поиздеваться над пархатым комми-пидором. Впрочем, сейчас Яша был незаменим – он знал язык, – и Оскар предчувствовал сорок восемь часов насквозь фальшивого трехмушкетерства.

На выходе каждый пассажир жевал незажженную сигарету и закуривал в мгновение, когда кончик сигареты пересекал дверной проем. К тому времени, когда их группа, тромбом протолкнувшись по узким коридорам, выплеснулась в зал получения багажа, дым уже пропитывал все: стены оттенка зубной эмали, полинявшие рекламные плакаты русских операторов мобильной связи, полосато подсвеченные изнутри флуоресцентными трубками, зернистую серую пыль, покрывавшую пол и все приходящее с ним в контакт.

Багажная карусель выглядела как смесь заводского конвейера со скотобойней. Согласно договоренности с “Аэрофлотом”, все сданные в багаж инструменты должны были храниться в особом отсеке и прибыть на отдельной тележке, так что по оркестру прошел коллективный стон, когда над горизонтом багажной ленты взошла в наклейках и ярлыках первая туба, победоносно раздвигая раструбом замызганную виниловую бахрому, которой в порыве традиционной аэропортовой скромности была завешена изрыгнувшая ее дыра.

Пришло время воссоединения с “Софией Мари”, и Оскар еле сдерживал дрожь. Футляр успел запылиться, и длинная элегантная черная царапина проходила по его боку наподобие логотипа Nike, но замки выглядели нетронутыми. Он щелкнул одним, другим. Сперва альт показался ему мокрым. Невыносимую секунду спустя Оскар вспомнил, что холод и влажность иногда схожи на ощупь. Холод, это был всего лишь холод.

Вокруг тоже было холодно. Цепкий приморский мороз атаковал в первую очередь кисти рук, окрашивая их в цвет граната. В Миннесоте зимой бывало и похуже, но этот подвид холода казался более враждебным, что ли, более коварным. Они вышли из здания и направились к автобусу – исхлестанная ветром толпа озирающихся людей, знакомых только друг с другом. Бурт Вайскопф в третий или четвертый раз за три или четыре минуты пересчитывал всех по головам.

– Тут все время так холодно будет? – спросил Оскар, когда их взгляды на мгновение пересеклись.

– На сцене не будет, – улыбнулся в ответ турменеджер, моргнув, чтобы скрыть собственную панику. Российские организаторы концерта обещали повесить обогревательные лампы над головами музыкантов: по их мнению, вид оркестра во фраках, играющего на воздухе под падающим снегом, будет романтически неотразим. Вайскопфа, однако, эта перспектива чуть не наградила второй язвой. Он беспокоился, что распределение тепла получится неровным – что в одних местах жар покоробит дерево струнных, а в других мороз приклеит губы к духовым. Он беспокоился, что снег будет таять и капать с ламп на головы. Он даже беспокоился о так называемой проблеме-2000 – что не успеет оркестр как следует раскачаться к последней части Прощальной симфонии Гайдна, как в мире отрубится все электричество, в том числе обогреватели. (Вайскопфа посетила мысль, что знаменитое сценическое украшение этой симфонии – свечки на нотных станах, задуваемые одна за другой уходящими по очереди музыкантами, – могло бы весьма пригодиться. Зря от него отказались.) Проведя несколько недель в переживаниях, он решился поделиться своими страхами с русской стороной. Организаторы были так решительно настроены насчет игры на чистом воздухе, что согласились оплатить неслыханную страховку мероприятия – это слегка успокоило Вайскопфа. Увы, последняя беседа с русскими завела его язву заново. Представитель ТВ-6 – главного спонсора концерта – не могла понять, почему его так волнует, расстроятся на холоде инструменты или нет. “Запустим фонограмму”, – гласил ее краткий мейл. Вайскопф не знал, что такое fonogram, но слово ему сразу и категорически не понравилось.

С пешеходного островка, через четыре забитые частниками полосы, ему отчаянно махала женщина в берете. В другой руке она держала картонку с надписью “СЕНТ-ПОЛ”. Когда Вайскопф наконец ее заметил, она перестала махать и указала картонкой на пыльный автобус за своей спиной.

– А вот и наш транспорт, – громко объявил Вайскопф. – Сейчас поедем в “Рэдиссон”.

Он осмотрелся, проверяя, радует ли кого-нибудь это доказательство эффективной планировки с российской стороны так же сильно, как его самого. Но музыканты явно принимали развитие событий как должное, и Бурт опять помрачнел.

– Зацени, – сказал Гейб, когда они выстроились в очередь перед дверьми автобуса. Лунквист вцепился в свой альт, исполненный решимости не сдавать его ни в какой багаж. – Копы.

– Милиционеры, – назидательным тоном поправил Яша. – Не тычь в них пальцем.

Оскар посмотрел. Одетые в серое милиционеры почти сливались с цементной стеной аэропорта. Они стояли тесной троицей, курили, прикрывая ладонями огоньки сигарет, и равнодушно глядели на лезущих в автобус американцев. Если их работа состояла в том, чтобы представлять государство, то они справлялись идеально: все трое выглядели одичавшими и недокормленными. Плохо сидящие кителя казались шкурами других милиционеров, поплотнее. Маленькие пистолеты на ремнях внушали страх без уважения, воплощая не столько авторитет власти, сколько личную способность к нанесению увечий. Слово militia в изначальном смысле этим троим вполне подходило: они, казалось, подчинялись только сами себе.

– Знаешь русский анекдот про ментов? – спросил Яша, злоупотребляя своим неожиданным статусом эксперта. Он придвинулся к Оскару поближе, заранее хихикая. – Принимают милиционера на работу: “Зарплата такая-то, распишитесь здесь”. А он им: “Зарплата? Я думал, дают пушку, и крутись как можешь”.

Анекдот только подтвердил опасения Оскара. Он даже не потрудился обозначить на лице улыбку.

– А вот еще, – не унимался Яша. Губастый мокрый рот шлепал в дюйме от Оскарова уха. Роль эксперта повергала Яшу в экстаз. – Знаешь, почему менты по трое ходят?

– Почему, – произнес Оскар без вопросительного знака и лишний раз оглянулся на милиционеров, которые вполне могли и знать английский, и обладать сверхчеловеческим слухом.

– Один умеет читать, другой считать, а третьего приставили присматривать за этими двумя интеллигентами.

– Ха-ха.

– По-русски лучше.

– По-русски ничего не лучше, – ответил Оскар. – Змеиный язык какой-то.

– Бабы лучше, – встрял Гейб. – Оглянись. Нормально, да?

Лунквист и Слуцкер повернули головы. Гейб, конечно, свинья, но в данном случае возразить ему было трудно. Речь шла о женщине с картонкой “СЕНТ-ПОЛ”, которая вблизи оказалась девушкой не старше двадцати. Прядь лимонадно-желтых волос, выбившись из-под бугристого вязаного берета, наводившего на смутные ассоциации с Ямайкой, перечеркивала длинную бровь более темного оттенка. Ее твидовый жакет начинался на серьезной ноте, с квадратными плечами и широкими лацканами, и внезапно сходил на нет в районе бедер, где эстафету очень ненадолго перехватывала графитовая юбка. Все остальное состояло из ног – бесконечных ног в черных чулках, отливающих на коленях лиловым, как панцирь скарабея. Она стояла у передних дверей автобуса рядом с Вайскопфом, ожидая, пока погрузится вся группа, и тихо переговаривалась с ним по-английски.

Оскар знал, что делать. Свое мастерство он отточил за годы поездок на школьных автобусах – мечась с места на место, увертываясь и рокируясь, чтобы оказаться в наибольшем удалении от кулака Пита Рирдона и в максимальной близости к электрическому облаку волос Дебры Силк. Он отошел в сторонку, якобы изучая мусорный бак, и пристроился обратно к очереди в самом конце, за Анжелой Лим, самодовольной арфисткой, путешествующей налегке. (Ее инструмент, контрабасы и ударные предоставлялись организаторами.) Таким образом, девушка зашла в автобус сразу за ним; замыкающим следовал галантный Вайскопф.

Внутри Оскар произвел моментальную рекогносцировку: в активе имелись несколько одиноких незанятых мест (одно рядом с Яшей) и – удача! – три подряд в самом последнем, шестиместном ряду. Он перешел на трусцу (“Эй!” – жалобно окликнул его Яша) и плюхнулся не на среднее из трех мест, как подсказывал инстинкт, а на крайнее правое. Более того, он наклонился еще правее и навалился на соседа – престарелого гобоя, – снова будто бы страшно увлекшись все тем же мусорным баком за окном и походя освободив аж два с половиной сиденья для следующего кандидата.

Девушка, разумеется, клюнула. Она выбрала место, которое казалось ей “средним” – иначе говоря, место рядом с Оскаром. Как только она устроилась, Оскар потерял интерес к миру за окном и вернул свой бесформенный торс в стандартное вертикальное положение, мигом заполнив узкую полоску пространства между собой и девушкой. Вайскопф сел четырьмя рядами дальше, рядом с Яшей. Автобус сотрясся, на секунду столкнув Оскара и его новую соседку еще ближе – коснулись буферные зоны тепла их щек, – и снялся с места.