Двэйн (СИ) - Ракшина Наталья

Так что епископ местной епархии слегка пожурил Хальдвана за не по-христиански обретенную наложницу и устранился от процесса воспитания духовного сына, полностью отдав ситуацию под контроль законной супруги риага, Линэд.

Линэд же… Никто из слуг, свиты, дам королевского двора, родни никогда не узнал, что и как она высказала непутевому мужу наедине, и почему она приняла хрупкую и вечно кутающуюся в меха теплолюбивую чужестранку как подругу — или как сестру, нуждающуюся в защите. Увы, экзотический цветок так и не прижился на каменистых ветреных утесах Антрима — через год кладбище Дансеверика пополнилось безымянной могилой, ставшей последним приютом забравшейся так далеко на север красавицы. Узкобедрая, нежная, тонкая в кости, неприспособленная к суровому климату — она умерла холодной и мрачной зимой, через неделю после того, как произвела на свет смуглую темноволосую девчонку.

Неизвестно, что чувствовал Хальдван, он вообще не был щедр на эмоции и не тратил впустую слов, но деятельная и расторопная Линэд немедленно нашла для новорожденной кормилицу в деревне Дансеверик. Женщину взяли на службу в замок риага официально, сперва — как кормилицу, затем — как няньку для младшей дочери в семье.

Слугам было напрямую обещано — отрезать язык всякому, кто вслух усомнится в законности рождения малышки или будет распускать сплетни. Так и появилась байка о зачатии непохожего на родителей дитяти после ссоры супругов и вмешательства непутевой крестной матери, водившей дружбу с недобрыми фэйри какого-то низшего порядка.

А как удержать сплетни, если девочка ни в мать, ни в отца, ни в заезжего молодца, среди которых все больше рыжие да блондины?! Волосья тонкие, черные, с шелковым струящимся блеском. Кожа будто покрыта вечным светлым загаром, а где роскошная и нежная белизна, так красящая лицо дев?! Глаза миндалевидной формы, золотисто-карие, с длиннющими черными ресницами, как смигнет — не ясно, что за выражение скрыто в тех глазах. Лицо — да вроде так себе, пока девчонка мелкая, и не понять, будет ли в нем хоть капля очарования. Нос вот явно отцовский, длинноват. Да и фигура, как у мальчишки — худющая. Где там грудь, за которую приятно подержаться руке будущего мужа, если таковой найдется?! А бедра, а задница?! Уже к четырнадцати годам стало ясно, что ничего этого в достаточном для услаждения мужского взора количестве нет — и, наверное, не будет. Да и вообще… девчонка растет — сорванец сорванцом, не хочет тратить ни минуты за прялкой или вышивкой! С нее станется броситься в ледяные волны пролива — встречать куррахи отцовских воинов, чтобы радостно поплыть навстречу. С раннего детства она тянется к лошадям и превосходно ездит верхом, ее привлекает звон оружия.

Прим. авт.: куррах — традиционный тип ирландских (или шотландских) средних и больших лодок, в том числе имевших и мореходное значение.

А еще… Сейлан все интересно. Какие люди и звери обитают за морями? Правда ли, что на севере есть земли, где никогда не тает снег? Почему солнце встает с одной стороны света, а садится в другой? Что было раньше — яйцо или курица? А почему в море вода соленая, а в реке — нет?

И многие другие вопросы роятся в ее черноволосой головке. Читать она умеет — только вот в драгоценных рукописных книгах, прикованных цепью к полкам, ответов не так уж много. Если Сейлан совсем измотает взрослых своими приставаниями, отец со смехом треплет ее по голове, позволяя оседлать самого горячего жеребца в конюшне, мать вздыхает и предлагает заняться рукоделием, сестры норовят обсмеять и надавать затрещин, а нянька ругается открыто, уперев руки в боки и повышая голос:

— Вот ведь девчонка! Таких любопытных, как ты, как раз крадет сид!

— Кто?!

Лучше бы нянька этого не говорила, про сида-то, но славная женщина поначалу не поняла, куда могут увлечь такие разговоры, а потому охотно продолжила запугивать. То есть, думала, что запугивает младшую дочь риага, совершенно отбившуюся от рук:

— Сид, моя девочка, сид. Темный фэйри, что живет под землей — там, где холмы встречаются с небом. После расселения людей фэйри не захотели делить с нами мир, да и ушли в страну Ши, холмы сидхе, Sidhe. Туда ведут волшебные двери, не каждому можно пройти… Кто-то из фэйри вовсе ушел так далеко, что обратной им дороги нет…

— Но ты же говоришь, кто-то крадет любопытных девчонок? — не утерпела Сейлан.

— Тьфу на тебя, не торопи! — нянька погрозила пальцем. — Я же толкую тебе, не все ушли. Раньше этих сидов-фэйри тут было больше, чем людей. Задолго до того, как родилась и я, и твои батюшка с матушкой, и их деды и бабки тоже. Почему некоторые остались, не ушли, а живут тут, никто не скажет. Сиды же бессмертны, знаешь? У них целая вечность. И жить им приходится так долго, что иные даже умереть мечтают — но для этого им надо обрести бессмертную душу, что есть у нас с тобой. Мало их осталось, да. Уходят в свои холмы — снова приходят к смертным, и так всегда. Один из них тут часто бродил, пока я была маленькая. Я слышала его свирель на закате летом. Потом пропал — не иначе, уволок в свои холмы такую же любопытную девчонку, как ты, да и надругался над ней! Теперь вот опять тут появился, раз в деревне слышали музыку…

Самое худшее уже было сделано — любопытство Сейлан подогрето, как варево в котле, в нужной и очень опасной мере.

— А почему же ты думаешь, что обязательно надругался? — кровожадно спросила она у няньки.

— Ну, а что ему еще делать? Это же фэйри, Фер-Сидхи, им бы только козни строить всякие против детей рода человеческого. А уж женщин они любят, только повод дай соблазнить!

— А как я его узнаю, если увижу?

— Я его не видела, дитя. Говорят, ликом черен и прекрасен…

— Черен? Как сарацин? — быстро сделала выводы начитанная дева.

— Тьфу, да какой сарацин! — нянька уже и сама была не рада, что завела разговор о бродящем на холмах сиде. — Фэйри ни с кем не спутаешь. Лица у них прекраснее, чем самое красивое человеческое лицо. У Темных фэйри волосы белые, будто седые. У Светлых всякие, только Светлых в наших краях никто давно не видел. Кончики ушей длинные…

— … как у зайца или осла?

— Вроде того. — С важным видом подтвердила почтенная женщина. — Одеваются богато, ибо сокровищ в своих холмах накопили немало. Еще, вроде как, к их красоте обязательно изъян какой прилагается…

— … какой?

— Так откуда же знать мне, я не видела! Может, хвост или копыта, как у нечистого, а может и то, и другое.

Получив исчерпывающие — и вместе с тем крайне ненадежные описания, — Сейлан загорелась идеей найти сида, совершая по вечерам тайные вылазки по окрестностям под видом обычных конных прогулок. Увы! Остаток весны прошел впустую, а поиски оставили горький осадок разочарования. Дважды ей казалось, что ветер действительно приносит отголоски музыки, но оба раза чаяния были напрасными: она слышала пастушьи песни или лютню странствующего барда. Любопытство постепенно гасло, а рассказ няньки превратился в дурацкую выдумку. И так бы и осталось — если бы не приближающаяся свадьба старшей среди детей риага сестры. Возня над приданым, охи-ахи, богатые наряды, румяное лицо невесты, честолюбивые мечты, материнские слезы счастья вперемешку с болью ближайшего расставания и… отдельные жалостливые шепотки за спиной у Сейлан. Тщательно скрываемые, но все же рвущиеся наружу, будто перекисшее тесто из квашни:

— … ну вот, старшие скоро все замуж выйдут, а она?

— … чужая кровь, видно же.

— …тощая, как щепка, черная, как головешка, слишком умная для женщины, никому не нужна будет.

И все в таком же духе. Сейлан понимала, что никогда не станет красавицей, как мать или сестры, но… «чужая кровь»?! Что это значит?! Не родная?! Порченая?! Какая еще?..

Задыхаясь от подступивших к горлу слез, она незаметно сбежала от приятной для семьи суеты. Наскоро переоделась, тут же припомнив факт, что отец никогда не запрещал ей надевать мужское платье. Для старших сестер это было дурным тоном, а ей — как она считала, самой-самой отцовской любимице! — пожалуйста. Значит, не как любимице, а как бросовой чужой крови, которой можно позволить все что угодно!