У Земли на макушке - Владимир Санин

Жилых домиков на станции всего шесть, и в обычное время в каждом из них живут два-три человека. Но сейчас пришлось уплотниться: вместе со старой сменой, которая вот-вот улетит на материк, живёт часть новой, да ещё экипаж «Аннушки», да ещё гости. Скажем прямо, без особого шика, но все с грехом пополам разместились.

Кают-компания, к которой примыкает кухня, слеплена из двух домиков, в такой же комбинации — баня и движок, тарахтящий круглые сутки.

Метрах в ста от центрального жилого массива торчит из сугробов домик радистов. Здесь же возвышается стальная антенна, и неподалёку высокая мачта с красным флагом, самым северным государственным флагом Советского Союза.

На таком же расстоянии от центра, как и радисты, расположились метеорологи. Если присмотреться, можно увидеть крышу их домика, целиком зарывшегося в снег. Рядом — метеобудки, приборы, измеряющие направление и силу ветра, и прочее оборудование.

Ощетинившись рогами малахита (того самого 2,5-тонного прибора, с которым полярник «перепрыгнул» через трещину), спрятался в снегу домик аэрологов. Неподалёку от него раскинулась палатка, в которой живут члены экспедиции Якутского филиала Академии наук, прибывшие на полюс изучать космические лучи.

Ещё в одной палатке — хозяйство гидрологов, её мы скоро посетим.

Все эти строения производят самое мирное впечатление, но о том, что ты всё-таки находишься не на заснеженной тверди, а на льдине, напоминают невысокие курганчики, прикрытые брезентом. Они в продуманном беспорядке разбросаны в радиусе двухсот метров от центра лагеря. В курганчиках — аварийные запасы продовольствия, одежды, клиперботы, горючее. Лучше лишний раз перестраховаться, чем щёлкать зубами от голода и холода на осколках развалившейся льдины.

Если по расположению лагеря вопросов больше нет, перейду к его обитателям.

АНАТОЛИЙ ВАСИЛЬЕВ

Анатолия мне сам бог послал. В первые дни, когда чувствуешь себя ужасающе лишним, когда полярники шарахаются от человека с блокнотом, как безбилетники от контролёра, Толя стал моим первым и главным собеседником. Я думаю, наверное, из жалости: такая неземная жажда материала светилась в моих глазах, что комендантское сердце не выдержало. «Ведь корреспондент, — наверное, думал Анатолий, — тоже человек. У него есть семья, дети, которые протягивают свои ручонки и просят хлеба. Зачем же бросать этого отверженного на произвол судьбы? Пусть бродит рядом и клюёт по крохам, авось чего-нибудь накропает — ведь нет такой ахинеи, у которой бы не нашлось читателя».

А может, и не из жалости. Просто у Васильева — явный избыток жизненных сил, и его многочисленные обязанности (я забыл сказать, что он ещё производил и все взрывные работы) не могли поглотить вулканическую энергию, вырабатываемую могучим организмом. И частицу этой энергии Анатолий без ущерба для здоровья уделил мне.

На Крайнем Севере он провёл уже десять лет — зимовал, прошёл северными морями многие десятки тысяч миль, совершил более ста первичных посадок на лёд для производства океанографических работ — короче, испил из чаши, называемой Арктикой. Васильев — почётный полярник: звание, которое не так-то просто заработать. Во всяком случае, куда труднее, чем звание заслуженного артиста автономной республики, которое с ходу получают столичные эстрадные артисты в благодарность за недельные гастроли. Чтобы в анкете не оставалось свободных граф, добавлю, что Анатолию 30 лет, он холост, в перерывах между зимовками работает в Ленинградском институте Арктики и Антарктики. Как это такого парня девчата до сих пор оставили гулять на свободе — ума не приложу. То ли муженёк, который без сожаления меняет домашний очаг на льдину, нынче не котируется, то ли сам Васильев откладывает решение брачного вопроса до выхода на пенсию — не знаю. Как бы то ни было, он бродит нестреноженный, являя собой вопиющее нарушение законов демографии, нашедших своё выражение в том, что «на десять девчонок по статистике девять ребят».

«Но все это мура», — как указывает Анатолий. А главное, в самом деле стоящее он сейчас мне демонстрирует. Мы сидим на раскладных стульях в палатке гидролога. Кроме нас, здесь находятся газовый камин, лебёдка с тросом, деревянный щит на полу и четыре вертушки — буквопечатающие аппараты, которые по заданной программе отмечают скорость и направление течений. В палатке тепло. Мы сбрасываем шубы, и Анатолий, поднимая деревянный щит, говорит:

— Прежде всего позвольте представить вас океану…

Передо мной — озарённый светом электрических лампочек один квадратный метр прозрачно-голубого Ледовитого океана, прямоугольная лунка, созданная направленным взрывом в трехметровом льду. Любопытное зрелище. Я засовываю палец в океан и говорю «здравствуйте». Океан не отвечает, и его легко понять: стихия, которая таскает на себе миллиарды тонн льда, может позволить себе некоторые отступления от хорошего тона. А вот это действительно здорово: по ледяной стене лунки ползает крохотный рачок. Нельзя сказать, что он выбрал себе для жилья самое удобное на земном шаре место, но согласитесь, что любое живое существо в таких широтах заслуживает признания. А не так давно вытащили вертушку вместе с вцепившимся в трос большим кальмаром. Это уже не какая-нибудь букашка, не знающая даже таблицы умножения; случай редчайший. Желающие взглянуть на это заспиртованное чудо могут посетить в Ленинграде музей Арктики и Антарктики.

— Попадались и другие трофеи, — вспоминал Анатолий. — Но самую удачную рыбалку я провёл несколько лет назад километрах в тридцати от полюса. Взорвал лунку — и вытащил из воды двух оглушённых рыбёшек, сантиметров по тридцать. А в другой раз подумал, что начинаю страдать галлюцинациями. Дремал с товарищем в палатке, просыпаюсь от всплеска — на меня из лунки смотрит нерпа. Улыбнулся и закрыл глаза — приснится же такое! Снова всплеск. Смотрю — живая нерпа. Поверил. Сделал ей знак — приходи, мол, на чашку чая. Нерпа удивилась и нырнула, а товарищ, которого я разбудил, высмеивал мой правдивый рассказ о нерпе до тех пор, пока она не явилась второй раз. Мы стали уговаривать её выйти и погреться, но наше общество, видимо, показалось нерпе недостаточно изысканным.

Предупредив меня: «В лунку окурков не бросать — грех!» — Анатолий включил мотор и начал подъем вертушки. Когда-то эта работа производилась вручную: Эрнст Кренкель без особого удовольствия вспоминает, как четверо папанинцев долгими часами мучились над тем, что один современный гидролог делает в несколько минут. Я узнал, что погружается вертушка максимально до тысячи двухсот метров. Работа гидрологов имеет большое научное значение: добываемые пробы позволяют уточнять не только температуру (до сотых градуса), но природу и происхождение морской воды, из какого бассейна она сюда пришла: Атлантического, Тихоокеанского и так далее. Добыв пробу, Анатолий делает её химический анализ. На больших глубинах подобная работа производится впервые. Начата она была на станции «СП-14», но исследование пришлось свернуть: льдину разломило, вертолёт в полярную ночь эвакуировал её население, и научная работа теперь продолжается здесь.