Русские реализмы. Литература и живопись, 1840–1890 - Молли Брансон

главных выгод охоты, любезные мои читатели, состоит в том, что она заставляет вас беспрестанно переезжать с места на место, что для человека незанятого весьма приятно. Правда, иногда (особенно в дождливое время) не слишком весело скитаться по проселочным дорогам» [Тургенев 1960–1968, 4: 186]. За этим замечанием рассказчика следует подробное перечисление типичных досадных неприятностей путешествия: тупоумные крестьянки, ненадлежащие места для ночлега, шаткие мостики и плохие дороги. Но, заключает он, «все эти неудобства и неудачи выкупаются другого рода выгодами и удовольствиями» [Там же: 186]. Можно предположить, что выгоды – это счастливые случайности, происходящие в путешествии, неожиданные встречи и поучительные открытия. В этом стремлении показать разнообразные уголки сельской жизни, записки тургеневского охотника, безусловно, двигаются параллельно физиологическим очеркам натуральной школы. В обоих случаях центральный рассказчик перемещается в пространстве, по улице или по дороге, собирает впечатления – хорошие и плохие, вербальные и визуальные – и преобразует их в более или менее единое изображение действительности. Из-за этих текстовых отголосков, и учитывая общий исторический контекст, «Записки охотника» можно рассматривать как переходный текст, переносящий городской очерк в бескрайнюю деревню и далее, в направлении развития более объемной формы романной прозы. Отличительной чертой очерков является их едва различимое требование к разделению между родственными искусствами – выраженное в отношении между повествованием и описанием, временным и пространственным опытом – которое приобретет эстетическое и социальное значение в последующих романах Тургенева. А именно, следуя за своим охотником, который путешествует, теряется, останавливается для отдыха и ремонта, тургеневские очерки используют образ дороги как механизм, позволяющий слегка приоткрыть разрыв между pictura wpoesis и исследовать различные временные и пространственные возможности повествования в прозе[88].

Тургенев часто прибегает к образу дороги, приглашая читателя в пространство текста и подчеркивая параллельные функции дороги как репуссуара (франц, repoussoif), детали на переднем плане картины, направляющей взгляд зрителя на композицию, и в литературе, и в живописи[89]. Этот довольно простой прием еще более эффективен в русском языке благодаря использованию глаголов движения с приставками. Сочетая такой глагол с прямым обращением к читателю, Тургенев начинает очерк «Татьяна Борисовна и ее племянник» следующими словами: «Дайте мне руку, любезный читатель, и поедемте вместе со мной» [Там же: 199]. Затем читатель едет по «широкой, ровной дороге» с типичным русским пейзажем: колышущаяся рожь на полях, грачи, сидящие на дороге, лощинка, холм. По мере приближения к месту назначения, дому Татьяны Борисовны, кучер набирает темп. В последних нескольких предложениях первого абзаца глагол «въезжать» трижды употребляется в настоящем времени. Повторение этого и схожих глаголов, с одной стороны, свидетельствует о способности языка создавать почти интуитивное ощущение движения и пространственной глубины, а с другой стороны, это указывает на необходимую зависимость текста от языка для создания пространственной иллюзии [Там же: 199–200].

Как и на любой дороге (и в любом повествовании), иногда возникают непредвиденные препятствия. В очерке «Бирюк» охотника-рассказчика по пути домой неожиданно застигает гроза.

Дорога вилась передо мною… я подвигался вперед с трудом. Дрожки прыгали по твердым корням столетних дубов и лип, беспрестанно пересекавшим глубокие продольные рытвины – следы тележных колес; лошадь моя начала спотыкаться. <…> Вдруг, при блеске молнии, на дороге почудилась мне высокая фигура. Я стал пристально глядеть в ту сторону – та же фигура словно выросла из земли подле моих дрожек [Там же: 167].

Если к дому Татьяны Борисовны читателя вела «широкая, ровная дорога», то эта дорога, испещренная корнями и колеями, непроходима. Но не все потеряно: охотник просто сбился с пути. Он замечает местного лесника, освещенного вспышкой молнии, который провожает рассказчика до избы. В этой дорожной неурядице повествование отклоняется от того, что могло бы стать приятной сценой ужина в имении охотника, и перемещается в совершенно иное литературное пространство. Таким образом, испорченные дрожки могут не только обнажить хрупкость повествовательного момента, но и с легкостью изменить его направление.

Но что, если бы дрожки справились с задачей? Что, если бы рассказчик проехал мимо лесника, удостоив его лишь беглым взглядом? Нарратологическое значение таких неудач или отклонений, которых довольно много в «Записках охотника», заключается у Тургенева в том, что они раскрывают кажущиеся бесконечными сюжетные линии, существующие за пределами центрального повествования. В начале очерка «Касьян с Красивой Мечи» рассказчик замечает одну из таких неисхоженных дорог:

Я осмотрелся. Мы ехали по широкой распаханной равнине; чрезвычайно пологими, волнообразными раскатами сбегали в нее невысокие, тоже распаханные холмы; взор обнимал всего каких-нибудь пять верст пустынного пространства; вдали небольшие березовые рощи своими округленно-зубчатыми верхушками одни нарушали почти прямую черту небосклона. Узкие тропинки тянулись по полям, пропадали в лощинках, вились по пригоркам, и на одной из них, которой в пятистах шагах впереди от нас приходилось пересекать нашу дорогу, различил я какой-то поезд [Там же: 114].

Это похороны. Охотник и его кучер пытаются прибавить ходу, чтобы избежать встречи с похоронной процессией, являющейся плохим предзнаменованием, но ось у колеса ломается, и двое мужчин оказываются в затруднительном положении; держа шляпы в руке, они наблюдают, как процессия проезжает мимо них.

Самое любопытное в этом эпизоде – он практически не влияет на дальнейшее повествование. Предзнаменование никуда не ведет. Это просто напоминание о том, что дорога – место, где пересекаются истории, иногда мимолетно, как в случае с похоронной процессией, а иногда и не очень. Как пишет Бахтин, «“дорога” – преимущественное место случайных встреч».

На дороге («большой дороге») пересекаются в одной временной и пространственной точке пространственные и временные пути многоразличнейших людей – представителей всех сословий, состояний, вероисповеданий, национальностей, возрастов. Здесь могут случайно встретиться те, кто нормально разъединен социальной иерархией и пространственной далью, здесь могут возникнуть любые контрасты, столкнуться и переплестись различные судьбы [Бахтин 1975: 392].

Используя этот потенциал мотива дороги, Тургенев мастерски создает гораздо более богатое и, может быть, более точное представление о деревне, позволяя рассказчику встретить, хотя бы на мгновение, людей и ситуации, которым не было бы места рядом с его имением.

Благодаря доступу к более широкой социальной совокупности дорога у Бахтина не только дает возможность большего правдоподобия, но и задействует пространственную и временную динамику прозы. В свете утверждения Бахтина, что «время как бы вливается в пространство и течет по нему (образуя дороги)», описание пейзажа, с которого начинается «Касьян», становится еще более примечательным [Там же: 392]. Когда охотник окидывает взглядом окружающие его просторы, пространство сжимается в прямую линию горизонта, разделяющую пустоту на небо и землю с небольшими березовыми рощами, виднеющимися тут и